Футурологический прогноз Рэя Курцвейла. Что нас ждёт в XXI веке? Футурологический прогноз Рэя Курцвейла Кафедра философии и культурологии

Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже

Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.

Размещено на http://www.allbest.ru/

техника цивилизация эсхатологический жизнь

Анализ текста Н.А. Бердяева «Человек и машина»

В работе «Человек и машина» Бердяев пытается сопоставить эсхатологическую и техническую проблематики, рассматривая технику как «освобождающее дух человека начало». Его видение простирает свой взгляд в будущее, где человек через духовную доминанту возвысится вновь над своим творением, подчинив его во благо человечеству.

Бердяев выделяет три стадии в человеческой культуре: природно-органическую, культурную, технически машинную, где он вкратце описывает каждую из них на основании истории, а также дает сравнительную характеристику «организма» и «механизма» как противостоящих друг другу субъекта и объекта и их взаимное влияние и трагедию противостояния.

В своей работе он приводит следующие аргументы.

В его статье «Человек и машина» прослеживается идея сопоставления «органического» и «технического». Это сопоставление он приводит едва ли ни с первых строк, где сравнивает предыдущую организацию общества и новую, оснащенную техникой. Прежний индивид был ближе к природе, а значит, по мнению Бердяева, и ближе к духовности. Существовала непосредственная связь человека и природы. Появление машин во многом облегчило труд людей, они получили большую свободу и сделали минимальными затраты физического труда. Но это же обстоятельство коренным образом повлияло не только на их быт, организацию труда, но также и на их мышление и мироощущение.

Нельзя недооценивать возможностей техники и ее безусловного влияния на организацию нашей действительности. Жизнь с машинами стала намного проще, они во многом облегчили наш труд. Но Бердяев заостряет проблему именно на власти технизации. «Техника перестает быть нейтральной…» И в этом смысле она представляет опасную зависимость для человека. Бердяев говорит, что техника убивает, поглощает душу, она безжалостна к человеку, наше сознание становится прикованным к техническому и рациональному. Технику не интересует душа, это сфера механизмов, реальность машин. Без сомнения, она привносит в нашу жизнь комфорт, но она же и влияет на наше бытие, занимая главенствующее положение в нашем образе мышления, что влияет на нашу душу.

Глобализм не может не формировать новой реальности, где человек становится богом для себя и для космоса. Пустота духа компенсируется властью изобретательности, где живет новая вселенная человеческих достижений.

Бердяев говорит еще об одной проблеме - опасности подчинения сферы науки и ее открытий, что взаимосвязано с техникой определенной, небольшой группой людей, заинтересованных в их проектах воплощений научных открытий, что так же совсем не утопично, а, напротив, может быть весьма реальным.

В связи с этим Бердяев говорит о сторонниках и противниках «усовершенствования жизни» благодаря технике. Рассматривают технику как нечто нейтральное и безразличное, объявляя ее делом инженеров, другие же «переживают технику апокалиптически испытывая ужас перед ее возрастающей мощью над человеческой жизнью, видя в ней тождество духа антихриста. Подобное отношение к технике исходит из того простого принципа, согласно которому «все, что не нравится, все что разрушает привычное, объявляется злом». Но Бердяев, как философ выступает именно против экспансии техники в современном обществе. Можно сколько угодно говорить на эту тему, но, бесспорно, техника позволяет достигать наибольшего результата при наименьших затратах, это факт, с которым нельзя не согласиться.

Бердяев использует следующие виды аргументов:

Аргументы к логической возможности.

Для данного текста можно выделить следующие ключевые слова: глобализация, человек, машина, техника, наука.

В связи с прочитанным текстом встают следующие вопросы.

Человек свободен и призван к активности, его реальность, как и его судьба, зависит только от него?

Является ли человек существом духовным, в своей погоне за комфортом, за прибавочным продуктом, он забыл о том, кто он есть, каковы основания его бытия?

Решает ли техника духовные проблемы?

Но является ли она причиной?

На мой взгляд, Бердяев, вероятно, хотел примирить две реальности «техническую» и «органическую». Конечно же, т.к. техника является творением человека, она не может выступать причиной духовных проблем человечества. В них человек повинен сам. Но техника может коренным образом повлиять на сознание масс, и ввиду незащищенности человека от глобальности проблем он имеет то, что он имеет. В его воле изменение действительности. Коль Бог умер, как утверждал Ницше, Сартр и многие другие, вся ответственность лежит на человеке, другое дело, что этот груз ему не по силам.

Бердяев предлагает выход из этой проблемы, предвидя будущие метаморфозы; он верит, что дух подчинит царство машин на благо человечеству, но человеку придется обратиться в интроспекцию, чтобы вновь обрести свое духовное начало. Только это может спасти его и освободить от зависимости машин.

Можно сделать вывод о том, что техника будет вновь подчинена человеку. В этом прослеживается ностальгия об утерянном рае, что соответствует христианскому видению Бердяева. Мечта об обретении утраченного… неизбежно закончится победой духа в человеческой истории. Цель прогресса, по мнению Бердяева, состоит именно в этом.

Трагедия состоит в том, что человек стал настолько зависим от машин, которые он же создал, что он предпочитает более комфорт, нежели сближение в социальной среде, где он чувствует себя достаточно одиноким. Машины постепенно вытесняют индивида, и в этом виден необратимый процесс цивилизации. Только духовный потенциал может вновь вернуть человека к свободе. «Путь окончательного освобождения человека и окончательного осуществления его призвания есть путь к Царству Божьему, которое есть не только Царство Небесное, но царство преобразованной земли, преобразованного космоса».

Размещено на Allbest.ru

Подобные документы

Философские размышления о человеке, природе и гармонии. Теория Н. Бердяева: техника и судьба культуры; отчуждение от природы, "человек-машина" в концепции Л. Мамфорда; экологический кризис, ядерное безумие как следствие столкновения природы и культуры.

реферат , добавлен 19.05.2011


Развитие технической мысли в истории, представления об искусстве, науке и технике. Механистическая картина мира. Формирование философии техники в XIX-XX вв. Феномен обезличивания человека техникой. Этико-технический аспект изменения социальной реальности.

дипломная работа , добавлен 08.07.2012


Противоречие между человеком и машиной как источник кризиза культуры XX века. Причины роковой роли техники в человеческой жизни. Итоги XIX века. О.Шпенглер. Х.Ортега-и-Гассет. Процесс отчуждения. А.Шопенгауэр, Ф.Ницше. Экзистенциализм. А.Камю.

реферат , добавлен 15.06.2004


Становление философских взглядов Н.А. Бердяева. Характеристика свободы как первичной и фундаментальной реальности, проникающей во все сферы бытия – космос, общество и самого человека. Анализ учения о "коммюнотарности". Понятие человека в философии.

реферат , добавлен 10.09.2014


Отличительными особенностями подхода к технике в зарубежной философии является следующие: четко выраженное гуманитарное и аксиологическое отношение, постановка во главу угла вопросов природы и сущности техники и её значения для судеб нашей культуры.

реферат , добавлен 08.12.2010


Целостный человек - богочеловек в концепции свободы личности Н.А. Бердяева. Истолкование природы творческого акта. Творчество как реализация свободы, путь к гармонизации бытия. Осмысление предназначения человека - нравственное ядро философии Бердяева.

реферат , добавлен 11.05.2015


Понятие действительности безусловного начала и главное условие его постижения. Роль ощущения и разума в познании действительности. Взгляд Соловьева на мир и основы человеческих представлений. Принципы взаимодействия основных существ и определение атомов.

курсовая работа , добавлен 17.10.2010


Гносеология как выражение сомнения в силе и оправданности философского познания. Характеристика таких этических категорий, как добро, зло, человек. Этика закона, искупления и творчества. Понятие эсхатологической этики. Смерть и бессмертие, ад и рай.

книга , добавлен 18.11.2010


Опыт парадоксальной этики в работе русского философа, представителя экзистенциализмa Н. Бердяева "О назначении человека": происхождение добра и зла, мироощущения человека; сопоставление взглядов В. Розанова и Н. Федорова в вопросе познания истины бытия.

сочинение , добавлен 13.12.2012


Тема кризиса современной культуры в работе И.А. Ильина "Путь к очевидности" и произведении Е.Н. Трубецкого "Умозрение в красках". Раскрытие пагубного влияния технического прогресса на современного человека в работе Н.А. Бердяева "Человек и машина".

Путь. - Май 1933.- №38. - С. 3-38.

Cтраницы проставлены по первому изданию в журнале. Номер страницы предшествует тексту на ней.

Не будет преувеличением сказать, что вопрос о технике стал вопросом о судьбе человека и судьбе культуры. В век маловерия, в век ослабления не только старой религиозной веры, но и гуманистической веры XIX века единственной сильной верой современного цивилизованного человека остается вера в технику, в ее мощь и ее бесконечное развитие. Техника есть последняя любовь человека, и он готов изменить свой образ под влиянием предмета своей любви. И все, что происходит с миром, питает эту новую веру человека. Человек жаждал чуда для веры, и ему казалось, что чудеса прекратились. И вот техника производит настоящие чудеса. Проблема техники очень тревожна для христианского сознания, и она не была еще христианами осмыслена. Два отношения существуют у христиан к технике, и оба недостаточны. Большинство считает технику религиозно нейтральной и безразличной. Техника есть дело инженеров. Она дает усовершенствования жизни, которыми пользуются и христиа//4//

Не. Техника умножает блага жизни. Но эта специальная область, не затрагивающая никак сознания и совести христианина, не ставит никакой духовной проблемы. Христианское же меньшинство переживает технику апокалиптически, испытывает ужас перед ее возрастающей мощью над человеческой жизнью, готова видеть в ней торжество духа антихриста, зверя, выходящего из бездны. Злоупотребление апокалипсисом особенно свойственно русским православным. Все, что не нравится, все, что разрушает привычное, легко объявляется торжеством антихриста и приближением конца мира. Это есть ленивое решение вопроса. В основании его лежит аффект страха. Впрочем, первое решение в смысле нейтральности тоже ленивое, оно просто не видит проблемы.

Технику можно понимать в более широком и в более узком смысле. ГРЕЧ! значит и индустрия, и искусство. ГРЕЧ! значит фабриковать, создавать с искусством. Мы говорим не только о технике экономической, промышленной, военной, технике, связанной с передвижением и комфортом жизни, но и о технике мышления, стихосложения, живописи, танца, права, даже о технике духовной жизни, мистического пути. Так, напр., йога есть своеобразная духовная техника. Техника повсюду учит достигать наибольшего результата при наименьшей трате сил. И такова особенно техника нашего технического, экономического века. Но в нем достижения количества заменяют достижения качества, свойственные технику-мастеру старых культур. Шпенглер в своей новой небольшой книге «Der Mensch und die Technik» определяет технику как борьбу, а не орудие. Но, бесспорно, техника всегда есть средство, орудие, а не цель. Не может быть техни//5//

Ческих целей жизни, могут быть лишь технические средства, цели же жизни всегда лежат в другой области, в области духа. Средства жизни очень часто подменяют цели жизни, они могут так много занимать места в человеческой жизни, что цели жизни окончательно и даже совсем исчезают из сознания человека. И в нашу техническую эпоху это происходит в грандиозных размерах. Конечно, техника для ученого, делающего научные открытия, для инженера, делающего изобретения, может стать главным содержанием и целью жизни. В этом случае техника, как познание и изобретение, получает духовный смысл и относится к жизни духа. Но подмена целей жизни техническими средствами может означать умаление и угашение духа, и так это и происходит. Техническое орудие по природе своей гетерогенно как тому, кто им пользуется, так и тому, для чего им пользуются, гетерогенно человеку, духу и смыслу. С этим связана роковая роль господства техники в человеческой жизни. Одно из определений человека как homo faber - существо, изготовляющее орудие, которое так распространено в историях цивилизаций, уже свидетельствует о подмене целей жизни средствами жизни. Человек, бесспорно, инженер, но он изобрел инженерное искусство для целей, лежащих за его пределами. Тут повторяется то же, что с материалистическим пониманием истории Маркса. Бесспорно, экономика есть необходимое условие жизни, без экономического базиса невозможна умственная и духовная жизнь человека, невозможна никакая идеология. Но цель и смысл человеческой жизни лежит совсем не в этом необходимом базисе жизни. То, что является наиболее сильным по своей безотлагательности и необходимости, //6// совсем не является от итого наиболее ценным. То же, что стоит выше всего в иерархии ценностей, совсем не является наиболее сильным. Можно было бы сказать, что наиболее сильной в нашем мире является грубая материя, но она же и наименее ценна, наименее же сильным в нашем грешном мире представляется Бог, Он был распят миром, но Он же является верховной ценностью*. Техника обладает такой силой в нашем мире совсем не потому, что она является верховной ценностью.

Мы стоим перед основным парадоксом: без техники невозможна культура, с нею связано самое возникновение культуры, и окончательная победа техники в культуре, вступление в техническую эпоху влечет культуру к гибели. В культуре всегда есть два элемента - элемент технический и элемент природно-органический. И окончательная победа элемента технического над элементом природно-органическим означает перерождение культуры во что-то иное, на культуру уже не похожее. Романтизм есть реакция природно-органического элемента культуры против технического ее элемента. Поскольку романтизм восстает против классического сознания, он восстает против преобладания технической формы над природой. Возврат к природе есть вечный мотив в истории культуры, в нем чувствуется страх гибели культуры от власти техники, гибели целостной человеческой природы. Стремление к целостности, к органичности есть также характерная черта романтизма. Жажда возврата к природе есть воспоминание об утраченном рае, жажда возврата в него. И всегда доступ человека в рай оказывается загражденным. Фран

*) О том, что высшие ценности являются наименее сльными, хорошо говорит Н.Гартман в своей "Ethik".

Цузские томисты любят делать различие между agir (ГРЕЧ!) и faire (ГРЕЧ!) **. Это старое схоластическое различие. Agir значит свободное упражнение человеческих сил, faire же значит создание продуктов, фабрикование. В первом случае центр тяжести лежит в человеке, в творящем, во втором же случае - в продукте. Техническая эпоха требует от человека фабрикации продуктов, и притом в наибольшем количестве при наименьшей затрате сил. Человек делается орудием производства продуктов. Вещь ставится выше человека.

Можно установить три стадии в истории человечества - природно-органическую, культурную в собственном смысле и технически-машинную. Этому соответствует различное отношение духа к природе - погруженность духа в природу; выделение духа из природы и образование особой сферы духовности; активное овладение духом природы, господство над ней. Стадии эти, конечно, нельзя понимать исключительно как хронологическую последовательность, это прежде всего разные типы. И человек культуры все еще жил в природном мире, который не был сотворен человеком, который представлялся сотворенным Богом. Он был связан с землей, с растениями и животными. Огромную роль играла теллурическая мистика, мистика земли. Известно, какое большое значение имели растительные и животные религиозные культы. Преображенные элементы этих культов вошли и в христианство. Согласно христианским верованиям, человек из земли вышел и в землю должен вернуться. Культура в период своего цветения была еще окру //8//

Жена природой, любила сады и животных. Цветы, тенистые парки и газоны, реки и озера, породистые собаки и лошади, птицы входят в культуру. Люди культуры, как ни далеко они ушли от природной жизни, смотрели еще на небо, на звезды, на бегущие облака. Созерцание красот природы есть даже по преимуществу продукт культуры. Культуру, государство, быт любили понимать органически, по аналогии с живыми организмами. Процветание культур и государств представлялось как бы растительно-животным процессом. Культура полна была символами, в ней было отображение веба в земных формах, даны были знаки ияого мира в этом мире. Техника же чужда символики, она реалистична, она ничего не отображает, она создает новую действительность, в яей все присутствует тут. Она отрывает человека и от природы и от миров иных.

Основным для нашей темы является различение между организмом и организацией. Организм рождается из природной космической жизни, и он сам рождает. Признак рождения есть признак организма. Организация же совсем не рождается и рождает. Она создается активностью человека, она творится, хотя творчество это и не есть высшая форма творчества. Организм не есть агрегат, он не составляется из частей, он целостен и целостным рождается, в нем целое предшествует частям и присутствует в каждой части *. Организм растет, развивается. Механизм. созданный организационным процессом, составляется из частей, он яе можот расти и развиваться, в нем целое не присутствует в частях и но предшествует частям. В организме есть це

(*) См. Driesch, "La philosophie de l"organisme".

Лесообразность, имманентно ему присущая, она вкладывается в него Творцом или природой, она определяется господством целого над частями. Л организации есть целесообразность совсем другого рода, она вкладывается в нее организатором извне. Механизм составляется с подчинением его определенной цели, но он не рождается с присущей ему целью. Часы действуют очень целесообразно, но эта целесообразность не в них» а в создавшем и заведшем их человеке. Организованный механизм в своей целесообразности зависит от организатора. Но в нем ость инерция, которая может действовать на организатора и даже порабощать его себе. В истории были организованные тела, подобные жизни организмов Так, патриархальный строй, натуральное хозяйство представлялись органическими и даже вечными в этой своей органичности. Органический строй обычно представлялся созданным не человеком, а нли самой природой, или Творцом мира. Долгое время была вера в существование вечного объективного порядка природы, с которым должна быть согласована и которому должна быть подчинена жизнь человека. Природному придавался как бы нормативный характер. Согласное с природой представлялось и добрым и справедливым. Для древнего грека и для средневекового человека существовал неизменный космос, иерархическая система, вечный ordo. Такой порядок существовал и для Аристотеля и для св. Фомы Аквината. Земля и небо составляли неизменную иерархическую систему. Самое понимание неизменного порядка природы было связано с объективным теологическим принципом. И вот техника в той ее форме, которая торжествует с конца ХVПI в., разрушает эту веру в вечный порядок //10// природы, и разрушает в гораздо более глубоком смысле, чем это делает эволюционизм. Эволюционизм признает изменения, но эти изменения происходят в той же ступени природпой действительности. Эволюционизм возник главным образом из наук биологических, я потому самое развитие было понято как процесс органический. Но мы не живем в век наук биологических, мы живем в век наук физических, в век Эйнштейна, а не в век Дарвина. Науки физические не так благоприятствуют органическому пониманию жизни природы, как науки биологические. Биология сама была механистической во второй половине XIX века, но она благоприятствовала органическому пониманию в других областях, напр., в социологии. Натурализм, как он сложился во второй половине прошлого века, признавал развитие в природе, но это развитие происходило в вечном порядке природы. Поэтому он особенно дорожил принципом закономерности процессов природы, которым гораздо меньше дорожит современная наука. Новая природная действительность, перед которой ставит человека современная техника, совсем не есть продукт эволюции,а есть продукт изобретательности и творческой активности самого человека, не процесса органического, а процесса организационного. С этим связан смысл всей технической эпохи. Господство техники и машины есть прежде всего переход от органической жизни к организованной жизни, от растительности к конструктивности. С точки зрения органической жизни техника означает развопло-щение, разрыв в органических телах истории, разрыв плоти и духа. Техника раскрывает новую ступень действительности, и эта действительность есть создание человека, резуль //11// тат прорыва духа в природу и внедрение разума в стихийные процессы. Техника разрушает старые тела и создает новые тела, совсем не похожие на тела органические, создает тела организованные.

И вот трагедия в том, что творение восстает против своего творца, более не повинуется ему. Тайна грехопадения - в восстании твари против Творца. Она повторяется и во всей истории человечества. Прометеевский дух человека не в силах овладеть созданной им техникой, справиться с раскованными, небывалыми энергиями. Мы это видим во всех процессах рационализации в техническую эпоху, когда человек заменяется машиной. Техника заменяет органически-иррациональное организованно-рациональным. Но она порождает новые иррациональные последствия в социальной жизни. Так рационализация промышленности порождает безработицу, величайшее бедствие нашего времени. Труд человека заменяется машиной, это есть положительное завоевание, которое должно было бы уничтожить рабство и нищету человека. Но машина совсем не повинуется тому, что требует от нее человек, она диктует свои законы. Человек сказал машине: ты мне нужна для облегчения моей жизни, для увеличения моей силы, машина же ответила человеку: а ты мне не нужен, я без тебя все буду делать, ты же можешь пропадать. Система Тейлора есть крайняя форма рационализации труда, но она превращает человека в усовершенствованную машину. Машина хочет, чтобы человек принял ее образ и подобие. Но человек есть образ и подобие Бога и не может стать образом и подобием машины, не перестав существовать. Здесь мы сталкиваемся с пределами перехода от органически-иррационального к организованно-рацио //12//

Нальному. Организация, связанная с техникой, предполагает организующий субъект, т. е. организм, и он сам не может быть превращен в машину. Но организация имеет тенденцию и самого организатора превратить из организма в машину. Самый дух, создавший технику и машину, не может быть технизирован и машинизирован без остатка, в нем всегда останется иррациональное начало. Но техника хочет овладеть духом и рационализировать его, превратить в автомата, поработить его. И это есть титаническая борьба человека и технизируемой им природы. Сначала человек зависел от природы, и зависимость эта была растительно-животной. Но вот начинается новая зависимость человека от природы, от новой природы, технически-машинная зависимость. В этом вся мучительность проблемы. Организм человека, психо-физический организм его сложился в другом мире и приспособлен был к старой природе. Это было приспособление растительно-животное. Но человек совсем еще не приспособился к той новой действительности, которая раскрывается через технику и машину, он не знает, в состоянии ли будет дышать в новой электрической и радиоактивной атмосфере, в новой холодной, металлической действительности, лишенной животной теплоты. Мы совсем еще не знаем, насколько разрушительна для человека та атмосфера, которая создается его собственными техническими открытиями и изобретениями. Некоторые врачи говорят, что эта атмосфера опасна и губительна. И изобретательность человека в орудиях разрушения очень превышает изобретательность в технике медицинской, целительной. Легче оказалось изобрести удушливые газы, которыми можно истребить миллионы жизней, чем способ лечения рака //13// или туберкулеза. Организм человека оказывается беззащитным перед собственными изобретениями человека. Открытия, связанные с органической жизнью, гораздо более трудны, чем открытия, связанные с миром неорганическим, где мы вступаем в мир чудес. II.

Господство техники и машины открт яает новую ступень действительности, еще не предусмотренную классификацией наук, действительность, совсем не тождественную с действительностью механической и физико-химической. Эта новая действительность видна лишь из истории, из цивилизации, а не из природы. Эта новая действительность развивается в космическом процессе позже всех ступеней, после сложного социального развития, на вершинах цивилизации, хотя в ней действуют механико-физико-химические силы. Искусство тоже создавало новую действительность, не бывшую з природе. Можно говорить о том, что герои и образы художественного творчества представляют собой особого рода реальность. Дон-Кихот, Гамлет, Фауст, Мона Лиза Леонардо или симфония Бетховена - новые реальности, не данные в природе. Они имеют свое существование, свою судьбу. Они действуют на жизнь людей, порождая очень сложные последствия. Люди культуры живут среди этих реальностей. Но действительность, раскрывающаяся в искусстве, носит характер символический, она отображает идейный мир. Техника же соадает действительность, лишенную всякой символики, в ней реальность дана тут, непосредственно. Это действует и на искусство, ибо техника пе //14//

Рерождает самое искусство. Об этом свидетельствует кинематограф, вытесняющий все более и более старый театр. Сила воздействия кинематографа огромна. Но он стал возможен благодаря техническим открытиям, главным образом изумительным открытиям в области света и звука, которые на людей прежних эпох должны были бы произвести впечатление настоящих чудес. Кинематограф овладевает пространствами, которыми совершенно бессилен был овладеть театр,- океанами, пустынями, горами, так же как овладевает и временем. Через говорящий кинематограф и Т. S.F. актер и певец обращаются не к небольшой аудитории старых театров, в которых небольшое количество людей соединялось в определенном месте, а к огромным массам всего человечества, всех частей света, всех стран и народов. Это и есть самое сильное орудие объединения человечества, хотя им могут пользоваться для самых дурных и вульгарных целей. Кинематограф свидетельствует о силе реализации, присущей современной технике. Тут приоткрывается новая действительность. Но эта действительность, связанная с техникой, радикально меняющая отношение к пространству и времени, есть создание духа, разума человека, воли, вносящей свою целесообразность. Это действительность сверхфизическая, не духовная и не психическая, а именно сверхфизическая. Есть сфера сверхфизического, как и сфера сверхпсихического.

Техника имеет космогоническое значение, через нее создается новый космос . Lafitte в недавно вышедшей книге «Reflexions sur la science des machines» говорит, что наряду с неорганическими и органическими телами есть еще тела организованные - царство машин, особое царство. Это есть новая категория бытия. Машина действительно не есть ни неорганическое, ни органическое тело. Появление этих новых тел связано с различием между органическим и организованным. Совершенно ошибочно было бы отнести машину к неорганическому миру на том основании, что для ее организации пользуются элементами неорганических тел, взятых из механико-физико-химической действительности. В природе неорганической машин не существует, они существуют лишь в мире социальном. Эти организованные тела появляются не до человека, как тела неорганические, а после человека и через человека. Человеку удалось вызвать к жизни, реализовать новую действительность. Это есть показатель страшной мощи человека. Это указывает на его творческое и царственное призвание в мире. Но также и показатель его слабости, его склонности к рабству. Машина имеет огромное не только социологическое, но и космологическое значение, и она ставит с необычайной остротой проблему судьбы человека в обществе и космосе. Это есть проблема отношения человека к природе, личности к обществу, духа к материи, иррационального к рациональному. Поразительно, что до сих пор не была создана философия техники и машины, хотя на эту тему написано много книг. Для создания такой философии уже многое подготовлено, но не сделано самое главное, не осознана машина и техника как проблема духовная, как судьба человека. Машина рассматривается лишь извне, лишь в социальной проекции. Но изнутри она есть тема философии человеческого существования ( Existensphilosophie). Может ли человек существовать лишь в старом космосе, физическом и органическом, который представлялся вечным порядком, или он мо //16//

Жет существовать и в новом, ином, неведомом еще космосе? Христианство, с которым связана судьба человека, поставлено перед новым миром, и оно еще не осмыслило своего нового положения. От этого зависит и построение философии техники, ибо вопрос должен быть прежде решен в духовном опыте, чем он решается в философском познании. Так всегда бывает, хотя бы философское познание этого не замечало *.

Что означает техническая эпоха и появление нового космоса в судьбе человека, есть ли это материализация и смерть духа и духовности, или это может иметь и иной смысл? Разрыв духа со старой органической жизнью, механизация жизни производит впечатление конца духовности в мире. Никогда еще не был так силен материализм. Сращенность духа с историческими телами, которая уничтожается техникой, представлялась вечным порядком, и для многих дух исчезает после его отделения от плоти. И техническая эпоха действительно многому несет с собою смерть. Особенно жуткое впечатление производит советское техническое строительство. Но оригинальность его совсем не в самой технике,- в этом отношении там ничего особенного нет, все равно Америка ушла гораздо дальше, и ее с трудом можно нагнать. Оригинально в советской коммунистической России то духовное явление, которое обнаруживается в отношении к техническому строительству. Тут действительно есть что-то небывалое, явление нового духовного типа. И это-то и производит жуткое впечатление своей эсхатологией, обратной эсхатологии христианской. Техника и экономика сами по себе могут быть ней

(*) Опыт философии техники представляет книга Friedrich Dessauer "Philosophie der Technik".

Тральными, но отношение духа к технике и экономике неизбежно становится вопросом духовным. Иногда представляется, что мы живем в эпоху окончательного преобладания техники над мудростью в дрзвнем, благородном смысле слова. Технизация духа, технизация разума может легко представиться гибелью духа и разума. Эсхатология христианская связывает преображение мира и земли с действием Дууа Божия. Эсхатология техники ждет окончательного овладения миром и землей, окончательного господства над ними при помощи технических орудий. Поэтому ответ на вопрос о смысле технической эпохи с христианской и духовной точки зрения может представиться очень ясным и простым. Но в действительности проблема гораздо сложнее. Техника так же двойственна по своему значению, как все в этом мире. Техника отрывает человека от земли, она наносит удар всякой мистике земли, мистике материнского начала, которая играла такую роль в жизни человеческих обществ. Актуализм и титанизм техники прямо противоположен всякому пассивному, животно-растительному пребыванию в материнском лоне, в лоне матери-земли, Magna Mater, он истребляет уют и тепло органической жизни, приникшей к земле. Смысл технической эпохи прежде всего в том, что она заканчивает теллурический период в истории человечества, когда человек определялся землей не в физическом только, но и в метафизическом смысле слова. В этом религиозный смысл техники. Техника дает человеку чувство планетарности земли, совсем иное чувство земли, чем то, которое было свойственно человеку в прежние эпохи. Совсем иначе чувствует себя человек, когда он чувствует под собой глу //18// бину, святость, мистичность земли, и тогда, когда он чувствует землю как планету, летящую в бесконечной пространство, среди бесконечных миров, когда сам он п силах отделиться от земли, летать по воздуху, перенестись в стратосферу. Это изменение сознания теоретически произошло уже в начале нового времени, когда система Коперника сменила систему Птоломея, когда земля перестала быть центром космоса, когда раскрылась бесконечность миров. От этого пока еще теоретического изменения испытал ужас Паскаль, его испугало молчание бесконечных пространств и миров. Космос, космос античности и средневековья, космос св. Фомы Аквината и Данте исчез. Тогда человек нашел компенсацию и точку опоры, перенося центр тяжести внутрь человека, в я, в субъект. Идеалистическая философия нового времени и есть эта компенсация за потерю космоса, в котором человек занимал свое иерархическое место, в котором он чувствовал себя окруженным высшими силами. Но техника обладает страшной силой реализации, и она дает острое "ощущение разрушения древнего космоса с землей в центре. Это меняет, революционизирует весь быт современного человека. И результат получается противоречивый и двойственный в отношении к человеку. Человек испугался, когда раскрылась бесконечность пространств и миров, он почувствовал себя потерянным и униженным, не центром вселенной, а ничтожной, бесконечно малой пылинкой. Мощь техники продолжает дело раскрытия бесконечности пространств и миров, в которую брошена земля, но она дает человеку и чувство его собственной мощи, возможности овладения бесконечным миром, в ней есть титанизм человека. Человек впервые делается, наконец, //19// царем и господином земли, а может быть, и мира. Радикально изменяется отношение к пространству и времени. Прежде человек приникал к матери-земле, чтобы не быть раздавленным пространством и временем. Теперь он начинает овладевать пространством и временем, он не боится отделиться от земли, он хочет улетать как можно дальше в пространство. Это, конечно, признак возмужалости человека, он уже как будто не нуждается в заботах и охранении матери. Это делает борьбу более суровой - обратная сторона того, что техника делает жизнь более удобной. Всегда есть эти две стороны в технике: с одной стороны, она несет с собой удобства, комфорт жизни и действует размягчающе, с другой стороны, она требует большей суровости и бесстрашия.

Старые культуры овладевали лишь небольшим пространством и небольшими массами. Такова была наиболее совершенная культура прошлого: в древней Греции, в Италии в эпоху Возрождения, во Франции XVII в., в Германии начала XIX в. Это есть аристократический принцип культуры, принцип подбора качеств. Но старая культура бессильна перед огромными количествами, она не имеет соответствующих методов. Техника овладевает огромными пространствами и огромными массами. Все делается мировым, все распространяется на всю человеческую массу в эпоху господства техники. В этом ее социологический смысл. Принцип техники демократический. Техническая эпоха есть эпоха демократии и социализации, в ней все становится коллективным, в ней организуются коллективы, которые в старых культурах жили растительной, органической жизнью. Эта растительная жизнь, получившая религиозную санк //20//

Цию, делала ненужной организацию народных масс в современном смысле слова. Порядок, и даже очень устойчивый порядок, мог держаться без организованности в современном смысле слова, он держался органичностью. Техника дает человеку чувство страшного могущества, и она есть порождение воли к могуществу и к экспансии. Эта воля к экспансии, породившая европейский капитализм, вызывает неизбежно к исторической жизни народные массы. Тогда старый органический порядок рушится и неизбежна новая форма организации, которая дается техникой. Бесспорно, эта новая форма массовой организации жизни, эта технизация жизни разрушает красоту старой культуры, старого быта. Массовая техническая организация жизни уничтожает всякую индивидуализацию, всякое своеобразие и оригинальность, все делается безлично-массовым, лишенным образа. Производство в эту эпоху массовое и анонимное. Не только внешняя, пластическая сторона жизни лишена индивидуальности, но и внутренняя, эмоциональная жизнь лишена индивидуальности. И понятна романтическая реакция против техники. Понятно восстание Рескина и Льва Толстого, восстание и по эстетическим, и по нравственным мотивам. Но такое отрицание техники бессильно и не может быть последовательно проведено. Происходит лишь защита более примитивных и отсталых форм техники, а не полное ее отрицание. Все примирились с паровой машиной, с железными дорогами, но было время, когда они вызывали протест и отрицались. Вы можете отрицать передвижение па аэропланах, но, наверное, пользуетесь железными дорогами и автомобилями, вы не любите метро, но охотно ездите трамваями, вы не хотите мириться с говорящим кинематографом, но любите кинемато //21// граф молчаливый. Мы очень склонны идеализировать прежние культурные эпохи, не знавшие машин, и это так понятно в нашей уродливой и удушливой жизни. Но мы- забываем, что старая, нетехнизированная жизнь была связана со страшной эксплоатацией людей и животных, с рабством и закрепощением и что машина может быть орудием освобождения от этой аксплоатациа и рабства. Эта двойственность прошлого великолепно изображена в стихотворении Пушкина «Деревня». Пушкин описывает необычайную прелесть русской деревни и помещичьей жизни в ней, но вдруг вспоминает, что она основана на закрепощении людей и на страшной неправде. В проблеме идеализирующего отношения к прошлому мы встречаемся с парадоксом времени. Прошлого, которое нам так нравится и которое нас так притягивает, никогда не было. Это прошлое прошло через наше творческое воображение, через очищение, оно предстоит нам освобожденным от бывшего в нем зла и уродства. Мы любим лишь прошлое, приобщенное к вечности. Но прошлого в прошлом никогда не было, прошлое есть лишь составная часть нашего настоящего. В самом же прошлом было другое настоящее, и в нем было зло и уродство. Это и значит, что любить можно только вечное. Поэтому возврата к прошлому нет, и его нельзя желать. Мы можем хотеть лишь возврата к вечному прошлому, но это вечное выделено нами в преображающем творческом акте, освобождено от своей тьмы. Невозможно мыслить возврат к натуральному хозяйству и к патриархальному строю, к исключительному преобладанию сельского хозяйства и ремесла в хозяйственной жизни, как хотел Рескин. Эта возможность не дана человеку, он должен дальше изживать //22// свою судьбу. Новые человеческие массы, выдвинутые на арену истории, требуют новых форм организации, новых орудий. Но то, что мы сейчас называем «технической эпохой», тоже не вечно. Эпоха неслыханной власти техники над человеческой душой кончится, но кончится она не отрицанием техники, а подчинением ее духу. Человек не может остаться прикованным к земле и во всем от нее зависящим, но он не может и окончательно от нее оторваться и уйти в пространства. Какая-то связь с землей останется, останется и сельское хозяйство, без которого человек не может существовать. Прорваться в рай, в райский сад не дано человеку до конца и преображения мира, всего космоса, но всегда останется воспоминание о рае и тоска по раю, всегда останется намек на рай в жизни природной, в садах и цветах, в искусстве. Внутренняя связь человека с душой природы есть другая сторона его отношения к природе. Окончательное вытеснение ее техническим актуализмом уродует не только природу, но и человека. Будущее человечества нельзя мыслить целостно, оно будет сложным. Будут реакции против техники и машины, возвраты к первозданной природе, но никогда не будет уничтожена техника и машина, пока человек совершает свой земной путь. III.

В чем главная опасность, которую несет с собою машина для человека, опасность уже вполне обнаружившаяся? Я не думаю, чтобы это была опасность главным образом для духа и духовной жизни. Машина и техника наносят страшные поражения душевной жизни че //23//

Ловека, и прежде всего жизни эмоциональной, человеческим чувствам. Душевно-эмоциональная стихия угасает в современной цивилизации. Так можно сказать, что старая культура была опасна для человеческого тела, она оставляла его в небрежении, часто его изнеживала и расслабляла. Машинная, техническая цивилизация опасна прежде всего для души. Сердце с трудом выносит прикосновение холодного металла, оно не может жить" в металлической среде. Для нашей эпохи характерны процессы разрушения сердца как ядра души. У самых больших французских писателей нашей эпохи, напр., Пруста и Жида, нельзя уже найти сердца как целостного органа душевной жизни человека. Все разложилось на элемент интеллектуальный и на чувственные ощущения. Кейзерлинг совершенно прав, когда он говорит о разрушении эмоционального порядка в современной технической цивилизации и хочет восстановления этого порядка*. Техника наносит страшные удары гуманизму, гуманистическому миросозерцанию, гуманистическому идеалу человека и культуры. Машина по природе свое^а антигуманистична. Техническое понимание науки совершенно противоположно гуманистическому пониманию науки и вступает в конфликт с гуманистическим пониманием полноты человечности. Это все тот же вопрос об отношении к душе. Техника менее опасна для духа, хотя это на первый взгляд может удивить. В действительности можно сказать, что мы живем в эпоху техники и духа, не в эпоху душевности. Религиозный смысл современной техники именно в том, что она все ставит под знак духовного вопроса, а потому может привести и к одухотворению. Она требует напряжения духовности.

(*) См. его "Meditations Sud-Americaines" //24//

Техника перестает быть нейтральной, она давно уже не нейтральна, не безразлична для духа и вопросов духа. Да и ничто в конце концов не может быть нейтральным, нейтральным могло что-то казаться лишь до известного времени и лишь на поверхностный взгляд. Техника убийственно действует на душу, но она вместе с тем вызывает сильную реакцию духа. Если душа, предоставленная себе, оказалась слабой и беззащитной перед возрастающей властью техники, то дух может оказаться достаточно сильным. Техника делает человека космиургом. По сравнению с орудиями, которые современная техника дает в руки человека, прежние его орудия кажутся игрушечными. Это особенно видно на технике войны. Разрушительная сила прежних орудий войны была очень ограничена, все было очень локализовано. Старыми пушками, ружьями и саблями нельзя было истребить большой массы челокочества, уничтожить большие города, подвергнуть опасности самое существование культуры. Между тем как новая техника дает эту возможность. И во всем техника дает в руки человека страшную силу, которая может стать истребительной. Скоро мирные ученые смогут производить потрясения не только исторического, но и космического характера. Небольшая кучка людей, обладающая секретом технических изобретений, сможет тиранически держать в своей власти все человечество. Это вполне можно себе представить. Эту возможность предвидел Ренан. Но когда человеку дается сила, которой он может управлять миром и может истребить значительную часть человечества и культуры, тогда все делается зависящим от духовного и нравственного состояния человека, от того, во имя чего он будет употреблять эту силу, какого он духа. //25//

Вопрос техники неизбежно делается духовным вопросом, в конце концов религиозным вопросом. От этого зависит судьба человечества. Чудеса техники, всегда двойственной по своей природе, требуют небывалого напряжения духовности, неизмеримо большего, чем прежние культурные эпохи. Духовность человека не может уже быть органически-растительной. И мы стоим перед требованием нового героизма, и внутреннего, и внешнего. Героизм человека, связанный в прошлом с войной, кончается, его уже почти не было в последней войне. Но техника требует от человека нового героизма, и мы постоянно читаем и слышим о его проявлениях. Таков героизм ученых, которые принуждены выйти из своих кабинетов и лабораторий. Полет в стратосферу или опускание на дно океана требует, конечно, настоящего героизма. Героизма требуют все смелые полеты аэропланов, борьба с воздушными бурями. Проявления человеческого героизма начинают связываться со сферами космическими. Но силы духа требует техника прежде всего для того, чтобы человек не был ею порабощен и уничтожен. В известном смысле можно сказать, что речь идет о жизни и смерти. Иногда представляется такая страшная утопия. Настанет время, когда будут совершенные машины, которыми человек мог бы управлять миром, но человека больше не будет. Машины сами будут действовать в совершенстве и достигать максимальных результатов. Последние люди сами превратятся в машины, но затем и они исчезнут за ненадобностью и невозможностью для них органического дыхания и кровообращения. Фабрики будут производить товары с большой быстротой и совершенством. Автомобили и аэропланы будут летать. Через Т. S.F. по всему //26// миру будут звучать музыка и пение, будут воспроизводиться речи прежних людей. Природа будет покорена технике. Новая действительность, созданная техникой, останется в космической жизни. Но человека не будет, не будет органической жизни. Этот страшный кошмар иногда снится. От напряжения силы духа зависит, избежит ли человек этой участи. Исключительная власть технизации и машинизации влечет именно к этому пределу, к небытию в техническом совершенстве. Невозможно допустить автономию техники, предоставить ей полную свободу действия, она должна быть подчинена духу и духовным ценностям жизни, как, впрочем, и все. Но дух человеческий справится с грандиозной задачей в том лишь случае, если он не будет изолирован и не будет опираться лишь на себя, если он будет соединен с Богом. Только тогда сохранится в человеке образ и подобие Божие, т. е. сохранится человек. В этом обнаруживается различие эсхатологии христианской и эсхатологии технической. IV.

Власть техники в человеческой жизни влечет за собою очень большое изменение в типе религиозности. И нужно прямо сказать, что к лучшему. В техническую, машинную эпоху ослабевает и делается все более и более затруднительным наследственный, привычный, бытовой, социально обусловленный тип религиозности. Религиозный субъект меняется, он чувствует себя менее связанным с традиционными формами, с растительно-органическим бытом. Религиозная жизнь в техническо-машинную эпоху требует более напряженной духовности, //27//

Христианство делается более внутренним и духовным, более свободным от социальных внушений. Это неизбежный процесс. Очень трудно в современном мире удержать форму религии, определяемую наследственными, национальными, семейными, социально-групповыми влияниями. Религиозная жизнь делается более личной, более выстраданной, т. е. определяется духовно. Это, конечно, совсем не означает религиозного индивидуализма, ибо сама соборность и церковность религиозного сознания не социологическую имеет природу. Но в другом отношении власть техники может иметь роковые последствия для духовной и религиозной жизни. Техника овладевает временем и радикально меняет отношение ко времени. И человек действительно способен овладевать временем. Но технический актуализм подчиняет человека и его внутреннюю жизнь все ускоряющемуся движению времени. В этой бешеной скорости современной цивилизации, в этом бегстве времени ни одно мгновение не остается самоцелью и ни на одном мгновении нельзя остановиться, как на выходящем из времени. Нет выхода в мгновение (Augenblick) в том смысле, как это слово употребляет Киркегард. Каждое мгновение должно как можно скорее смениться последующим мгновением, и все мгновения остаются в потоке времени и потому исчезают. Внутри каждого мгновения как будто нет ничего, кроме устремленности к последующему мгновению, оно в себе самом пусто. Но такое овладение временем через быстроту и скорость и оказывается порабощением потоком времени. А это значит, что технический актуализм в своем отношении к времени разрушает вечность и делает для человека все более и более трудным отношение к вечности. Нет времени у человека для вечности. //28// От него требуют скорейшего перехода к последующему времени. Это совсем не значит, что мы должны в прошлом видеть только вечное. которое разрушается будущим. Прошлое нисколько не больше принадлежит вечности, чем будущее, и то и другое принадлежит времени. Как и в прошлом, и в будущем, и во все времена возможен выход в вечность, в самоценное, наполненное мгновение. Время подчиняется машине скорости, но этим оно не преодолевается и не побеждается. И человек стоит перед проблемой: сохранится ли для пего возможность мгновений созерцания, созерцания вечности, Бога, истины, красоты. Человек бесспорно имеет активное призвание в мире, и в актуализ-ме есть правда. Но человек есть также существо, способное к созерцанию, и в созерцании есть элемент, определяющий его «я». В самом созерцании, т. е. в отношении человека к Богу, есть творчество. Постановка этой проблемы еще более убеждает нас в том, что все болезни современной цивилизации порождаются несоответствием между душевной организацией человека, унаследованной от других времен, и новой, технической, механической действительностью, от которой он никуда не может уйти. Человеческая душа не может выдержать той скорости, которой от нее требует современная цивилизация. Это требование имеет тенденцию превратить человека в машину. Процесс этот очень болезненный. Современный человек пытается укрепить себя спортом и этим борется с антропологическим регрессом. И нельзя отрицать положительного значения спорта, который возвращает к античному, греческому отношению к телу. Но самый спорт может превратиться в средство разрушения человека, может создавать уродство вме //29// сто гармонизации, если не подчинить его целостной, гармонической идее человека. Техническая цивилизация по существу своему имперсоналистична, она не знает и не хочет знать личности. Она требует активности человека, но не хочет, чтобы человек был личностью. "И личности необыкновенно трудно удержаться в этой цивилизации. Личность во всем противоположна машине. Она прежде всего есть единство в многообразии и целостность. она из себя полагает свою цель, она не согласна быть превращена в часть, в средство и орудие. Но техническая цивилизация, но технизированное и машинизированное общество хотят, чтобы человек был их частью, их средством и орудием, они все делают, чтобы человек перестал быть единством и целостью, т. е. хотят, чтобы человек перестал быть личностью. И предстоит страшная борьба между личностью и технической цивилизацией, технизированным обществом, борьба человека и машины. Техника всегда безжалостна ко всему живому и существующему. И жалость к живому и существующему должна ограничить власть техники в жизни.

Машинизм, торжествующий в капиталистической цивилизации, прежде всего извращает иерархию ценностей, и восстановление иерархии ценностей есть ограничение власти машинизма. Эта проблема не может быть решена возвратом к старой душевной структуре и к старой при-родно-органической действительности *. И вместе с тем характер современной технической цивилизации и то, что она делает с человеком, невыносимо для христианского сознания, и не только христианского, но человеческого созна

(*) Интересная книга Cina Lombroso "La rancon du machinisme" проникнута слишком большой верой в возможность возврата к домашинным типам цивилизации.

Ния, сознания человеческого достоинства. Мы стоим перед вопросом о спасении образа человека. Человек призван продолжать миротворение, и дело его есть как бы восьмой день творения, он призван быть царем и господином земли. Но дело, которое он делает и к которому он призван, порабощает его и искажает его образ. Появляется новый человек, с новой душевной структурой, с новым образом. Старый человек, человек прошлого принимал себя за вечного человека. В нем было вечное, но он не был вечным человеком. Прошлое не есть вечное. Новый человек должен появиться в мире. И трудным является не вопрос о том, в каком он стоит отношении к старому человеку, а о том, в каком он стоит отношении к вечному человеку, к вечному в человеке. Вечным является образ и подобие Божие в человеке, что и делает его личностью. Это нельзя понимать статически. Образ и подобие Божие в человеке, как в природном существе, раскрывается и утверждается в динамике. Это и есть неустанная борьба против старого, ветхого человека во имя человека нового. Но машинизм хотел бы заменить в человеке образ и подобие Божие образом и подобием машины. Это не есть создание нового человека, это есть истребление человека, исчезновение человека, замена его иным существом, с иным, не человеческим уже существованием. В этом вся мучительность проблемы. Машина создана человеком, и она может дать ему гордое сознание его достоинства и силы. Но эта гордость человека незаметно для него самого переходит в унижение человека. Может появиться поистине новое существо, но не человеческое уже. И совсем не потому, что человек принадлежит к старому миру, и мир //31// новый должен непременно не изменить только человека, а подменить его другим существом. Человек менялся на протяжении своей исторической судьбы, он бывал старым и новым. Но во все времена, старые и новые, человек прикасался к вечности, и это делало его человеком. Новый же человек, который окончательно порвет с вечностью, окончательно прикрепится к новому миру, которым должен овладеть и подчинить себе, перестанет быть человеком, хотя и не сразу это заметит. Происходит дегуманизация человека. Ставится вопрос: быть или не быть человеку, не старому человеку, который должен преодолеваться, а просто человеку. Со времени возникновения человеческого самосознания, открывающегося в Библии и в древней Греции, никогда еще с такой остротой и глубиной не ставилась эта проблема. Европейский гуманизм верил в вечные основы человеческой природы. Эту веру он получил от греко-римского мира. Христианство верит, что человек есть творение Божие и несет в себе Его образ и подобие, что человек искуплен Сыном Божиим. Обе веры укрепляли европейского человека, который считал себя человеком универсальным. Ныне вера эта пошатнулась. Мир не только дехристианизируется, но и дегуманизируется. В этом вся острота вопроса, перед которым ставит нас чудовищная власть техники.

Замечательная попытка разрешить стоящий перед нами вопрос принадлежит гениальному христианскому мыслителю Н. Федорову, автору «Философии общего дела». Для него, как для Маркса и Энгельса, философия должна не познавать теоретически мир, а его переделывать, должна быть проективной. Человек призван активно овладеть стихийными силами природы, //32//

Несущими ему смерть, и регулировать, упорядочивать не только социальную, но и космическую жизнь. Н. Федоров был православный христианин, и обоснование его «общего дела», дела победы над смертью и возвращения жизни всем умершим, было христианское. Но он верил также в науку и технику, необычайно верил. У него нет обоготворения науки и техники, ибо он верил в Бога и Христа, но наука и техника для него величайшие орудия человека в победе над стихийными, иррациональными, смертоносными силами природы. Он верил в чудеса техники и призывал к их свершению. Пример Н. Федорова интересен для нас потому, что веру в мощь техники он соединял с духом прямо противоположным тому, который господствует в техническую эпоху. Он ненавидел машинизм современной цивилизации, ненавидел капитализм, созданный блудными сынами, забывшими отцов. У него есть формальное сходство с Марксом и коммунизмом, но при полной противоположности духа *. Н. Федоров - один из немногих в истории христианской мысли, почти единственный, который преодолел пассивное понимание апокалипсиса. Апокалипсис есть откровение об исторических судьбах человека и мира и о конце, о конечном исходе. Но откровение это нельзя понимать детерминистически и фаталистически. Конец, страшный суд и вечная гибель многих совсем не предопределены божественной или природной необходимостью, совсем не фатальны. Человек свободен и призван к активности, конец зависит и от него. Апокалиптиче

(*) См. интересную книгу Сетницкого "О конечном идеале". Книга Сетницкого есть федоровское направление в советский период. В ней ослабели традиционно религиозные элементы мировоззрения Н.Федорова.

Ские пророчества условны. Если христианское человечество не соединится для общего дела овладения стихийными смертоносными силами, для победы над смертью и для восстановления всеобщей жизни, для регуляции мировой жизни, если оно не создаст царства христиански одухотворенного труда, если не преодолеет дуализма теоретического и практического разума, умственного и физического труда, не будет осуществлять христианской правды, христианского братства и любви во всей полноте жизни, не будет побеждать смерть силой христианской любви и силой науки и техники, то будет царство антихриста, конец мира, страшный суд и все, что описывается в апокалипсисе. Но всего этого может и не быть, если «общее дело» начнется. Эсхатология Н. Федорова отличается и от обычной христианской эсхатологии, и от эсхатологии современной техники, религии ма-шинизма. Русский коммунизм особенно напоминает нам о мало оцененном Н. Федорове. Он ставил во всей остроте религиозный вопрос об активности человека и о технике. Власть техники и машины связана с капитализмом, она родилась в недрах капиталистического строя, и машина была самым могущественным орудием развития капитализма. Коммунизм целиком принимает от капиталистической цивилизации этот гпер-машинам и техницизм и создает настоящую религию машины, которой поклоняется как тотему. Бесспорно, если техника создала капитализм, то она же может способствовать преодолению капитализма и созданию иного, более справедливого социального строя. Она может стать могущественным орудием в решении социального вопроса. Но в этом случае все будет зависеть от того, какой дух победит, какого духа будет человек. Материалистический комму //34// низм подчиняет проблему человека как целостного душевно-телесного существа проблеме общества. Не человек должен организовывать общество, а общество должно организовывать человека. Но в действительности правда в обратном: человеку принадлежит примат, человек должен организовывать общество и мир, и организация эта будет зависеть от того, каков человек, какого он духа. И человек берется тут не только как индивидуальное существо, но и как социальное существо, имеющее социальное призвание. Только тогда человек имеет активное и творческое призвание. Очень часто в нашу эпоху люди, раненные машинизмом, говорят, что машина калечит человека, что машина во всем виновата. Такое отношение унижает человека, не соответствует его достоинству. Ответственна совсем не машина, которая есть создание самого человека, машина ни в чем не виновата, и недостойно переносить ответственность с самого человека на машину. Не машина, а человек виновен в страш-тюй власти машинизма, не машина обездушила человека, а сам человек обездушился. Проблема должна быть перенесена извне внутрь. Духовное ограничение "власти техники и машины над человеческой жизнью ость дело духа, дело самого человека, зависит от напряжения его духовности. Машина может быть великим орудием в руках человека, в его победе над властью стихийной природы, но для этого человек должен быть духовным существом, свободным духом. В мире происходит процесс дегуманизации, дегуманизации во всем. Но в этой дегуманизации повинен сам человек, а не машина. Машинизм есть лишь проекция этой дегуманизации. Мы, напр., видим эту дегуманизацию науки в современной физике, изумительной своими от //35// крытиями. Физика изучает невидимые световые лучи и неслышимый звук, и этим выводит за пределы привычного человеку мира света и звука. Так же Эйнштейн выводит из привычного человеку пространственного мира. Новые открытия в физике имеют положительное значение и ни в чем не повинны, они свидетельствуют о силе человеческого сознания. Дегуманизация есть состояние человеческого духа, она есть отношение духа к человеку и миру. Все приводит нас к религиозной и философской проблеме человека.

Человек может быть поглощен все более и более раскрывающейся космической бесконечностью. Христианство освободило человека от власти космической бесконечности, в которую он был погружен в древнем мире, от власти духов и демонов природы. Оно поставило его на ноги, укрепило его, поставило его в зависимость от Бога, а не от природы. Но на вершинах науки, которые только и стали достижимы при независимости человека от природы, на вершинах цивилизации и техники человек сам открывает тайны космической жизни, раньше от него скрытые, и обнаруживает действие космических энергий, раньше как бы дремавших в глубинах природной жизни. Это свидетельствует о мощи человека, но это же ставит его в новое, опасное положение по отношению к космической жизни. Проявленная человеком способность к организации дезорганизует его внутренне. Для христианского сознания ставится новая проблема. Христианский ответ на новое положение человека в мире предполагает изменение христианского сознания в понимании призвания человека в мире. В центр ставится проблема христианской антрополо //36//

Гии. Нас не может удовлетворить антропология патриотическая и схоластическая пли антропология гуманистическая. Со стороны познанательной центральной становится проблема философской антропологии. Человек и машина, человек и организм, человек и космос - все проблемы философской и религиозной антропологии. В своей исторической судьбе человек проходит разные стадии, и всегда трагична эта судьба. В начале человек был рабом природы, и он начал героическую борьбу за свое охранение, независимость и освобождение. Он создал культуру, государства, национальные единства, классы. Но он стал рабом государства, национальности, классов. Ныне вступает он в новый период. Он хочет овладеть иррациональными общественными силами. Он создает организованное общество и развитую технику, делает человека орудием организации жизни и окончательного овладения природой. Но он становится рабом организованного общества и техники, рабом машины, в которую превращено общество и незаметно превращается сам человек. Но в новых и новых формах ставится проблема освобождения человека, овладения духом природы и общества. Эта проблема может быть решена только сознанием, которое поставит человека выше природы и общества, поставит душу человеческую выше всех природных и общественных сил, которые должны ему подчиниться. То, что освобождало человека, должно быть принято, и отвергнуто то, что его порабощало. Но эта истина о человеке, о его достоинстве и его призвании заложена в христианстве, хотя, может быть, недостаточно в его истории раскрывалась и часто искажалась. Путь окончательного освобождения человека и окончатель //37// ного осуществления его призвания есть путь к царству Божию, которое есть не только царство небесное, но и царство преображенной земли, преображенного космоса.

Предисловие к публикации в ж-ле "Вопросы философии". Страницы не указаны.

Н. А. Бердяев, бесспорно, один из наиболее оригинальных русских философов XX в. Но и в стиле его мысли, и в его проблематике легко различимы черты внеакадемического философствования, характерные для многих русских мыслителей: безразличие к методологии философского дискурса, безоглядное, почти экстатическое устремление к решению «последних вопросов», некритически воспринятых из теологии, «сли-пание» метафизики с натурфилософией, мышление в категориях «спиритуалистического материализма», моралисти-ческое приписывание предметам «изначально присущих» им качеств и вера в учительское назначение философии.

Как и многие русские философы, Бердяев не создал философской системы; все им написанное объединено не системой, но общим религиозно-философ-| ским мировоззрением с большей или: меньшей проработанностыо отдельных частей и аспектов. В этом мировоззрении легко различимы элементы, обусловленные догматическим богословием, эзотерической мистикой, журналистикой, гностическими домыслами, морали-стическим пафосом и «профетическими прозрениями» тайн грядущего. Однако при всем разнообразии и противоречиях исходных мотивов Бердяев не был эклектиком. Среди мыслителей, наиболее близких ему и оказавших на него влияние, он называет Оригена, св. Григория Нисского, Майстера Экхарта, Ан-гелуса Силезиуса, Якоба Бёме, Канта, Достоевского, Толстого, Маркса, Кьерке-гора, Ницше, Ибсена, Ясперса. «Самое сочетание этих несовместимых имен исключает мысль об эклектическом синтезе,- замечает Г. П. Федотов.- Их невозможно примирить, но можно перелить, расплавив в личном опыте, в совершенно новое оригинальное мировоззрение» 2.

Это безусловно так: именно мировоззрение, сложившееся у Бердяева из добровольно взятой им на себя миссии «философской защиты истины нового религиозного сознания», и было тем силовым энергетическим полем, которым питалась стихия его философствования. Бердяева часто называют «мыслителем», тем самым дистанциируя его от традиции академической философии. Действительно, в текстах Бердяева мы не найдем ни строгих дефиниций, ни последовательного дискурсивного развития, ни доказательств, ни точных выводов. Его мышление интуитивно, афористично, отмечено остротой и ясностью отдельных формулировок ярких образов и одновременно грозящих тавтологией повторений. Это всегда стихийный поток, своенравно меняющий русло и разбивающийся на параллельные рукава. Бердяев много говорил о началах анархии и бесформенности, укоренившихся в русской культурной традиции. Однако в его писаниях эта анархичность, обусловленная первичными литературными или моралистическими реакциями и презрением к законченному совершенству, проявилась, быть может, ярче, чем у кого-либо из его современников. И, судя по признанию Бердяева, это нисколько его не печалило: «Мепя мало интересовал продукт моего творчества, его совершенство. Меня интересовало выразить себя и крикнуть миру то, что мне открывает внутренний голос как истину» («Самопознание», с. 97).

О чем бы Бердяев ни писал, он всегда оставался публицистом: всегда с кем-то спорил, кого-то обличал, кого-то опровергал, кому-то подсказывал правильные ответы. При этом неизбежно сбивался на монологическую тональность пророчествующего учителя; охлаждение страсти мнилось ему мертвящей обыденностью. Несомненно, такое сопряжение публицистики и философии было предопределено тем, что Бердяев осознавал себя апологетом истины, которую он рыцарски отстаивал перед лицом всевозможных «соблазнов». И этот апологетический пафос остается у него даже там, где он хочет что-то разрушить, где дает волю своей пеблагочестивой «проблематике» или обличительной критике какой-либо ортодоксии. Отсюда - идеологический характер его противоречий; отсюда и его мышление «книгами»: замысел, план книги обычно предшествовали у него философскому исследованию предмета; наконец, отсюда же и Ргазенз, настоящее время его философических экспликаций: Бердяев философствует здесь и сейчас, без продвижения к прояснению границ соседних смысловых пространств, без вопроса о сущности этих границ,- любой его вопрос отбрасывает щадящую тень ответа.

Безусловно, и проблематика, и жизнеощущение, и стиль мысли Бердяева всецело принадлежат культуре модернизма (употребляю слово «модернизм» в контексте сегодняшних дискуссий о постмодернизме) и вне модернизма остаются непонятными. Прежде всего речь идет об основоположном для Бердяева представлении о двуслойной действительности, разделенной на мир подлинный и мир неподлинный, о манифестации подлинной реальности в актах творческой новизны, о тождестве «подлинного» и субъективного и о противостоянии им застывшего «мира объектов», наконец, о его проективно-утопи-ческой эсхатологии, воплощенной в теургическом усилии человека; сюда же относятся, конечно, его онтология свободы и его философия истории - придатки теологически ориентированной антропологии.

Сам Бердяев называл свою философию экзистенциальной, или философией духа, подчеркивая при этом, что его философия есть по преимуществу философия антропологическая; постановка проблемы человека означала для него постановку проблемы свободы, творчества, личности, духа, истории.

По своей основной тенденции философия Бердяева дуалистическая: это дуализм духа и природы, свободы и необходимости, субъекта и объективации, личности и общего, Царства Божьего и Царства Кесаря. Исходная точка его мировоззрения - примат свободы над бытием: свобода предшествует бытию и Богу. В учении о безосновной и безначальной свободе Бердяев следует за Якобом Бёме, но радикализирует его учение об ип§гипй. Из Бездны первичной свободы, по Бердяеву, раскрывается Бог, из нее же раскрывается и личность человека. Небытие свободно согласилось на бытие, и потому Бог всесилен лишь над бытием, но бессилен перед Ничто, перед свободой. Свобода предшествует добру и злу; она - условие возможности добра и зла. Человек есть дитя Бога и дитя свободы - Ничто, небытия, «меона». Подлинная человечность есть богоподобное, божественное в человеке. Однако божественное в человеке, настаивает Бердяев, не есть «сверхъестественное» и не есть специальный акт благодати, а есть духовное в нем начало как особая реальность. Человечность человека и есть богочело-вечность: реализуя в себе образ Божий, человек реализует в себе образ человеческий, и, реализуя в себе образ человеческий, он реализует в себе образ Божий. Допущение несотворенной свободы объясняет происхождение зла и жертвенное нисхождение Бога в бездну свободы, ее просветление изнутри добровольным страданием. Отсюда же и объяснение возможности творчества и новизны в мире. Творчество, согласно Бердяеву, всегда есть переход из небытия в бытие, т. е. творчество из свободы. Оно противоположно детерминизму эволюции; мир не закончен, не завершен, он продолжает твориться.

В культуре творческий акт человека объективируется: свобода попадает в плен необходимости, принимает форму мертвых объектов, отчужденных от жизни духа. Образование мира объектов есть источник всех несчастий человека. Предел объективации - власть техники над человеком. Вообще, согласно Бердяеву, результаты творчества носят характер не реалистический, а символический. Реалистическое творчество было бы преображением мира, концом этого мира, возникновением нового неба и новой земли. Творческий акт есть акт эсхатологический, он обращен к концу мира.

Эсхатологична, по Бердяеву, и всемирная история. Смысл истории предполагает конец истории. И напротив - признание бесконечного прогресса в истории есть признание бессмысленности истории. Смысл истории означает преодоление распада и дурной бесконечности времени, т. е. творческое обнаружение радикально иного, нового зона, «последнего», эсхатологического мира, противостоящего миру объективации, отчужденности, безличности, вражды.

Философия свободы и философия творчества - средоточие всей философии Бердяева. Из этого центра исходят и к нему возвращаются его метафизика, философия религии и культуры, его ис-ториософия, гносеология, этика.

Основой этики Бердяева является персонализм. Бердяев различает три утики: этику закона, этику искупления я этику творчества. Всякий подлинный нравственный акт есть акт личный, несущий творческую новизну. И в этом смысле этика, так же как и философия религии, философия культуры "и философия истории, наконец, как вся философская антропология Бердяева, упирается в эсхатологию - в проблему конечного смысла, проблему бессмертия, ада и рая. И здесь Бердяев выносит свое решительное суждение: ад находится в субъективном, а не объективном, и он остается во времени, в бесконечном времени, не переходит в вечность. Онтология вечного ада невозможна. Ад создан «добрыми» для «злых», и потому они оказываются злыми. Царство Божье по ту сторону нашего здешнего «добра» и «ала», и мышление о нем всегда может быть лишь апофати-ческим.

Даже из этого краткого пересказа основных положений философского мировоззрения Бердяева становится понятным, что проблема «человек и машина» для этого мировоззрения не только не случайна, но, напротив, с необходимостью вплетена в одну цепь с другими антропологическими темами его книг и статей - «Человек и Бог», «Человек и космос», «Человек и общество», «Человек и власть», «Человеческая личность и сверхличные ценности»,- призванных раскрыть важнейшие пункты философии персоналистически ориентированного неогуманизма.

Первая попытка Бердяева сформулировать проблему соотношения человека и техники относится к 1915 г.: это была его статья «Дух и машина» (газета «Биржевые ведомости» от 12 октября). Статья эта, направленная против пробужденных первой мировой войной неославянофильских иллюзий о превосходстве «силы русского национального духа» над «бездуховной мощью германского техницизма», интересна тем, что в ней Бердяев рассматривает технику как освобождающее «дух человека» начало: «Секуляризация, как и машина, убивает не дух, а материю. Машинизация есть отрывание и выделение материальной тяжести из духа, облегчение духа... С вхождением машины в человеческую жизнь умерщвляется не дух, а плоть... Боязнь и страх машины есть материализм и слабость духа... Русское сознание должно отречься от славянофильского и народнического утопизма и мужественно перейти к сложному развитию и к машине».

В начале 20-х годов Бердяев вновь возвращается к теме «человек и машина», на этот раз рассматривая ее уже в историософском аспекте. Такой подход вполне понятен - о решающей, поворотной роли техники говорили в те годы все: и идеологи технократических утопий, и их оппоненты (вспомним «Мы» Е. Замятина), и футуристы, и пролеткультовцы, и художники революционного авангарда, и молодые федорианцы (здесь прежде всего нужно упомянуть В. Н. Муравьева, участника бердяевской «Вольной академии духовной: культуры», автора книги «Овладение временем»), и, наконец, сенсационный в ту пору О. Шпенглер: именно главой «Машина» (где машина выступает как итоговый символ «фаустовской души» и всей западноевропейской цивилизации) заканчивается второй том его «Заката Европы». Бердяев также говорит о поворотном значении техники в судьбе человека. «Вхождение машины» (так называется глава в книге Бердяева «Смысл истории», Берлин, 1923) - это «величайшая революция, какую только знала история - кризис рода человеческого»; суть же кризиса в том, что машина «не только по видимости покоряет человеку природные стихии, но она покоряет и самого человека; она не только в чем-то освобождает, но и по-новому порабощает его» (с. 181). Появление машины оценивается Бердяевым как конец традиционного гуманизма и его ценностей: «Это новая страшная сила разлагает природные формы человека. Она подвергает человека процессу расчленения, разделения, в силу которого человек как бы перестает быть природным существом, каким он был ранее» (с. 182).

В публикуемой статье «Человек и машина» - статью эту Бердяев особенно ценил: она перепечатана в шести его сборниках, изданных на иностранных языках,- его взгляды на проблему кризиса человека и человечности, вызванного "бурным развитием техники и натиском сциентистско-технократиче-ской идеологии, представлены с наибольшей последовательностью. Конечно, и здесь вдумчивому читателю остается немалый простор для вопросительных знаков на полях. Здесь правомерны и встречные вопросы: служит ли техника лишь символом отчуждения и власти, или она - новая среда, реализующая возможности человека? Что мешает нам говорить о красоте технических изделий, об эстетике технического дизайна, о расширении и продолжении в технике человеческого организма (вспомним «Ор-ганопроекцию» П. А. Флоренского) 7 И вправе ли мы думать о безнадежности гуманитаризации «технического» мышления? И, наконец, если техника меняет характер и организацию труда, означает ли это, что человек всегда покорно следовал навязанным ему формам? Увы, Бердяев ничего не говорит о связях техники с различными социальными структурами. Для него техника есть только объект для человека, извне его детерминирующий. Но способен ли человек «духовно ограничить власть техники», т. е., согласно Бердяеву, превратить технику в субъект, оставаясь при этом на почве субъект-объектного дуализма?

У Бердяева необычайно широкий горизонт, позволяющий разом охватить многие аспекты проблемы, но при атом крайне узкий сектор проясненное™, конкретной философской проработанно-сти самой проблемы. И ^ю понятии: гго занимает не столько мысль о мысли в отношении каких-либо предметов или объектов, сколько сами объекты, отношения между ними и правильное отношение к ним. В результате и предмет, и образ предмета, и мысль о них оказываются почти тождественными, слипшимися и оттого застрявшими между гениальными догадками а тривиальностью. Отсюда, из недостаточной от-рефлектированности разных уровней концептуализации проблемы,- тенденция к мифопоэтическому, натурфилософскому, «алхимическому» способу описания; отсюда и неизбежно «литературный», граничащий с неосознанной «литературщиной» стиль философствования. Здесь публицистическое возбуждение или поэтическая мечта оттесняют собственно философское усилие как некую обременительную помеху, навязываемую неизбывной объективацией.В конце жизни Бердяев вновь вернулся к теме «человек и машина». В значительной мере это было повторением сказанного; семидесятичетырехлетний философ остался верен своей прежней оценке роли техники, так же как и своей вере в победу человеческого духа. Бердяев, настаивая йа том, что машина и техника имеют космогоническое значение, устанавливает «четыре периода в отношении человека к космосу»: 1) погружение человека в космическую жизнь, зависимость от объектного мира, невыделенность еще человеческой личности, человек не овладевает еще природой, его отношение магическое и мифологическое (примитивное скотоводство и земледелие, рабство); 2) освобождение от власти космических сил, От духов и демонов природы, борьба через аскезу, а не технику (элементарные формы хозяйства, крепостное право); 3) механизация природы, научное и техническое овладение природой, развитие индустрии в форме капитализма, освобождение труда и порабощение его, порабощение его эксплуатацией орудий производства и необходимость продавать труд за заработную плату; 4) разложение космического порядка в открытии бесконечно большого и бесконечно малого, образование новой организованности, в отличие от органичности, техникой и маши-лизмом, страшное возрастание силы человека над природой и рабство человека у собственных открытий 3.Но после небольшого отступления Бердяев делает характерное для его стиля мышления корректирующее дополнение: «Возможно мыслить также пятый период в отношении человека к природе. В этом пятом периоде будет еще большее овладение человеком силами природы, реальное освобождение труда и трудящегося, подчинение техники духу. Но это предполагает духовное движение в мире, которое есть дело свободы»".Конечно же, в этом своем завещании Бердяев, говоря о свободе, вовсе не имел в виду «свободу выбора», когда человека представляют стоящим перед жизнью или историей, словно перед рекой, с раздумьями о возможных способах через нее перебраться. Нет, свобода для Бердяева означала то, что мы уже плывем, барахтаемся, и еще не поздно - вопреки всем сцеплениям! - изменить свою и общую судьбу.

Е. В. БАРАБАНОВ

3 См.: Бердяев Н. Царство Духа и Царство Кесаря. Париж, 1951, с. 38.

4 Т а м ж е, с. 39.

Николай Александрович Бердяев родился в Киеве 6 (18) марта 1874 г. в дворянской семье. Воспитывался в Киевском кадетском корпусе; в 1894 г. поступил сначала на естественный, а затем на юридический факультет Киевского университета. В том же году Бердяев сближается со студенческой группой, близкой к марксизму, а позже примыкает к социал-демократической партии. После ареста в 1898 г. он был исключен из университета и на три года сослан в Вологду. Здесь, в ссылке, определяется разрыв Бердяева с революционным движением, его путь от «критического марксизма» к «этическому идеализму». Знаками этого поворота стали его книга «Субъективизм и индивидуализм в общественной философии. Критический этюд о II. К. Михайловском» (СПб., 1901) и статья «Этическая проблема в свете философии идеализма» в нашумевшем сборнике «Проблемы идеализма» (М., 1902). В 1905 г. Бердяев вместе с С. Н. Булгаковым издает в Петербурге общественно-философский и литературный журнал «Вопросы жиани», двумя годами позже принимает активное участие в основании петербургского «Религиозно-философского общества». С 1908 по 1922 г. Бердяев жил в Москве. Здесь он участвует в Религиозно-философском обществе имени Вл. Соловьева, в создании религиозно-философского книгоиздательства «Путь»; здесь же - в начале десятых годов - он впервые формулирует основы своей оригинальной философии свободы и философии творчества, запечатленные в его книгах «Философия свободы» (М., 1911) и «Смысл творчества» (М.,1916).

Войну 1914 г. и русскую революцию Бердяев -пережил не только как величайшее историческое потрясение, но и как события собственно^ судьбы. "Революция, по убеждению Бердяева, обнажила корни русской жизни и помогла узнать правду о России. Позже он писал: «Я сознал совершенную неизбежность прохождения России через опыт большевизма. Это момент внутренней судьбы русского народа, экзистенциальная ее диалектика. Возврата пет тому, что было до большевистской революции, все реставрационные попытки бессильны и вредны, хотя бы то была реставрация принципов Февральской революций. Возможно только движение вперед» ".

Однако осознание неизбежности революции не означало для Бердяева примирения с тем, что ей сопутствовало. Отсюда - противоречивость суждений Бердяева об «истоках и смысле русского коммунизма» и нападки на него с разных сторон: одни обвиняли его в «большевизанстве», в «симпатиях к красным», другие - в антикоммунизме.

В 1919 г. Бердяев был избран профессором Московского университета, осенью того же года им была основана Вольная академия духовной культуры

лософии истории, философии религии, о Достоевском.

В 1922 г. Бердяев был выслан из России вместе с большой группой русских писателей и ученых. С 1922 но 1924 г. он жил в Берлине, где читал курсы лекций но истории русской мысли и этики; там же, в Берлине, им была создана Религиозно-философская академия, перенесенная в 1925 г. в Париж. В Париже с 1925 по 1940 г. Бердяев редактировал основанный им журнал религиозно-философской мысли «Путь».

Годы жизни Бердяева во Франции были временем усиленного философского творчества. В этот период им написаны наиболее значительные философские книги: «Философия свободного духа» (2 тт. 1927-1928; эта книга была удостоена премии Французской академии), «О назначении человека. Опыт парадоксальной этики» (1931), «Я и мир объектов. Опыт философии одиночества и общения» (1934), «Дух и реальность. Основы богочеловеческой духовности» (1937), «О рабстве и свободе человека. Опыт персоналистической философии» (1939). Все эти книги были переведены на многие европейские языки (а после войны и на японский) и принесли Бердяеву мировую известность.

И во время войны, и после ее окончания Бердяев оставался верен своей открыто провозглашенной патриотической позиции. Он настойчиво убеждал всех в «послевоенном преображении России», хотя и мучительно переживал нарастание сталинско-ждановского террора. Особенно тяжелое впечатление произвела на него история с А. Ахматовой и М. Зощенко.

До конца своей жизни Бердяев продолжал философскую работу. Последние книги, написанные им,- «Опыт эсхатологической метафизики», «Экзистенциальная диалектика божественного и человеческого», «Царство Духа и Царство Кесаря», «Истина и откровение»,- еще одна редакция его трагической философии свободы. Изданы они были уже после его смерти.

По мнению многих философов и мыслителей нашего времени противоречие в культуре двадцатого века проистекают из противоречия между человеком и машиной. Вообще, прошедший век продемонстрировал человечеству, что культура как интегрирующее начало общественного развития охватывает не только сферу духовного, но во все большей степени - материально-го производства.

Все качества техногенной цивилизации, чье рожде-ние было отмечено чуть более трехсот лет назад, смогли проявиться в полной мере именно в нашем столетии. В это время цивилизационные процессы были максимально динамичны и имели определяющее значение для культуры. Между традиционной гуманитарной культурой европейского Запада и но-вой, так называемой «научной культурой», производной от научно-технического прогресса XX века, с каждым годом растет катастрофический разрыв. Вражда двух культур может привести к гибели человечества.

Острее всего этот конфликт сказался на культурном самоопределении отдельно взятого человека. Техногенная цивилиза-ция могла реализовать свои возможности только через полное подчинение сил природы человеческому разуму. Такая форма взаимодействия неизбежно связана с широким использованием научно-технических достижений, которые помогали современни-ку нашего века ощущать свое господство над природой и лишали при этом его возможности ощутить радость гармонического сосу-ществования с ней.

Машинное производство имеет космологическое значение. Царство техники - особая форма бытия, возникшая совсем недавно и заставившая пересмотреть место и перспективы человеческого существования в мире. Машина - значительная часть культуры, в XX веке осваивает гигантские территории и овладевает массами людей, в отличие от прошлых эпох, где культуры охватывали не-большое пространство и небольшое количество людей, строясь по принципу «подбора качеств». В XX столетии все делается мировым, все распространяется на всю человеческую массу. Воля к экспансии вызывает неизбежно к исторической жизни широкие слои населе-ния. Эта новая форма организации массовой жизни разрушает кра-соту старой культуры, старого быта и, лишив культурный процесс оригинальности и индивидуальности, формирует безликую псевдо-культуру.

К такому состоянию европейская культура пришла вполне за-кономерно, так как культурное взросление носит циклический ха-рактер, а техногенная цивилизация - последнее звено этого разви-тия. Автор «Заката Европы» воспринимал культуры как живые ор-ганизмы, знающие рождение, расцвет, увядание и смерть. Восемь великих культур в шпенглеровской морфологии являются носите-лями подлинной всемирной истории: египетская, вавилонская, ин-дийская, китайская, мексиканская, античная, магическая (арабская)

и наша европейская «фаустовская». Все они после эры культурного расцвета вступают в период окостенения цивилизации. Для О. Шпенглера очевидно, что цивилизационный процесс благопри-ятен для развития техники, но губителен для великих творений: ис-кусства, науки, религии, т. е. собственно культуры.

Испанский философ - Ортега-иГассет - оценивая сложившуюся ситуацию в Европе 20-30 гг., обращается к итогам ХIХ века. По мнению философа он принес человечеству огромные плодотворные заво-евания. Главными из них были победа политической демократии и парламентаризма, а также невиданное ни в одну из прошлых эпох мировой истории развитие техники. Но в начале XX века со всей очевидностью обнаружилось, что он создает новую, несходную с XIX веком историческую ситуацию, ситуацию, которая резко отличает его не только от девятнадцатого, но и от всех прежних веков мировой истории.

Наиболее наглядный и очевидный показатель происшедшего исторического сдвига Ортега усматривает в огромном увеличении численности той людской массы, которая окружает человека XX века и которая не может не броситься в глаза каждому бесприст-растному наблюдателю повседневной жизни новой эпохи. Девятнад-цатый век не только способствовал развитию науки и техники, но и в несколько раз увеличил население земли, а особенно больших городов. И вместе с тем, создав новые, почти безграничные источ-ники богатства и комфорта, он дал большой массе людей ощущение легкости жизни, лишил ее нравственной требовательности к себе, чувства ответственности перед настоящим и будущим, уважения к труду и традиционным нормам общественной морали. Этот ис-торический феномен Ортега называет «восстание масс», подчеркивая, что охарактеризованная им новая для европейской жизни историческая ситуация имеет как свои положи-тельные (подъем техники, создание новых потребительских благ, условии большего комфорта, облегчение культурного обмена и воз-можности сношений между различными частями света), так и свои резко отрицательные стороны, свидетельствующие о глубоком кризисе, переживаемом современным человечеством.

Ситуация нарушения культурной целостности и разрыва органической связи человека с природными основаниями жизни в XX веке интерпретируется культурологами как ситуация отчуждения.

Отчуждение - это процесс превращения различных форм человеческой деятельности и ее результатов в самостоятельную си-лу, господствующую над ним и враждебную ему. За примером далеко ходить не надо. Телевизор - чудо ХХ века. И мы уже без иронии называем его членом семьи. Люди ходят друг к другу в гости, а телевизор служит фоном, связкой для разговора. Отсюда, потеря умения общаться. Сегодня ребенок сначала становится зрителем и лишь потом читателем, получив готовую визуальную картинку и лишившись возможности самостоятельно, используя собственное изображение представить героя того или иного литературного произведения. Телефон - не менее замечательный подарок НТР человечеству. Но возможность быстро сообщить информацию изжила культуру письма. Ведь верно, сегодняшние послания никогда не сравнятся по содержательной наполненности и языковому оформлению даже с письмами начала века нынешнего.

Отчуждающий ме-ханизм связан с рядом проявлений: бессилие личности перед внеш-ними силами жизни; представление об абсурдности существования; утрата людьми взаимных обязательств по соблюдению социального порядка, а также отрицание господствующей системы ценностей; ощущение одиночества, исключенности человека из общественных связей; утрата индивидуумом своего «я», разрушение аутентичнос-ти личности.

«Прогнозирование» мыслителей XIX века связано с негатив-ным отношением к судьбам европейской культуры, продемонстри-ровавшей, что она сама является источником отчуждения личности от подлинных целей бытия. Радикальный поворот в истолковании культуры был обозначен в трудах А. Шопенгауэра, поставившего под сомнение прогрессивную направленность всякой разумной деятельности человека.

С точки зрения А. Шопенгауэра, в процессе длительной социальной эволюции человек не сумел развить свой организм до более совершенного, чем у любого другого животного. В борьбе за свое су-ществование он выработал в себе способность заменять деятель-ность собственных органов их инструментами. К XIX веку развитие машинного производства актуализировало эту проблему. В резуль-тате, считал А. Шопенгауэр, оказалось бесполезным обучение и со-вершенствование органов чувств. Разум, следовательно, не особая духовная сила, а отрицательный итог отключения от базисных актов, названный философом отрицанием «воли к жизни».

В представлении последователя А. Шопенгауэра Ф. Ницше от-чуждение человека от культурного процесса имеет еще более острые формы, так как ницшеанская культурфилософия строится на отри-цании христианских ценностей. Уже в одной из первых книг «Происхождение трагедии из духа музыки» провозглашается примат идеалов эстетического величия над нравственными идеалами. Искусство предстает как дополнение и завершение бытия. Усматривая рождение художественной культуры в недрах самой трагической действительности, философ не только отрицает противопоставление жизни страданию, но и видит в последнем истинный источник творчества. Трагическая сущность выражается через противоборство аполлоновского и дионисийского начал, примирение происходит под эгидой Диониса. Мир олимпийских богов, являющихся олицетворением классической упорядоченности, заслоняет от человека подлинное бытие. Когда же пена иллюзии исчезает и мир обнажает истинные свои черты, человека переполняет дионисийское чувство потрясения.

Дионисийская чрезмерность, а не аполлоновская мера вела человека к истине. Ф. Ницше определяет культуру как форму стихийной жизни или художественный стиль народного духа. Социальной базой высшей культуры является общество, построенное по иерархическому принципу: масса рабов, лишенных творческого н каста свободных, которым суждено воспитать гениев-творцов.

Проблема кризиса культуры в результате отчуждения чело-века от результатов его деятельности получила свое развитие в ряде философских школ XX века. Экзистенциальная философия поста-вила в число актуальнейших проблем нынешнего столетия такие во-просы как абсурдность человеческого существования и тотальная изолированность его от социума (А. Камю, К. Ясперс, М. Хайдеггер).

Работу Альбера Камю «Миф о Сизифе» иногда назы-вают «манифестом атеистического экзистенциализма», хотя для читателя, не знакомого с католицизмом, его ду-хом и догматами, будет не очень понятно, почему рассуж-дения мыслителя об абсурде, самоубийстве и «все дозво-лено» Достоевского вообще относятся к атеизму. Но во Франции 40-х годов это произведение Камю воспринима-лось как прямая атака на религию. Французский мысли-тель стремится проанализировать сознание человека, лишившегося религии, веры в бога, а именно такова судь-ба современного человека, как считает Камю. Это созна-ние находится на той грани, когда веры у человека уже нет, а новой точки опоры еще нет. Человеку в таком со-стоянии очень трудно примириться с мыслью о бессмыс-ленности поисков внешней опоры, с тем, что он должен рассчитывать только на себя. Это «разорванное» созна-ние - сознание абсурда - Камю и выразил в «Мифе о Сизифе». Если бога нет, стоит ли жизнь того, чтобы ее прожить? - задает мыслитель свой главный вопрос. Столкновение с бессмысленностью мира - делается вывод в книге - приводит нерелигиозного человека к единст-венному выходу, к надежде, которая заключена в нем са-мом, в творческой открытости его существования.

К очерку Камю примыкает небольшая работа Жана Поля Сартра - одного из крупнейших философов XX ве-ка. Сартр четко и недвусмысленно ставит по крайней мере два важнейших философских вопроса: существует ли «природа человека» и каково отношение «свободы челове-ка» и «обстоятельств»? На первый вопрос мыслитель от-вечает в духе экзистенциализма, доказывая принципиаль-ное положение об открытости человека, о том, что чело-век - это не что иное, как тот проект, который им самим конструируется, это то, что каждый решается сделать со своей жизнью, это - самоопределение, а не предопределение. Нет никакой «природной» или «божественной» сущ-ности, которая могла бы предрешать поведение и мышле-ние, тем более неверно было бы приписывать человеку предопределение свыше. За этими рассуждениями Сартра лежит максима экзистенциалистской морали - человек совершенно свободен в своей внутренней жизни, и никакие обстоятельства не могут поколебать этой его изначальной свободы, от которой, как парадоксальным образом выразил это Сартр, человеку не спастись. Но парадокс заключен не только в способе выражения, но и в том, что Сартр, сам, видимо, того не желая, начинает строить совершенно определенную картину человеческого бытия, возвращаясь к концепции человека как существа, имеющего свое «ес-тество», а именно естество внутренней свободы. Кроме того, человек - и это понятно не только марксистам - не может довольствоваться только внутренней свободой. Изменение внешних обстоятельств, создание достойного людей образа жизни - важнейший принцип гуманизма.

Искусство связывается с другими силами культурной деятельности и приобретает ряд вторичных функции. Оно играет важную роль в процессе возникновения ремесел и экономическим ценностей. Искусство и знание находятся в тесном родстве друг с другом. В натуралистическом изобразительном искусстве всегда присутствует точное наблюдение и стремление к изучению окружающей среды. Символизм искусства и научные диаграммы порой тесно связаны друг с другом. Современные критики, как правило, рассматривают произведение искусства как оригинальное послание творческой личности к публике, как выражение эмоционального или интеллектуального состояния, передаваемого посредством искусства от одного человека к другому. Такое представление имеет смысл только в том случае, если при этом не врывается значение целостного культурного контекста и традиций искусства. Подобно многим артефактам, или продуктам человеческой деятельности, произведения искусства становятся частью общества, и их развитие, так же как и их функцию, можно понять, лишь изучая их в социальном контексте.

Осмысление тех процессов, которые преобразовывали художественную культуру ХХ века приходило не сразу. Первоначально стремительные перемены, которые происходят в искусстве, вызывают в эстетической теории и художественной критике широчайшую гамму оценок и откликов - от радостных приветствий новых поисков и головокружительных опытов до резкого неприятия нового как нар-ущающего традиции и потому разрушительного, пошлого, низкого. И действительно, стоит только представить себе ставшие те-перь классическими панно А. Матисса «Танец» и «Музыка», выполненные им по заказу С. Щукина в 1910 году, чтобы ощутить резкое неприятие, с которым воспринималась новая живопись публикой, воспитанной на «академических» произведениях: резко противопоставлен локальный оранжевый цвет обнаженных тел иссиня-фиолетовому и темно-зеленому как обозначению неба и земли; фигуры музыкантов даны предельно лаконично, упрощенно, даже примитивизировано. Фигуры танцующих женщин обобщены до своего рода «пластической формулы» танца. Неудивительно, что в том же 1910 году на выставке Осеннего салона в Париже оба панно произвели скандальную сенсацию.

Несомненно, что в XX веке роль цвета и как носителя смысла, и как языка, на котором говорит художник, чрезвычайно возрастает. Цвет приобретает собственную значимость, красоту. А. Матисс, опиравшийся в своем творчестве на эстетическую зна-чимость цвета, подчеркивал: «Цвет действует тем сильней, чем он проще». Однако и эта необычная, нетрадиционная значимость цвета все же не лишена собственной традиции. И если в европейском искусстве эта традиция не выступает со всей очевидностью, хотя она и достаточно ясна в искусстве средневековой Европы, те в странах Востока.(особенно мусульманского Востока) роль цве-та в прикладном искусстве и декоративном убранстве интерьера огромна. Таким образом, и особое отношение к цвету, характерное для искусства начала и середины XX века, не является уж столь новым неожиданным, но оказывается освоением внеевропейской традиции, не сущей в себе многовековой опыт изобразительного творчества.

То же самое можно сказать о слове как средстве литературы, «самовитом» слове, по выражению русских футуристов. Не менее характерными являются такие же процессы в развитии музыки, когда сериальность, алеаторика, додекафония становятся важными средствами выражения мысли, носителями смыслов и значений в обновленной художественной ткани. Движение, пластика челове-ческого тела, маска, элементы символики и условности, разруше-ние границы между сценой и залом и обытовление языка театра - все это не в меньшей мере «знакомые незнакомцы», новое, но обладающее своей традицией в истории мировой культуры.

Произошло изменение уровней культуры, повышение самостоятельности отдельного индивида, его независимости от обычаев и обрядов, традиции и установлен-ных правил этикета, поведения, общения. Независимость эта дала мнимую свободу, поскольку истинная свобода не может основы-ваться на отрицании традиций, уходе от них. Истинная свобода есть выражение преемственности духовного опыта поколений, и на этой основе зиждется зависимость от традиций нравственной культуры, внешних и внутренних правил, установленных этой тра-дицией, определяющих во многом стиль и ведущие ориентиры жизни, систему духовных ценностей, принципов, установок. Имен-но эта основа и создает подлинную, осознанную, взвешенную самостоятельность в принятии решении, выборе действий. Но при ослаблении культурных традиции, обеднении преемственности внутренняя свобода все больше заменялась свободой внешней, самостоятельность духа - самостоятельностью тела, что посте-пенно приводило к снижению духовности и уровня культуры.

В философии и эстетике XIX--XX веков было предложено мно-го объяснений процессов понижения культуры. Здесь и уско-ренный прогресс всех "сторон материальной жизни, технико-про-мышленной сферы, в результате которого человек не успевал ду-ховно развиваться в том же темпе, становился поверхностным постоянно куда-то спешащим, не имеющим ни времени, ни сил на то, чтобы остановиться, всмотреться, осознать, духовно освоить явления и факты действительности. Где же ему было «вчитаться» в другого человека, вжиться в какую-либо гуманитарную пробле-му. В других случаях упрекали технику с ее голым рационализмом, технократическое мышление, не признающее ничего кроме открытого прагматизма. Упрекали в этом и тех, кто оказывался у власти, у рычагов управления обществом, ибо они, часто не обла-дая сами должной культурой, не имеют возможности и правильно оценить ее смысл, экономят на культуре, придавая значение лишь узкому профессионализму, стимулируя тем самым духовное вы-рождение и деградацию. Вероятно, совокупность параллельно раз-вивающихся процессов, имеющих общий корень - ослабление связей поколений в сфере культуры, в равной мере порождала и безоглядное развитие техники, и измельчание человеческих инте-ресов и потребностей, и чрезмерную рационализацию сознания, и возрастание культуры городов с сопровождающим ее обезличи-ванием человеческих отношений. Во всяком случае в результате страдала духовная культура, а следовательно - страдал человек, .потому что он обесценивался как индивидуальность, обесценивались его жизнь и природа, окружающая среда как источник ду-ховной и материальной жизни личности. Все это в равной мере и привело к изменениям в области художественной культуры и в области искусства.

Умира-ет ли искусство? - этот вопрос возникает неоднократно при взгляде на его изменившееся лицо. И все же международное сооб-щество эстетиков приходит постепенно к единому выводу: нет, не умирает. «Трансформация искусства, но не его смерть; оно в на-стоящее время занимается экспериментами, способными привести к eгo обновлению”, - утверждает в 70-е годы Л. Гарсен (Фран-ция).

Постмодерн - одно из ведущих направлений в искусстве последних десятилетий. Проблема постмодерна состоит в определении его места. Он либо является крайней стадией проявления авангарда, либо представляет собой самостоятельный этап культурного развития. Постмодернисты отказываются вписываться в авангардную поэтику, претендуя на оригинальность и новизну своего творчества. Но это не так. Постмодернизм - это очень красивая поза, но не более. Приемы и методы этого направления мы сможем найти в предыдущих культурных традициях. Нпр., в барокко. Ряд искусствоведов, проводя аналогии между барокко и постмодерном, идут вслед за П. Флоренским. Философ рассматривал мировую культуру как повторяющуюся смену двух замкнутых типов культур - средневекового и возрожденческого, что открывает источник духовной общности символизма, футуризма, конструктивизма и барокко. Постмодерн как и барокко работает с символами, но несет при этом полную аннигиляцию художественного образа. Разрушение стереотипа, «борьба» с логизированным пространством предлагает не тот ноль, который присоединяясь к единице, дает десятку (символ барокко), а ноль, утверждающий сам себя. Отсюда, нарастающее чувство дегуманизации и опустошенности постмодернистской свободы. Но при этом, сквозь передразнивание, передергивание, ерничанье прорывается драматическое. Пародируя не реальность, а пародию на нее, художник постмодерна добивается удивительного эффекта. Пародия в квадрате возвращает нас к оригиналу. И вот таким сложным путем художник возвращает нас к изначальным человеческим ценностям, ставшими затертыми.

Таким образом, в искусстве XX века происходило и происходит интенсивнейшее движение в глубь человека, чтобы вопреки падению нравов, на-ступлению технократической идеологии, обесчеловечиванию при-роды, вопреки всему, что направлено против человека, вновь воз-величить его внутренний мир, его духовный потенциал, раскрыть и рассмотреть его, понять и увидеть, что нет в мире ничего тако-го, что не могло бы подпасть, под духовное влияние человека, его интеллекта, его души.

В контексте заявленной проблемы очень важна синергитическая перспектива человечества, некий симбиоз человека, природы и общества. Последнее идет к созданию единой информационной сети. Макклюэн, Масуда, Тофлер - все они связывают социокультурный процесс со средствами коммуникации, в основе которой лежит компьютер.

В 1996 году вышла книга Пола Кеннеди «Готовясь к двадцать первому веку», которая тут же стала бестселлером. В ней он попытался определить, что же ждет молодежь в профессиональном отношении в грядущем веке. По его мнению, рынок компьютерно грамотных людей скоро будет переполнен, поэтому нужно развивать свои гуманитарные таланты: способность к общению, познания в политике и международных делах. В вопросе, в каких областях будет наибольший спрос, Пол Кеннеди согласен с психологом Робертом Райхом, который утверждает, что наилучшие перспек-тивы у тех, кого он называет "анали-тиками символов", то есть у людей, которые умеют работать с символами и анализировать их, например, это требуется при составлении банков данных, в программном обеспечении, на рынке ценных бумаг, в сценарном деле, а все эти сферы имеют международное значение. И в связи с глобализацией, спрос на таких специалистов есть во всем мире. Если убрать все научные термины, то станет понятным, что Кеннеди имеет в виду прежде всего людей творческого труда, способных делать выводы из прочитанного, но при этом не боящихся любого оборудования - начиная от кухонного и заканчивая банковским. И вот кто выживет (по, мнению автора; в двадцать первом веке: юристы, изобретатели, дизайнеры - эти профессии соответствуют требо-ваниям глобализации.

Двадцатый век заставил многих ученых рассматривать культу-ру как противоположное цивилизации образование. Если цивилиза-ция всегда стремится к неуклонному движению вперед, ее путь - восхождение по лестнице прогресса, то культура осуществляет свое развитие, отказавшись от однонаправленного линейного движения вперед. Культура не использует предшествующее духовное наследие как трамплин для новых достижений по той причине, что она не может отказаться целиком или частично от культурного фонда. Напротив, огромное значение в культурном процессе имеет сопричастность с различными воплощениями традиции. Культура может строиться только на основе духовной преемственности, только с учетом внутрен-него диалога культурных типов.

Сегодня развитие принципа диалога культур - реальная воз-можность преодолеть глубочайшие противоречия духовного кризи-са, избежать экологического тупика и атомной ночи. Реальным при-мером консолидации различных культурных миров является союз, сформировавшийся к исходу XX века в Европе между европейскими нациями. Возможность аналогичного союза между огромными куль-турными регионами может возникнуть только при условии диалога, который сохранит культурные различия во всем их богатстве и многообразии и приведет к взаимопониманию и культурным контактам.

Список использованной литературы

Айсина Ф. О., Андреева И. А. “История мировой культуры”, “Просвещение”, М., 1998.

Ортега-и-Гассет Х. “Эстетика. Философия культуры”, “Искусство”, М., 1991.

Руднев В. П. “Словарь культуры ХХ века”, М., 1998.

Селиванов В. В. “Искусство ХХ века”, М., 1991.

“Сумерки богов” (сборник статей), М., 1991.

Лекция 1.

Введение в курс. Понятие о системе «человек и машина» (СЧМ). Статья Бердяева Н.А. «Человек и машина. Проблема социологии и метафизики». Составляющие СЧМ. Важнейшая проблема построения СЧМ.

Пять основных классов систем.

В современном производстве, на транспорте, в системах связи, в строительстве и сельском хозяйстве все шире применяются автоматы и вычислительная техника; происходит автоматизация многих производственных процессов. Благодаря техническому перевооружению производства существенно изменяются функции и роль человека. Многие операции, которые раньше были его прерогативой, сейчас начинают выполнять машины. Однако, каких бы успехов ни достигала техника, труд был и остается достоянием человека, а машины, как бы сложны они ни были, являются лишь орудиями его труда. В процессе труда человек, используя машины как орудия труда, осуществляет сознательно поставленные им цели. Следовательно, с развитием и усложнением техники возрастает значение человеческого фактора на производстве. Необходимость изучения этого фактора и учета его при разработке новой техники и технологических процессов, при организации производства и эксплуатации оборудования становится все более очевидной. От успешности решения этой задачи зависит эффективность и надежность эксплуатации создаваемой техники, функционирование технических устройств и деятельность человека, который пользуется этими устройствами в процессе труда, должны рассматриваться во взаимосвязи.

Таким образом, на определенном этапе своего развития для удовлетворения своих все возрастающих материальных и духовных потребностей человек начинает создавать искусственные орудия труда - “машины”. Получив в свое распоряжение огромные запасы энергии, новую технику и технологии, он неузнаваемо изменил свою жизнь, но вместе с тем оказался перед сложнейшей задачей - обеспечить эффективное, устойчивое и безопасное управление этой техникой.

Кстати : Техника (греч. techne) - искусство, мастерство, ремесло; термин, одновременно применявшийся для обозначения и искусства, и техники.

Технология (греч.) - систематическая обработка.

В России и в Германии в конце 19 – начале 20 столетия возникло направление мысли, негативно оценивавшее техническое развитие и связанное с религиозной культуркритикой техники, которое было направлено на критику обожествления техники, ожидания окончательного господства человека над миром и землей основывает свою надежду на вере в технику. Николай Бердяев, например, утверждал, что господство техники разрушает человеческую личность. Именно поэтому он полагал, что борьба против господства техники над человеком необходима, чтобы спасти человеческий образ, а технизация культуры неизбежно ведет к обесчеловечиванию человека.
Никола́й Алекса́ндрович Бердя́ев (6 марта 1874, Киев — 23 марта1948, Кламар под Парижем) — русский христианский и политический философ, представитель экзистенциализмa.

Н. А. Бердяев родился в дворянской семье. Его отец, Александр Михайлович Бердяев, был офицером-кавалергардом, потом киевским уездным предводителем дворянства, позже председателем правления киевского земельного банка; мать, Алина Сергеевна, урождённая княжна Кудашева, по матери была француженкой.

В 1913 году написал антиклерикальную статью, в защиту афонских монахов. За это он был приговорен к депортации в Сибирь, но Первая мировая война и революция помешали приведению приговора в исполнение, в результате чего, три года он провёл в ссылке в Вологодской губернии. За последующие годы до своей высылки из СССР в 1922 г. Бердяев написал множество статей и несколько книг, из которых впоследствии, по его словам, по-настоящему ценил лишь две — «Смысл творчества» и «Смысл истории».

Участвовал во многих начинаниях культурной жизни Серебряного века, вначале вращаясь в литературных кругах Петербурга, потом принимая участие в деятельности Религиозно-философского общества в Москве. После революции 1917 года Бердяев основал «Вольную академию духовной культуры», просуществовавшую три года (1919—1922).

Жизнь в эмиграции[править.

Дважды при советской власти Бердяев попадал в тюрьму. «Первый раз я был арестован в 1920 году в связи с делом так называемого Тактического центра, к которому никакого прямого отношения не имел. Но было арестовано много моих хороших знакомых. В результате был большой процесс, но я к нему привлечён не был». Во время этого ареста, как рассказывает Бердяев в мемуарах, его допрашивали лично Феликс Дзержинский и Вацлав Менжинский. Во второй раз Бердяева арестовали в 1922 году. «Я просидел около недели. Меня пригласили к следователю и заявили, что я высылаюсь из советской России за границу. С меня взяли подписку, что в случае моего появления на границе СССР я буду расстрелян. После этого я был освобождён. Но прошло около двух месяцев, прежде чем удалось выехать за границу». После отъезда (на так называемом «философском пароходе») Бердяев жил сначала в Берлине, где познакомился с несколькими немецкими философами: Максом Шелером, Кайзерлингом, Шпенглером. В 1924 г. он переехал в Париж. Там, а в последние годы в Кламаре под Парижем, Бердяев и жил до самой смерти. Принимал самое активное участие в работе Русского студенческого христианского движения (РСХД), являлся одним из его главных идеологов. Он много писал и печатался, с 1925 по 1940 гг. был редактором журнала «Путь», активно участвовал в европейском философском процессе, поддерживая отношения с такими философами, как Э. Мунье, Г. Марсель, К. Барт и др.

Небольшая статья Николая Александровича Бердяева ""Человек и машина"", опубликованная в 1930 г. во Франции, посвящена проблеме социологии и метафизики техники. Появление этой статьи было в основном связано с почти полным отсутствием философских разработок по данной теме, тем что до сих пор не была создана философия техники. Для создания такой философии необходимо было прежде всего осознать что это проблема духовная ""изнутри она есть тема философии человеческого существования"".

В этой статье Н.А. Бердяев рассматривает, как под влиянием научных открытий, изобретений, появлением новых технических устройств, образ человека, его духовная жизнь, коренным образом изменилась. Под влиянием научно – технического прогресса изменилась не только техника зкономическая, военная, промышленная, но и техника мышления, стихосложения, живописи.

Рассматривая проблему человек и машина, Н. Бердяев переносит центр своего внимания на человека, процесс изменения его сознания. Он отмечает, что изменение сознания произошло тогда, когда взгляды Коперника стали преобладающими, когда раскрылась бесконечность миров. Тогда человек нашел компенсацию и точку опоры, перенеся центр тяжести внутрь человека, в я, в субъект. Согласно Н. Бердяеву, идеалистическая философия и есть та компенсация за потерю космоса, в котором он чувствовал себя окруженным высшими силами.

Массовое тиражирование техники, массовая техническая организация жизни уничтожает всякое своеобразие и оригинальность, индивидуальность человека. Но идеализируя старую, ветхозаветную жизнь, человек забывает, что эта жизнь была связана со страшной эксплуатацией людей и животных, с рабством, закрепощением. Невозможно мыслить возврат к старому натуральному хозяйству, патриархальному строю. Эта возможность не дана человеку. В то же время, Н Бердяев считает, что техническая эпоха тоже не вечна, "" Эпоха неслыханной власти над человеческой душой кончится, но кончится она не отрицанием техники, а подчинение её духу.""

Н. Бердяев поднимает в этой работе очень важную философскую тему, - проблему дегуманизации современного человека. Техника, обладающая страшной силой реализации, даёт острое ощущение разрушения древнего космоса с Землёй в центре. Это плата за тот бездумный мир, который человек сотворил себе сам.

Н. Бердяев, как религиозный философ, верит что человек есть творение Божие и несёт в себе Его образ и подобие, что человек искуплен Сыном Божиим. Конец, страшный суд и гибель человечества не предопределены божественной или природной необходимостью, совсем не фатальны. ""Не машины, а человек виновен в страшной силе машинизма, не машина обездушила человека, а сам человек обездушился. Проблема должна быть перенесена извне внутрь"". Таким образом, Н. Бердяев приводит к мысли о том, что "" Дегуманизация есть состояние человеческого духа, она есть отношение духа к человеку и миру. Всё приводит нас к религиозной и философской проблеме человека.""

Н. А. Бердяев –философ оптимист. Он верит в успехи, силу науки. Её вершины достижимы лишь при независимости человека от природы. Он верит в величайшие возможности человека. Он верит, что сознание поставит человека выше природы и общества, поставит душу человеческую выше всех природных и общественных сил.

В его статье «Человек и машина» прослеживается идея сопоставления «органического» и «технического». Это сопоставление он приводит едва ли ни с первых строк, где сравнивает предыдущую организацию общества и новую, оснащенную техникой. Прежний индивид был ближе к природе, а значит, по мнению Бердяева, и ближе к духовности. Существовала непосредственная связь человека и природы. Появление машин во многом облегчило труд людей, они получили большую свободу и сделали минимальными затраты физического труда. Но это же обстоятельство коренным образом повлияло не только на их быт, организацию труда, но также и на их мышление и мироощущение.

Нельзя недооценивать возможностей техники и ее безусловного влияния на организацию нашей действительности. Жизнь с машинами стала намного проще, они во многом облегчили наш труд. Но Бердяев заостряет проблему именно на власти технизации. «Техника перестает быть нейтральной…». И в этом смысле она представляет опасную зависимость для человека. Бердяев говорит, что техника убивает, поглощает душу, она безжалостна к человеку, наше сознание становится прикованным к техническому и рациональному. Технику не интересует душа, это сфера механизмов, реальность машин. Без сомнения, она привносит в нашу жизнь комфорт, но она же и влияет на наше бытие, занимая главенствующее положение в нашем образе мышления, что влияет на нашу душу.

Бердяев говорит еще об одной проблеме – опасности подчинения сферы науки и ее открытий, что взаимосвязано с техникой определенной, небольшой группой людей, заинтересованных в их проектах воплощений научных открытий, что так же совсем не утопично, а, напротив, может быть весьма реальным.

В связи с этим Бердяев говорит о сторонниках и противниках «усовершенствования жизни» благодаря технике. Рассматривают технику как нечто нейтральное и безразличное, объявляя ее делом инженеров, другие же «переживают технику апокалиптически испытывая ужас перед ее возрастающей мощью над человеческой жизнью, видя в ней тождество духа антихриста. Подобное отношение к технике исходит из того простого принципа, согласно которому «все, что не нравится, все что разрушает привычное, объявляется злом». Но Бердяев, как философ выступает именно против экспансии техники в современном обществе. Можно сколько угодно говорить на эту тему, но, бесспорно, техника позволяет достигать наибольшего результата при наименьших затратах, это факт, с которым нельзя не согласиться.

Бердяев верит, что дух подчинит царство машин на благо человечеству, но человеку придется обратиться в интроспекцию, чтобы вновь обрести свое духовное начало. Только это может спасти его и освободить от зависимости машин.

Можно сделать вывод о том, что техника будет вновь подчинена человеку. В этом прослеживается ностальгия об утерянном рае, что соответствует христианскому видению Бердяева. Мечта об обретении утраченного… неизбежно закончится победой духа в человеческой истории. Цель прогресса, по мнению Бердяева, состоит именно в этом.

Трагедия состоит в том, что человек стал настолько зависим от машин, которые он же создал, что он предпочитает более комфорт, нежели сближение в социальной среде, где он чувствует себя достаточно одиноким. Машины постепенно вытесняют индивида, и в этом виден необратимый процесс цивилизации. Только духовный потенциал может вновь вернуть человека к свободе. «Путь окончательного освобождения человека и окончательного осуществления его призвания есть путь к Царству Божьему, которое есть не только Царство Небесное, но царство преобразованной земли, преобразованного космоса».

Система человек — машина

Одним из критериев развития человеческой цивилизации является создание и совершенствование орудий труда, позволивших расширить физические и умственные возможности человека в изготовлении предметов труда, необходимых для улучшения условий его жизнедеятельности.

Наиболее древними достижениями человеческой цивилизации стало изготовление и применение каменных орудий. Использование физических параметров этих орудий, в основном массы и формы, позволяло древним людям более эффективно использовать свои физические силы в процессе труда. В качестве классического примера преобразования физических усилий человека для повышения эффективности его труда можно привести одно из гениальных изобретений человечества – рычаг Архимеда, в котором используется открытый Архимедом (287-212 г.г. до н.э.) закон обратно-пропорциональной зависимости между соотношениями длин плеч рычага и приложенных к ним сил. Как следует из формулы, если длина правого плеча рычага b , например, в два раза больше левого a , то для равновесия сила F 1 должнв быть в два раза больше силы F 2 . Отсюда, выполняя одну и ту же работу, но применяя разные по соотношению длин плечи рычага, мы можем проигрывать в пути, но вынгрывать в силе, либо наоборот. А поскольку, как правило, силы человека значительно ограничены, а путь мало ограничен, то используемый им рычаг в основном и применяется для выигрыша в силе за счет потерь в пути .

Характер автомобильных перевозок, многосменных производств, авиа и космических полетов потребовал тщательного рассмотрения вопроса о том, как во время работы распределяются роли между человеком и техническими системами самолета, космического корабля или системами, обеспечивающими человеку условия, необходимые для его жизнедеятельности (их принято называть системами жизнеобеспечения). Эти системы и оператора нельзя рассматривать отдельно друг от друга, так как человек в космическом корабле — это не просто пассажир, которого корабль перевозит из одного места в другое. Поэтому принято рассматривать систему человек — машина. Такой подход помогает конструкторам определить роль каждого звена этой системы и создать в итоге оптимальную конструкцию.

Кстати : Машина – любое техническое устройство, предназначенное для целенаправленного изменения материи, энергии или информации

Хорошее определение понятия системы человек — машина дал Э. Маккормик, который говорит, что «систему человек — машина можно определить как сочетание одного или нескольких людей с одним или несколькими компонентами оборудования, взаимодействующими друг с другом таким образом, чтобы система, получая сигналы на входе, вырабатывала требуемые в конкретных условиях окружающей среды выходные сигналы» . Такое определение понятия «человек — машина» позволяет легко увидеть то общее, что есть в сочетаниях автомобиль — водитель, самолет — экипаж, пишущая машинка — машинистка, а также космический корабль — космонавт.

В литературе в качестве синонима СЧМ употребляют понятия «антропотехническая система», «эргатическая система», «эрготехническая система», «система «человек—техника», «система «оператор—машина» и др. Однако наиболее употребительным является термин «СЧМ». В ряде случаев употребляют термин «система «человек—машина—среда», однако в этом нет особой необходимости, поскольку любая СЧМ функционирует в условиях окружающей среды и ее учет всегда необходим при изучении СЧМ.

Интерес к проблеме С. «ч. и м.» возник в середине 20 в.; он был обусловлен тем, что в качестве объектов технического проектирования и конструирования стали всё чаще выступать различного рода системы (управления производством, транспортом, связью, космическими полётами и т. п.), эффективность функционирования которых во многом определяется деятельностью включаемого в них человека. Сочетание способностей человека и возможностей машины (или совокупности технических средств) существенно повышает эффективность управления.

Несмотря на совместное выполнение функций управления человеком и машиной, каждая из двух составляющих системы подчиняется в работе собственным, свойственным только ей закономерностям, причём эффективность функционирования системы в целом определяется тем, в какой мере при её создании были выявлены и учтены присущие человеку и машине особенности, в том числе ограничения и потенциальные возможности. Наиболее полно эти особенности обнаруживаются в процессе проектирования согласованных внешних (технических) и внутренних (свойственных оператору, см. Человеческие факторы) средств деятельности, включая построение информационной и концептуальной моделей.

Система человек — машина может представлять собой незамкнутый или замкнутый контур. В первом случае человек только включает систему и, образно говоря, отходит в сторону, так как функции его на этом заканчиваются. Примером такой системы с незамкнутым контуром является система орудие — артиллерист , в которой человек тщательно производит расчет всех поступающих к нему данных и выдает параметры, необходимые для наведения орудия (например, величины угла прицеливания и угла вертикальной наводки). После выстрела человек не в силах уже изменить ни траекторию полета снаряда, ни место его падения.

Примером системы с замкнутым контуром является система космический корабль — космонавт , в которой человек и корабль постоянно взаимодействуют для того, чтобы получать необходимые результаты. Если, например, скорость вращения корабля изменяется в нежелательную сторону или становится просто опасной, космонавт включает соответствующую систему торможения, прекращающую или уменьшающую вращение корабля вокруг той или иной оси. При этом он следит за показаниями приборов, указывающих на то, что вращение корабля прекратилось или уменьшилось до приемлемой величины. В системах с замкнутым контуром человек обычно выполняет функции чувствительного элемента (датчика), устройства для обработки полученной информации и регулятора, в то время как машина поставляет ему информацию для принятия решения. Машина также обеспечивает усиление выходных мощностей.

Система “человек-машина-среда” - СЧМС представляет собой сложную многофункциональную систему, включающую неживую, живую материю и общество (см. рис. ниже).

Система “человек – машина – среда”

Структура СЧМС состоит из:

• машины (М) – все то, что искусственно создано руками человека для удовлетворения своих потребностей (технические устройства, информационное обеспечение и т.д.);
• человека (Ч) - человека - оператора, который при взаимодействии с машиной выполняет определенные функции управления для достижения поставленной цели;
• среды , которую условно можно разбить на два вида – окружающую среду (ОС) и социальную среду (СС).

Окружающая среда характеризуется такими основными параметрами, как микроклимат, шум, вибрация, освещенность, запыленность, загазованность и т.д.

Социальная среда характеризуется социально– экономическими и политическими отношениями в обществе.

Человек и машина, при своем взаимодействии, составляют подсистему в рамках СЧМС, которая называется система “человек-машина” - СЧМ.

Основу классификации СЧМ составляют четыре группы признаков:

1. целевое назначение системы;

2. характеристики человеческого звена;

3. тип машинного звена;

4. тип взаимодействия компонентов системы.

По целевому назначению можно выделить следующие классы систем:

1. управляющие, в которых основной задачей человека является управление машиной;

2. обслуживающие , в которых задачей человека является контроль за состоянием машины;

3. обучающие - выработка у человека определенных навыков;

4. информационные - поиск, накопление или получение необходимой информации;

5. исследовательские - анализ тех или иных явлений.

По характеристикам человеческого звена СЧМ делятся на:

 моносистемы , в состав которых входит один человек;

 полисистемы , в состав которых входит целый коллектив и взаимодействующий с ним комплекс технических устройств.

Полисистемы в свою очередь можно подразделить на:

1. Паритетные , при которых в процессе взаимодействие людей с машинными компонентами не устанавливается какая-либо подчиненность и приоритетность отдельных членов коллектива. Примерами таких полисистем может служить система «коллектив людей – устройства жизнеобеспечения» (например, система жизнеобеспечения на космическом корабле или подводной лодке). Другим примером может быть система отображения информации с большим экраном, предназначенная для использования коллективом операторов.
2. Иерархические , в которых устанавливается или организационная, или приоритетная иерархия взаимодействия людей с техническими устройствами. Так, в системе управления воздушным движением диспетчер аэропорта образует верхний уровень управления. Следующий уровень – командиры воздушных судов, действиями которых руководит диспетчер. Третий уровень – остальные члены экипажа, работающие под руководством командира корабля.

Деятельность человека-оператора представляет собой процесс достижения поставленных перед СЧМ целей, состоящий из упорядоченной совокупности выполняемых им действий.

Различают несколько типов операторской деятельности:

 оператор-технолог – человек непосредственно включен в технологический процесс;

 оператор-манипулятор – основная роль деятельности человека это сенсомоторная регуляция (управление манипуляторами, железнодорожным составом и т.д.);

 оператор-наблюдатель – классический тип оператора (диспетчер транспортной системы, оператор радиолокационной станции и т.д.);

 оператор-исследователь – исследователи любого профиля;

 оператор-руководитель – организаторы, руководители различных уровней, лица принимающие ответственные решения.

По типу машинного звена условно можно выделить два вида признаков:

 информационные - машины, обеспечивающие обработку информации и решающие задачи духовного плана;

 материальные – машины, обрабатывающие материальные носители.

По типу взаимодействия компонентов системы в СЧМ выделяют два вида:

 информационное – взаимодействие, обусловленное передачей информации от машины к человеку;

 сенсомоторное – взаимодействие, направленное от человека к машине для выполнения поставленной цели.

Трудовую деятельность человека в системах «Человек – машина – окружающая среда» (СЧМ) изучает наука эргономика.

Предмет исследования – конкретная трудовая деятельность человека, использующего машины.

В основу классификации СЧМ по типу взаимодействия человека и машины может быть положена степень непрерывности этого взаимодействия. По этому признаку различают системы непрерывного (например, система «водитель-автомобиль») и эпизодического

ГОСТ 26387-84 - Система "Человек-машина". Термины и определения

Настоящий стандарт устанавливает термины и определения основных понятий в области системы “человек-машина“и ее эргономического обеспеченияНаименование документа: ГОСТ 26387-84

Тип документа: стандарт

Статус документа: действующий

Название рус.: Система "Человек-машина". Термины и определения

Название англ.: Man-machine system. Terms and definitions

Основная литература

1. Человек и машина: Учеб. пособ./ В.Л. Шадуя, И.П. Филонов. - Мн.: УП «Технопринт», 2001- 334с.

2. Б.С. Доброборский ОБЩАЯ ТЕОРИЯ СИСТЕМ «ЧЕЛОВЕК-МАШИНА» . Санкт-Петербург . 2008.

3. Сергеев С.Ф. И нженерная психология и эргономика [Текст] : учебное п о собие / С. Ф. Сергеев. - М. : НИИ школ ь ных технологий, 2008. - 176 с.

Дополнительная литература:

1. Боголюбов А.Н. Творение рук человеческих: Естественна история машин. -М.: Знание, 1988.
2. Мартынюк И.О. Инженер в зеркале времени. - Киев: Политиздат Украины, 1989.
3. Основы инженерной психологии: Учебник для технических вузов /Б.А.Душков, Б.Ф. Ломов, В.Ф. Рубахин и др.; Под ред. Б.Ф.Ломова. - 2-е изд., доп. и перераб. - М.: Высш. школа, 1986/

В наш век активного роста новых открытий и технологий все чаще затрагивается вопрос о духовной жизни человека, его связи с Богом и дальнейшем духовном развитии. Связанно это с растрачиванием духовных сил на нахождение новых технических новшеств и обучение пользоваться этими самыми технологиями. Здесь стоит задать вопрос:

«Становится ли человек зависим от своих открытий и как это влияет на его духовную жизнь и будущее в целом?».

На этот вопрос попытался ответить в своей статье »Человек и машина» Николай Александрович Бердяев.

Рассматривая проблему человек и машина, Н. Бердяев переносит центр своего внимания на человека, процесс изменения его сознания под влиянием технического прогресса. Он отмечает, что изменение сознания произошло тогда, когда взгляды Коперника стали преобладающими, когда раскрылась бесконечность миров.

«От этого пока еще теоретического изменения испытал ужас Паскаль, его испугало молчание бесконечных пространств и миров.»

Тогда человек нашел компенсацию и точку опоры, перенеся центр тяжести внутрь человека, в я, в субъект. Перестал связывать себя с миром, потерял связь с окружающими его силами и сконцентрировался только на своих нуждах и желаниях.

«Машина имеет огромное не только социологическое, но и космологическое значение, и она ставит с необычайной остротой проблему судьбы человека в обществе и космосе. Это есть проблема отношения человека к природе, личности к обществу, духа к материи, иррационального к рациональному.»

Космос подразумевает собой некую оболочку где находятся высшие силы, потеря связи с которой повлечет за собой дальнейшее уничтожении этой особой оболочки и уничтожение духовного и душевного в самом человеке.

Бердяев отмечает, что человек как самостоятельный от мира элемент, способен разрушить свою душу, лишиться главного – духовности и доброты сердца.

«Но дух человеческий справится с грандиозной задачей в том лишь случае, если он не будет изолирован и не будет опираться лишь на себя, если он будет соединен с Богом. Только тогда сохранится в человеке образ и подобие Божие, т.е. сохранится человек.»

«Для нашей эпохи характерны процессы разрушения сердца, как ядра души.»

Несмотря на то что духовный и душевный аспект человека считаются неразделимы, у каждого живого существа есть душа, а силы духа может и не быть. Поэтому, в борьбе за свою самостоятельность в этом мире, человек рискует потерять свой духовный аспект и поддавшись собственной гордыни, быть покоренным собственными открытиями.

«Техника дает человеку чувство страшного могущества, и она есть порождение воли к могуществу и к экспансии.»

«Но когда человеку дается сила, которой он может управлять миром, и может истребить значительную часть человечества и культуры, тогда все делается зависящим от духовного и нравственного состояния человека, от того, во имя чего он будет употреблять эту силу, какого он духа.»

Николай Александрович Бердяев неоднократно затрагивает данную проблему,потери духовности, но более сильно его волнует вопрос душевный. По тому как духовный аспект может быть возобновляемым, даже если его и не было вовсе, а вот душевность, если ее потерять, уже не восстановить.

«В чем главная опасность, которую несет с собою машина для человека, опасность уже вполне обнаруживавшаяся? Я не думаю, чтобы это была опасность главным образом для духа и духовной жизни. Машина и техника наносят страшные поражения душевной жизни человека и прежде всего жизни эмоциональной, человеческим чувствам. Душевно-эмоциональная стихия угасает в современной цивилизации.»

«В действительности можно сказать, что мы живем в эпоху техники и духа, не в эпоху душевности.»

«Идеалистическая философия нового времени и есть эта компенсация за потерю космоса, в котором человек занимал свое иерархическое место, в котором он чувствовал себя окруженным высшими силами.»

С потерей космоса человек обречен на потерю связи с миром, потерю своих определяющих человечность свойств – душевность, силу духа, и эмоциональный аспект. Это повлечет за собой новую философию времени, где первичность бестелесного, бесчувственного, субъективного, оценочного и непространственного в любых явлениях и процессах над материальным, которому присущи объективность, телесность, чувственное ощущение без оценок.

«Техника имеет космогоническое значение, через нее создается новый космос.»

Массовое тиражирование техники, массовая техническая организация жизни уничтожает всякое своеобразие и оригинальность, индивидуальность человека. Вместе с тем появляются новые идолы, созданные человеком, которым человек начинает сам поклоняться. В пример можно привести новые модели мобильных телефонов которые появляются каждые пару месяцев. Которые сводят людей с ума в гонке на первообладание ими. Но люди создали сами эту технику, получается и сами ввели себя в эту зависимость. Как наркоманы которые сами могут нахимичить себе новую дозу, так и простые обыватели вгоняют себя в зависимость от техники, потому что им попросту страшно остаться наедине с собой и своими мыслями, страшно заглянуть вглубь себя. Потому что у многих там уже ничего нет. Но так же к причине этой гонки на «вооружение» можно отнести стадную особенность человека, которая была во все времена. Опять таки страшно остаться в стороне.

Не следовать за техническим прогрессом в наше время отчасти глупо, мы живем давно не в каменном веке, и невозможно мыслить возврат к старому натуральному хозяйству, патриархальному строю. Эта возможность не дана человеку.

Согласно Н. Бердяеву технологический прогресс влияет не только на человека, но и на все что его окружает, и что в дальнейшем создает человек, например искусство.

«…действительность, раскрывающаяся в искусстве, носит характер символический, она отображает идейный мир. Техника же создает действительность, лишенную всякой символики, в ней реальность дана тут непосредственно.»

И здесь возникает вопрос: «Какую идею может привнести в мир человек,лишенный духовности?»

Ведь духовность это не только связь с Богом, это в первую очередь связь с миром и то как человек отражает этот мир через самого себя.

Наше поколение стоит перед основным парадоксом: без технического прогресса невозможно дальнейшее развитие культуры человека, искусства, его нравственной стихии, потому как жизнь есть развитие во всем. Без техники было бы не возможно возникновение человеческой культуры. Но чрезмерное внедрение в жизнь человека технических новшеств тормозит этот прогресс в культуре, у человека пропадает стимул в дальнейшем развитии. Культура перестает развиваться и в окончательном вступлении в техническую эпоху может совсем погибнуть.

«Духовное ограничение власти техники и машины над человеческой жизнью есть дело духа, дело самого человека, зависит от напряжения его духовности. Машина может быть великим орудием в руках человека, в его победе над властью стихийной природы, но для этого человек должен быть духовным существом, свободным духом.»

Только в наших руках создать свое светлое будущее. Перестать относиться потребительски к окружающему нас миру. Снова начать ценить связь с духовными силами и душевность каждого человека.

Но несмотря на неоспоримость поднятых проблем и доводов к ним автора, я не со всем с ним согласна.

« Особенно жуткое впечатление производит советское техническое строительство. Но оригинальность его совсем не в самой технике, - в этом отношении там ничего особенного нет, все равно Америка ушла гораздо дальше, и ее с трудом можно нагнать. Оригинально в советской коммунистической России то духовное явление, которое обнаруживается в отношении к техническому строительству.»

Хочется отметить как строитель, что именно в советское время по крайней мере строительство было на высоте. Дома построенные в те времена стоят и по сей день, и люди выбирая между старым кирпичным пяти этажным советским домом и новостройкой –выбирают советский дом. Это обусловлено тем что, в отличии от сегодняшнего распорядка строительства, в те годы строительные нормы выполнялись. Строили полагаясь на свое аналитическое мышление, а не на современные компьютерные программы. И сказать что в советском строительстве ничего особенного нет очень просто, если ты не строитель. Сравнивать свою родину, при этом живя во Франции, с ее на тот момент главным соперником, да еще и не в ее пользу – откуда столько не любви к родине? Что касается Америки, то автор не учел что может Американская архитектура и разнообразнее – но строят там дома где климатические районы намного мягче и благоприятнее, чем резкие и суровые температурные перепады России.

Среди высланных был известный гистолог Александр Александрович Максимов (1874–1928 гг.). Уроженец Санкт-Петербурга, он является автором теории происхождения крови из одной лимфоцитоподобной клетки (унитарная теория кроветворения). Именно он впервые ввел в научный оборот понятие «стволовая клетка».

Владимир Кузьмич Зворыкин , известный изобретатель. С 1919 г. Владимир Кузьмич, переехав в США, работал в различных радиотехнических фирмах. Из множества его изобретений мировую славу принесло создание иконоскопа – первой передающей телевизионной трубки, прообраза современного кинескопа, за что его и считают «отцом телевидения».

Рассказать обо всех эмигрантах первой волны, оставивших след в истории медицины, невозможно, как нельзя оценить ущерб, нанесенный культуре и науке России вынужденной эмиграцией ученых. В США когда-то была популярна шутка, что Зворыкин является русским подарком Америке. Вероятно, это был наилучший выход из наихудшей ситуации.

Странно было прочитать этот абзац, полный агрессии к стране где родился автор, хотя сам писал как важны человеку духовность и душевность. Не духовненько выходит. И не понятно, как человек не обладающий техническими знаниями в строительстве смеет оценивать качество строительной деятельности в целом.

Что касается самой темы статьи о мрачном будущем человечества, порабощенным машинами – я в это не верю. Я верю в то что неодушевленный предмет никогда не сможет самостоятельно думать, а уж тем более поработить кого либо. Для этого нужно понимать то что ты собираешься поработить, а для этого опять таки надо уметь думать и рассуждать.

«Техническая цивилизация по существу своему имперсоналистична, она не знает и не хочет знать личности. Она требует активности человека, но не хочет, чтобы человек был личностью. И личности необыкновенно трудно удержаться в этой цивилизации.»

Как известно все научные открытия делаются людьми. Причем не стадом, а по крайней мере группой людей, которой руководит один самый умный и способный. Человек уникальный, расположенный не просто к науке, а еще и к руководству, знает чего хочет и добивается это, как по мне так настоящая –личность.

Марк Цукерберг – создатель всемирно известной сети в Интернете фейсбук.

Стив Джобс – создатель фирмы эпл, и если не он собирал выпускаемую им технику, то умело руководил командой инженеров.

Иными словами без этих самых личностей не было бы технического прогресса, а значит пока есть такие люди, пока человек любопытен и ему интересен окружающий ему мир – человечество контролирует технику. Но это не значит что человек не должен развивать в себе духовность, напротив. Без нее не развивается человек, а без человека нет и технического развития.

Человек и машина was last modified: Октябрь 12th, 2016 by Полина Дедюхова