Ученый сноу. К проблеме изучения цикла Ч.П. Сноу «Чужие и братья. Министерство образования и науки

- … Википедия

СНОУ Чарлз Перси - СНОУ (Snow) Чарлз Перси (1905—80), английский писатель, общественный и государственный деятель. Цикл ром. «Чужие и братья»; «Пора надежд» (1949, п. 1962), «Возвращение домой» (1956, п. 1964), «Дело» (1960, п. 1962), «Коридоры власти» (1964,… … Литературный энциклопедический словарь

Сноу англоязычная фамилия. Известные носители: Сноу, Джек (урождённый Джон Фредерик Сноу, 1907 1956) американский писатель. Сноу, Джон Уильям (р.1939) американский экономист и государственный деятель, 73 й министр финансов США.… … Википедия

Чарльз Перси Сноу, барон Сноу, англ. Charles Percy Snow, Baron Snow (15 октября 1905, Лестер 1 июля 1980) английский писатель, физик и государственный деятель. Содержание 1 Биография 2 Литературная деятельность … Википедия

Чарльз Перси Сноу, барон Сноу, англ. Charles Percy Snow, Baron Snow (15 октября 1905, Лестер 1 июля 1980) английский писатель, физик и государственный деятель. Содержание 1 Биография 2 Литературная деятельность … Википедия

Ray Charles 1990 год … Википедия

Запрос «Эйнштейн» перенаправляется сюда; см. также другие значения. Альберт Эйнштейн Albert Einstein … Википедия

Альберт Эйнштейн Albert Einstein Дата рождения: 14 марта 1879 Место рождения … Википедия

Книги

• Возвращения домой , Сноу Чарльз. Книгу виднейшего английского писателя, ученого, гуманиста Чарльза Перси Сноу составили два романа: Пора надежд и Возвращения домой, вошедшие в цикл романов, принесший Сноу большую…
• Возвращения домой , Сноу Чарльз. Книгу виднейшего английского писателя, ученого, гуманиста Чарльза Перси Сноу составили два романа: «Пора надежд» и «Возвращения домой», вошедшие в цикл романов, принесший Сноу большую…

1. На какие две культуры раскололся духовный мир современного человека?

2. Почему писатели, художники и ученые не понимают друг друга?

3. Что может дать искусство образному мышлению ученого?

5. Что может дать ученому знакомство с промышленной техникой?

Мне кажется, что духовный мир западной интеллигенции все явственнее поляризуется, все явственнее раскалывается на две противоположные части. Говоря о духовном мире, я в значительной мере включаю в него и нашу практическую деятельность, так как отношусь к тем, кто убежден, что, по существу, эти стороны жизни нераздельны. А сейчас о двух противоположных частях. На одном полюсе – художественная интеллигенция, которая случайно, пользуясь тем, что никто этого вовремя не заметил, стала называть себя просто интеллигенцией, как будто никакой другой интеллигенции вообще не существует. Вспоминаю, как однажды в тридцатые годы Харди с удивлением сказал мне: “Вы заметили, как теперь стали употреблять слова “интеллигентные люди”? Их значение так изменилось, что Резерфорд, Эддингтон, Дирак, Эдриан и я – все мы уже, кажется, не подходим под это новое определение! Мне это представляется довольно странным, а вам?”

Итак, на одном полюсе – художественная интеллигенция, на другом – ученые, и как наиболее яркие представители этой группы – физики. Их разделяет стена непонимания, а иногда – особенно среди молодежи – даже антипатии и вражды. Но главное, конечно, непонимание. У обеих групп странное, извращенное представление друг о друге. Они настолько по-разному относятся к одним и тем же вещам, что не могут найти общего языка даже в плане эмоций. Те, кто не имеет отношения к науке, обычно считают ученых нахальными хвастунами. Они слышат, как мистер Т. С. Элиот – вряд ли можно найти более выразительную фигуру для иллюстрации этой мысли – рассказывает о своих попытках возродить стихотворную драму и говорит, что хотя не многие разделяют его надежды, но и его единомышленники будут рады, если им удастся подготовить почву для нового Кида или нового Грина. Вот та приглушенная манера выражения, которая принята в среде художественной интеллигенции; таков сдержанный голос их культуры. И вдруг до них долетает несравненно более громкий голос другой типичнейшей фигуры. “Это героическая эпоха науки! – провозглашает Резерфорд. – Настал елизаветинский век!” Многие из нас неоднократно слышали подобные заявления и не так мало других, по сравнению с которыми только что приведенные звучат весьма скромно, и никто из нас не сомневался, кого именно Резерфорд прочил на роль Шекспира. Но в отличие от нас писатели и художники не в состоянии понять, что Резерфорд абсолютно прав; тут бессмысленны и их воображение, и их разум.

Сравните слова, менее всего похожие на научное пророчество: “Вот как кончится мир. Не взрыв, но всхлип”. Сравните их со знаменитой остротой Резерфорда. “Счастливец Резерфорд, всегда вы на волне!” – сказали ему однажды. “Это правда,– ответил он,– но в конце концов я создал волну, не так ли?”

Среди художественной интеллигенции сложилось твердое мнение, что ученые не представляют себе реальной жизни и поэтому им свойственен поверхностный оптимизм. Ученые со своей стороны считают, что художественная интеллигенция лишена дара провидения, что она проявляет странное равнодушие к участи человечества, что ей чуждо все, имеющее отношение к разуму, что она пытается ограничить искусство и мышление только сегодняшними заботами и так далее.

Любой человек, обладающий самым скромным опытом прокурора, мог бы дополнить этот список множеством других невысказанных обвинений. Некоторые из них не лишены оснований, и это в равной степени относится к обеим группам интеллигенции. Но все эти пререкания бесплодны. Большинство обвинений родилось из искаженного понимания действительности, всегда таящего много опасностей. Поэтому сейчас я хотел бы затронуть лишь два наиболее серьезных из взаимных упреков, по одному с каждой стороны.

Прежде всего о свойственном ученым “поверхностном оптимизме”. Это обвинение выдвигается так часто, что оно стало уже общим местом. Его поддерживают даже наиболее проницательные писатели и художники. Оно возникло из-за того, что личный жизненный опыт каждого из нас принимается за общественный, а условия существования отдельного индивида воспринимаются как общий закон. Большинство ученых, которых я хорошо знаю, так же как и большинство моих друзей - неученых, прекрасно понимают, что участь каждого из нас трагична. Мы все одиноки. Любовь, сильные привязанности, творческие порывы иногда позволяют нам забыть об одиночестве, но эти триумфы – лишь светлые оазисы, созданные нашими собственными руками, конец же пути всегда обрывается во мраке: каждый встречает смерть один на один. Некоторые из знакомых мне ученых находят утешение в религии. Может быть, они ощущают трагизм жизни не так остро. Я не знаю. Но большинство людей, наделенных глубокими чувствами, как бы жизнерадостны и счастливы они ни были – самые жизнерадостные и счастливые еще в большей степени, чем другие,– воспринимают эту трагедию как одно из неотъемлемых условий жизни. Это в равной степени относится и к хорошо знакомым мне людям науки, и ко всем людям вообще.

Но почти все ученые – и тут появляется луч надежды – не видят оснований считать существование человечества трагичным только потому, что жизнь каждого отдельного индивида кончается смертью. Да, мы одиноки, и каждый встречает смерть один на один. Ну и что же? Такова наша судьба, и изменить ее мы не в силах. Но наша жизнь зависит от множества обстоятельств, не имеющих отношения к судьбе, и мы должны им противостоять, если только хотим оставаться людьми.

Большинство представителей человеческой расы страдают от голода и умирает преждевременно. Таковы социальные условия жизни. Когда человек сталкивается с проблемой одиночества, он иногда попадает в некую моральную западню: с удовлетворением погружается в свою личную трагедию и перестает беспокоиться о тех, кто не может утолить голод.

Ученые обычно попадают в эту западню реже других. Им свойственно нетерпеливое стремление найти какой-то выход и обычно они верят, что это возможно, до тех пор пока не убедятся в обратном. В этом заключается их подлинный оптимизм – тот оптимизм, в котором мы все чрезвычайно нуждаемся.

Та же воля к добру, то же упорное стремление бороться рядом со своими братьями по крови, естественно, заставляют ученых с презрением относиться к интеллигенции, занимающей иные общественные позиции. Тем более, что в некоторых случаях эти позиции действительно заслуживают презрения, хотя такое положение обычно бывает временным, и потому оно не столь характерно.

Я помню, как меня с пристрастием допрашивал один видный ученый: “Почему большинство писателей придерживаются воззрений, которые наверняка считались бы отсталыми и вышедшими из моды еще во времена Плантагенетов? Разве выдающиеся писатели ХХ века являются исключением из этого правила? Йитс, Паунд, Льюис – девять из десяти среди тех, кто определял общее звучание литературы в наше время,– разве они не показали себя политическими глупцами, и даже больше – политическими предателями? Разве их творчество не приблизило Освенцим?”

Я думал тогда и думаю сейчас, что правильный ответ состоит не в том, чтобы отрицать очевидное. Бесполезно говорить, что, по утверждению друзей, мнению которых я доверяю, Йитс был человеком исключительного великодушия и к тому же великим поэтом. Бесполезно отрицать факты, которые в основе своей истинны. Честный ответ на этот вопрос состоит в признании, что между некоторыми художественными произведениями начала ХХ века и самыми чудовищными проявлениями антиобщественных чувств действительно есть какая-то связь и писатели заметили эту связь с опозданием, заслуживающим всяческого порицания. Это обстоятельство – одна из причин, побудивших некоторых из нас отвернуться от искусства и искать для себя новых путей.

Однако, хотя для целого поколения людей общее звучание литературы определялось прежде всего творчеством писателей типа Йитса и Паунда, теперь дело обстоит если не полностью, то в значительной степени иначе. Литература изменяется гораздо медленнее, чем наука. И поэтому периоды, когда развитие идет по неверному пути, в литературе длиннее. Но, оставаясь добросовестными, ученые не могут судить о писателях только на основании фактов, относящихся к 1914 – 1950 годам.

Таковы два источника взаимонепонимания между двумя культурами. Должен сказать, раз уж я заговорил о двух культурах, что сам этот термин вызвал ряд нареканий. Большинство моих друзей из мира науки и искусства находят его в какой-то степени удачным. Но люди, связанные с сугубо практической деятельностью, решительно с этим не согласны. Они видят в таком делении чрезмерное упрощение и считают, что если уж прибегать к подобной терминологии, то надо говорить по меньшей мере о трех культурах. Они утверждают, что во многом разделяют взгляды ученых, хотя сами не принадлежат к их числу; современные художественные произведения говорят им так же мало, как и ученым (и, наверное, говорили бы еще меньше, если бы они знали их лучше). Дж. Х. Плам, Алан Буллок и некоторые из моих американских друзей-социологов настойчиво возражают против того, чтобы их принуждали считаться помощниками и тех, кто создает атмосферу социальной безнадежности, и запирали в одну клетку с людьми, с которыми они не хотели бы быть вместе не только живыми, но и мертвыми.

Я склонен относиться к этим доводам с уважением. Цифра два – опасная цифра. Попытки разделить что бы то ни было на две части, естественно, должны внушать самые серьезные опасения. Одно время я думал внести какие-то добавления, но потом отказался от этой мысли. Я хотел найти нечто большее, чем выразительная метафора, но значительно меньшее, чем точная схема культурной жизни. Для этих целей понятие “две культуры” подходит как нельзя лучше; любые дальнейшие уточнения принесли бы больше вреда, чем пользы.

На одном полюсе – культура, созданная наукой. Она действительно существует как определенная культура не только в интеллектуальном, но и в антропологическом смысле. Это значит, что те, кто к ней причастен, не нуждаются в том, чтобы полностью понимать друг друга, что и случается довольно часто. Биологи, например, сплошь и рядом не имеют ни малейшего представления о современной физике. Но биологов и физиков объединяет общее отношение к миру; у них одинаковый стиль и одинаковые нормы поведения, аналогичные подходы к проблемам и родственные исходные позиции. Эта общность удивительно широка и глубока. Она прокладывает себе путь наперекор всем другим внутренним связям: религиозным, политическим, классовым.

Я думаю, что при статистической проверке среди ученых окажется несколько больше неверующих, чем среди остальных групп интеллигенции, а в младшем поколении их, по-видимому, становится еще больше, хотя и верующих ученых тоже не так мало. Та же статистика показывает, что большинство научных работников придерживаются в политике левых взглядов, и число их среди молодежи, очевидно, возрастает, хотя опять-таки есть немало и ученых-консерваторов. Среди ученых Англии и, наверное, США людей из бедных семей значительно больше, чем среди других групп интеллигенции. Однако ни одно из этих обстоятельств не оказывает особенно серьезного влияния на общий строй мышления ученых и на их поведение. По характеру работы и по общему складу духовной жизни они гораздо ближе друг к другу, чем к другим интеллигентам, придерживающимся тех же религиозных и политических взглядов или вышедшим из той же среды. Если бы я рискнул перейти на стенографический стиль, я сказал бы, что всех их объединяет будущее, которое они несут в своей крови. Даже не думая о будущем, они одинаково чувствуют перед ним свою ответственность. Это и есть то, что называется общей культурой.

На другом полюсе отношение к жизни гораздо более разнообразно. Совершенно очевидно, что, если кто-нибудь захочет совершить путешествие в мир интеллигенции, проделав путь от физиков к писателям, он встретит множество различных мнений и чувств. Но я думаю, что полюс абсолютного непонимания науки не может не влиять на всю сферу своего притяжения. Абсолютное непонимание, распространенное гораздо шире, чем мы думаем – в силу привычки мы просто этого не замечаем,– придает привкус ненаучности всей “традиционной” культуре, и часто – чаще, чем мы предполагаем,– эта ненаучность едва не переходит на грань антинаучности. Устремления одного полюса порождают на другом своих антиподов. Если ученые несут будущее в своей крови, то представители “традиционной” культуры стремятся к тому, чтобы будущего вообще не существовало. Западный мир руководствуется традиционной культурой, и вторжение науки лишь в ничтожной степени поколебало ее господство.

Поляризация культуры – очевидная потеря для всех нас. Для нас как народа и для нашего современного общества. Это практическая, моральная и творческая потеря, и я повторяю: напрасно было бы полагать, что эти три момента можно полностью отделить один от другого. Тем не менее сейчас я хочу остановиться на моральных потерях.

Ученые и художественная интеллигенция до такой степени перестали понимать друг друга, что это стало навязшим в зубах анекдотом. В Англии около 50 тысяч научных работников в области точных и естественных наук и примерно 80 тысяч специалистов (главным образом инженеров), занятых приложениями науки. Во время второй мировой войны и в послевоенные годы моим коллегам и мне удалось опросить 30 – 40 тысяч тех и других, то есть примерно 25%. Это число достаточно велико, чтобы можно было установить какую-то закономерность, хотя большинству тех, с кем мы беседовали, было меньше сорока лет. Мы составили некоторое представление о том, что они читают и о чем думают. Признаюсь, что при всей своей любви и уважении к этим людям я был несколько подавлен. Мы совершенно не подозревали, что их связи с традиционной культурой настолько ослабли, что свелись к вежливым кивкам.

Само собой разумеется, что выдающиеся ученые, обладавшие недюжинной энергией и интересовавшиеся самыми разнообразными вещами, были всегда; есть они и сейчас, и многие из них читали все, о чем обычно говорят в литературных кругах. Но это исключение. Большинство же, когда мы пытались выяснить, какие книги они читали, скромно признавались: “Видите ли, я пробовал читать Диккенса... “ И это говорилось таким тоном, будто речь шла о Райнере Марии Рильке, то есть о писателе чрезвычайно сложном, доступном пониманию лишь горсточки посвященных и вряд ли заслуживающем настоящего одобрения. Они в самом деле относятся к Диккенсу, как к Рильке. Одним из самых удивительных результатов этого опроса явилось, наверное, открытие, что творчество Диккенса стало образцом непонятной литературы.

Читая Диккенса или любого другого ценимого нами писателя, они лишь вежливо кивают традиционной культуре. Живут же они своей полнокровной, вполне определенной и постоянно развивающейся культурой. Ее отличает множество теоретических положений, обычно гораздо более четких и почти всегда значительно лучше обоснованных, чем теоретические положения писателей. И даже тогда, когда ученые не задумываясь употребляют слова не так, как писатели, они всегда вкладывают в них один и тот же смысл; если, например, они употребляют слова “субъектный”, “объектный”, “философия”, “прогрессивный”, то великолепно знают, что именно имеют в виду, хотя часто подразумевают при этом совсем не то, что все остальные.

Не будем забывать, что мы говорим о высокоинтеллигентных людях. Во многих отношениях их строгая культура заслуживает всяческого восхищения. Искусство занимает в этой культуре весьма скромное место, правда за одним, но весьма важным исключением – музыки. Обмен мнениями, напряженные дискуссии, долгоиграющие пластинки, цветная фотография: кое-что для ушей, немного для глаз. Очень мало книг, хотя, наверное, не многие зашли так далеко, как некий джентльмен, стоящий, очевидно, на более низкой ступеньке научной лестницы, чем те ученые, о которых я только что говорил. Этот джентльмен на вопрос, какие книги он читает, с непоколебимой самоуверенностью ответил: “Книги? Я предпочитаю использовать их в качестве инструментов”. Трудно понять, в качестве каких же инструментов он их “использует”. Может быть, а качестве молотка? Или лопаты?

Так вот, книг тем не менее очень мало. И почти ничего из тех книг, которые составляют повседневную пищу писателей: почти никаких психологических и исторических романов, стихов, пьес. Не потому, что их не интересуют психологические, моральные и социальные проблемы. С социальными проблемами ученые, безусловно, соприкасаются чаще многих писателей и художников. В моральном отношении они, в общем, составляют наиболее здоровую группу интеллигенции, потому что в самой науке заложена идея справедливости и почти все ученые самостоятельно вырабатывают свои взгляды по различным вопросам морали и нравственности. Психологией ученые интересуются в такой же мере, как и большинство интеллигентов, хотя иногда мне кажется, что интерес к этой области появляется у них сравнительно поздно. Таким образом, дело, очевидно, не в отсутствии интереса. В значительной мере проблема заключается в том, что литература, связанная с нашей традиционной культурой, представляется ученым “не относящейся к делу “. Разумеется, они жестоко ошибаются. Из-за этого страдает их образное мышление. Они обкрадывают самих себя.

А другая сторона? Она тоже многое теряет. И может быть, ее потери даже серьезнее, потому что ее представители более тщеславны. Они все еще претендуют на то, что традиционная культура – это и есть вся культура, как будто существующее положение вещей на самом деле не существует. Как будто попытка разобраться в сложившейся ситуации не представляет для нее никакого интереса ни сама по себе, ни с точки зрения последствий, к которым эта ситуация может привести. Как будто современная научная модель физического мира по своей интеллектуальной глубине, сложности и гармоничности не является наиболее прекрасным и удивительным творением, созданным коллективными усилиями человеческого разума! А ведь большая часть художественной интеллигенции не имеет об этом творении ни малейшего представления. И не может иметь, даже если бы захотела. Создается впечатление, что в результате огромного числа последовательно проводимых экспериментов отсеялась целая группа людей, не воспринимающих какие-то определенные звуки. Разница только в том, что эта частичная глухота не врожденный дефект, а результат обучения – или, вернее, отсутствия обучения. Что же касается самих полуглухих, то они просто не понимают, чего они лишены. Узнав о каком-нибудь открытии, сделанном людьми, никогда не читавшими великих произведений английской литературы, они сочувственно посмеиваются. Для них эти люди просто невежественные специалисты, которых они сбрасывают со счета. Между тем их собственное невежество и узость их специализации ничуть не менее страшны. Множество раз мне приходилось бывать в обществе людей, которые по нормам традиционной культуры считаются высокообразованными. Обычно они с большим пылом возмущаются литературной безграмотностью ученых. Как-то раз я не выдержал и спросил, кто из них может объяснить, что такое второе начало термодинамики. Ответом было молчание или отказ. А ведь задать этот вопрос ученому значит примерно то же самое, что спросить у писателя: “Читали ли вы Шекспира?”

Сейчас я убежден, что если бы я поинтересовался более простыми вещами, например тем, что такое масса или что такое ускорение, то есть опустился бы до той ступени научной трудности, на которой в мире художественной интеллигенции спрашивают: “Умеете ли вы читать?”, то не более чем один из десяти высококультурных людей понял бы, что мы говорим с ним на одном и том же языке. Получается так, что величественное здание современной физики устремляется ввысь, а для большей части проницательных людей западного мира оно так же непостижимо, как и для их предков эпохи неолита.

Теперь я хотел бы задать еще один вопрос из числа тех, которые мои друзья – писатели и художники считают наиболее бестактными. В Кембриджском университете профессора точных, естественных и гуманитарных наук ежедневно встречаются друг с другом во время обеда. Примерно два года назад было сделано одно из самых замечательных открытий за всю историю науки. Я имею в виду не спутник. Запуск спутника – событие, заслуживающее восхищения по совсем иным причинам: оно явилось доказательством торжества организованности и безграничности возможностей применения современной науки. Но сейчас я говорю об открытии Янга и Ли. Выполненное ими исследование отличается удивительным совершенством и оригинальностью, однако результаты его настолько устрашающи, что невольно забываешь о красоте мышления. Их труд заставил нас заново пересмотреть некоторые основополагающие закономерности физического мира. Интуиция, здравый смысл – все перевернулось с ног на голову. Полученный ими результат обычно формулируется как несохранение четности. Если бы между двумя культурами существовали живые связи, об этом открытии говорили бы в Кембридже за каждым профессорским столом. А на самом деле – говорили? Меня не было тогда в Кембридже, а именно этот вопрос мне хотелось задать.

Создается впечатление, что для объединения двух культур вообще нет почвы. Я не собираюсь тратить время на разговоры о том, как это печально. Тем более что на самом деле это не только печально, но и трагично. Что это означает практически, я скажу немного ниже. Для нашей же умственной и творческой деятельности это значит, что богатейшие возможности пропадают впустую. Столкновение двух дисциплин, двух систем, двух культур, двух галактик – если не бояться зайти так далеко! – не может не высечь творческой искры. Как видно из истории интеллектуального развития человечества, такие искры действительно всегда вспыхивали там, где разрывались привычные связи. Сейчас мы по-прежнему возлагаем наши творческие надежды прежде всего на эти вспышки. Но сегодня наши надежды повисли, к сожалению, в воздухе, потому что люди, принадлежащие к двум культурам, утратили способность общаться друг с другом. Поистине удивительно, насколько поверхностным оказалось влияние науки ХХ века на современное искусство. От случая к случаю попадаются стихи, в которых поэты сознательно используют научные термины, причем обычно неправильно. Одно время в поэзии вошло в моду слово “рефракция”, получившее совершенно фантастический смысл. Потом появилось выражение “поляризованный свет”, из контекста, в котором оно употребляется, можно понять, что писатели считают, будто это какой-то особенно красивый свет. Совершенно ясно, что в таком виде наука вряд ли может принести искусству какую-нибудь пользу. Она должна быть воспринята искусством как неотъемлемая часть всего нашего интеллектуального опыта и использоваться так же непринужденно, как всякий другой материал. Я уже говорил, что размежевание культуры не специфически английское явление – оно характерно для всего западного мира. Но дело, очевидно, в том, что в Англии оно проявилось особенно резко. Произошло это по двум причинам. Во-первых, из-за фанатической веры в специализацию обучения, которая зашла в Англии гораздо дальше, чем в любой другой стране на Западе или на Востоке. Во-вторых, из-за характерной для Англии тенденции создавать неизменные формы для всех проявлений социальной жизни. По мере сглаживания экономического неравенства эта тенденция не ослабевает, а усиливается, что особенно заметно на английской системе образования. Практически это означает, что, как только происходит нечто подобное разделению культуры, все общественные силы способствуют не устранению этого явления, а его закреплению. Раскол культуры стал очевидной и тревожной реальностью еще 60 лет назад. Но в те времена премьер-министр Англии лорд Солсбери имел научную лабораторию в Хэтфилде, а Артур Бальфур интересовался естественными науками гораздо серьезнее, чем просто любитель. Джон Андерсен, прежде чем начать государственную службу, занимался в Лейпциге исследованиями в области неорганической химии, интересуясь одновременно таким количеством научных дисциплин, что сейчас это кажется просто немыслимым. Ничего похожего не встретишь в высших сферах Англии в наши дни; теперь даже сама возможность такого переплетения интересов представляется абсолютно фантастичной.

Попытки перебросить мост между учеными и не учеными Англии выглядят сейчас – особенно среди молодежи – значительно безнадежнее, чем тридцать лет назад. В то время две культуры, уже давно утратившие возможность общения, еще обменивались вежливыми улыбками, несмотря на разделявшую их пропасть. Теперь вежливость позабыта, и мы обмениваемся только колкостями. Мало того, молодые ученые ощущают свою причастность к расцвету, который переживает сейчас наука, а художественная интеллигенция страдает от того, что литература и искусство утратили свое былое значение. Начинающие ученые к тому же еще уверены – позволим себе эту грубость,– что получат хорошо оплачиваемую работу, даже не имея особенно высокой квалификации, в то время как их товарищи, специализирующиеся в области английской литературы или истории, будут счастливы получить 50% их зарплаты. Ни один молодой ученый с самыми скромными способностями не страдает от сознания собственной ненужности или от бессмысленности своей работы, как герой “Счастливчика Джима”, а ведь, в сущности, “сердитость” Эмиса и его единомышленников в какой-то степени вызвана тем, что художественная интеллигенция лишена возможности полностью использовать свои силы. Из этого положения есть только один выход: прежде всего изменить существующую систему образования.

Т.Г. Плеханова

Жизнь английскою общества, представленная Ч.П. Сноу на протяжении почти сорока лет в его серии «Чужие и братья», раскрывается через личность рассказчика Льюиса Элиота. Элиот выражает научные и политические взгляды многих представителей своего поколения. Наблюдая или принимая участие в социально важных событиях, он имеет возможность проанализировать деятельность той или иной социальной группы или корпораций. Отношения «человек-общество» показаны писателем как отношения «человек-институт», где он служит. В современном капиталистическом обществе человек является частичкой сложной государственной машины. Реалистически исследуя структуру административного аппарата, Ч.П. Сноу изображает индивида как «человека корпорации». Из этого вытекают и особенности романа Сноу, романа политических интриг, карьеры, романа о борьбе за власть, о структуре общества.

Большое количество работ английских и американских литературоведов посвящено деятельности Ч.П. Сноу как писателя и критика. Но в англо-американской литературе нет единого мнения о творчестве этого писателя, как нет и определения его метода. Чаще всего Ч. Сноу сопоставляется с писателями Викторианской эпохи, что само по себе говорит о нем как о продолжателе основных традиций критического реализма в английском романе. Сноу называют Троллопом XX в.; проза писателя сравнивается с прозой Теккерея, Джордж Элиот. У. Купер рассматривает цикл «Чужие и братья» как реалистическое исследование «индивидуального характера, влияющее на общество и реагирующее на него». По мнению американского критика Р. Рабиновича, психологические мотивации в романах Сноу совпадают с методом психологической характеристики романистов-викторианцев, т. е. определенный герой может преследовать только те цели, которые он сознательно выбирает. Так, согласно Рабиновичу, Ч.П. Сноу отвергает главенствующую роль подсознания в мотивациях поведения героя. Сам писатель заявляет о своем отрицательном отношении к принципам построения сюжета и характеров, свойственным литературе потока сознания, открыто противопоставляет своё творчество модернистской литературе.

Такая позиция Сноу вызывает осуждение со стороны ряда критиков, упрекающих писателя в «приземленности», натурализме.

Д.Дж. Энрайт называет Ч. Сноу «аккуратным и преданным историком британского эстеблишмента», а его метод определяет как натуралистический. Р.Дж. Дэвис видит натурализм писательской манеры в том, что «для него каждый индивид наделен неизменным темпераментом, который он должен проявить наилучшим образом».

В противовес критикам, отзывающимся неопределенно или отрицательно о реализме Ч.П. Сноу, М. Брэдбери заявляет, что существует немного современных писателей, которые могли бы заставить читателя так глубоко. почувствовать современность, критик высоко оценивает понимание жизни Ч.П. Сноу, убедительную связь «между взлетами и падениями Элиота и взлетами и падениями определенного взгляда на жизнь».

В своем творчестве писатель отражает каждодневную реальность; социально-политическая канва его романов чрезвычайно насыщена: семьи, города, изменения в политике. Дж. Уэйтман, анализируя романы цикла, отмечает, что мир Ч.П. Сноу - это взаимоотношения людей на общественной арене, где «жизнь представляет собой серию маневров, союзов и соперничества».

Английский критик А. Кеттл считает, что реалистическое отражение действительности, знание политической кухни, тщательный анализ конфликта между тщеславными устремлениями и совестью составляют квинтэссенцию творчества писателя.

Острый интерес к творчеству Ч. Сноу объясняется тем, что его проза в хорошем смысле обладает, качествами социального документа, ибо в своих романах он обращается к социальной действительности, не забывая о психологической достоверности героев и сюжетных ситуаций.

В литературе о Ч. Сноу своеобразию всего цикла не уделялось столь глубокого внимания как жанровой характеристике отдельных романов. Некоторые критики рассматривают цикл «Чужие и братья» как простую последовательность романов, объединенных названием. Для других это произведение, наследующее историю, в котором сжатие или расширение его границ полностью зависят от авторского желания.

Р.К. Моррис, например, не считает «Чужие и братья» эпическим циклом, утверждая, что «этот цикл охватывает один и тот же роман». Ф. Карл определяет цикл Ч. Сноу как «хронологически прямое повествование». Критик, видимо, опускает тот факт, что Ч. Сноу исследует жизнь своих героев и ретроспективно, например, в романе «Пора надежд». Льюис Элиот, будучи уже взрослым человеком, возвращается к событиям юности. Используется синхронный и диахронный принцип повествования. Каждый последующий роман не является прямым продолжением предыдущего.

Характеризуя цикл «Чужие и братья», У. Купер подчеркивает, что он отличен от хроники. «Чужие и братья» раскрывают психологию индивидуума и в то же время «исследуют психологическую и моральную структуру общества нашего времени». У. Купер единственный кто отметил социальную основу цикла.

Лишь в трех из одиннадцати, романов цикла - «Пора надежд», «Возвращение домой», «Последнее» - Льюис Элиот является главным, героем, и именно в этих романах внутреннего переживания прослеживается эволюция его характера. В остальных восьми романах Элиот выступает как сдержанный наблюдатель, рассказчик.

В романах Ч. Сноу постоянно поднимается проблема ответственности человека. И. Анисимов и Н. Дьяконова придерживаются того мнения, что каждый роман серии - это роман ответственности, в котором человек нашего времени должен иметь возможность встретиться лицом к лицу с катастрофой и выйти из нее победителем.

Роман «испытания и личной ответственности» в какой-то мере соответствует, но они не могут полностью совпадать. Что касается романа «испытания и личной ответственности», то здесь используется критическая, очень часто катастрофическая ситуация, в которую попадает герой. Главный герой такого романа пропускает мир через себя, воспринимает его обнаженными нервами. Он скрупулезно анализирует свою жизнь перед катастрофой, принимая всю меру ответственности на себя.

В романах Ч. Сноу нет катастрофического столкновения, изменяющего внутренний мир человека. Удары судьбы только закаляют его героев. Таким образом, если не сужать рамки романа личной ответственностью, то можно отнести романы цикла «Чужие и братья» к этому жанру.

В отечественном литературоведении творчество Ч. Сноу определяется как критический реализм в английской литературе XX в. Подчеркивается глубокий историзм его метода, являющийся составной частью идейно-художественной системы.

Рассматривая жанровую форму отдельных романов цикла «Чужие и братья», необходимо принять во внимание все упомянутые выше теории, ибо в цикле нет сплава жанровых характеристик, но есть аспекты жизни, отраженные в том или ином романе, имеющем свои жанровые особенности.

Одним из романов цикла, наиболее полно раскрывающим механизм политической власти современной Англии, воздействие крупных промышленных корпораций на политический курс страны, является роман «Коридоры власти» (1964). Он может быть отнесен к жанру политического романа, ибо иллюстрирует взаимодействие «закрытой и открытой» политики в Англии. В «Коридорах власти» слышно эхо военных действий на Суэце, его отражение в государственных департаментах и аристократических гостиных.

Г.В. Аникин считает роман «Коридоры власти» романом «дела». С одной стороны, в каждой книге цикла. «Чужие и братья» как основа сюжета есть какое-либо «дело», важное для жизни героя или страны, колледжа или правительства. Но, с другой стороны, данное определение сужает, рамки психологического исследований человека и его окружения.

Роман «Коридоры власти» - явление сложное, которое объединяет в себе жанровые особенности политического, психологического романа, романов «дела», «карьеры», «испытания и личной ответственности». В нем доминирует социально-политическое начало; политика является главным действующим лицом, объединяющим все сюжетные линии произведения; основное внимание концентрируется на различных аспектах социальной жизни людей. Писатель через рассказчика Льюиса Элиота проводит тщательное исследование политической кухни страны. Он создает многообразный социальный неон, рисует хитросплетения политических маневров, показывает приемы и методы достижения определенными группами состоятельных людей поставленных целей на политической арене, исследует механизм политической власти, раскрывает все секреты закулисной игры.

Писатель приходит к выводу, что существует некое понятие буржуазной демократии в государственной машине страны. Служащие, будучи знатоками своего дела, являются не просто пешками в политической борьбе, а представляют собой самостоятельные, активные части политического механизма. Тем не менее объективно представленная автором политическая машина Англии сводит до минимума само понятие буржуазной демократии. В самом деле, фактические властители страны используют профессиональных политиков только как инструмент в борьбе за власть. Государственный, аппарат является прочным компонентом исполнительной власти, где политические взгляды министров не особенно изменяет положение в департаменте. Автор показывает, что партийная принадлежность приходящих и уходящих политиков имеет меньшее значение, чем знание всех винтиков административной машины постоянного состава Уайтхолла. Уайтхолл - твердыня, символ государственной буржуазной машины - в отличие от утлого суденышка политической фортуны правительства не зависит от прихода к власти различных партий.

Ч.П. Сноу тщательно исследует действие социальной среды. Динамика романа как части цикла «Чужие и братья» заключается в ярком описании процесса создания политического курса страны в палате общин, в аристократических семьях и государственных учреждениях, где в роли катализатора выступают деньги, покровительство и давление сверху.

Главный герой романа Роджер Куэйф вхож в высшее общество, и тем не менее кастовые границы не позволяют ему, сыну инженера, быть на равных в кругу аристократов. Для общества Дианы Скидмоур Куэйф - выскочка, женившийся на дочери графа.

В романе «Коридоры власти» Ч.П. Сноу развивает теорию стратификации. Каждый слой общества живет своей замкнутой жизнью, куда вход аутсайдерам воспрещен. Причем изменение своей социальной принадлежности невозможно в силу объективных причин. Аристократия не способна понять устремлений и мотивов поведения Куэйфа в силу веками воспитываемой избранности, а Куэйф не может понять психологии аристократии в силу принадлежности к другому кругу. И в этом столкновении выигрывает сильный. Когда Куэйф отказывается проводить диктуемую ему политику и осмеливается настаивать на сокращении гонки вооружения, аристократическое лобби отворачивается от него как от игрока, нарушившего незыблемые правила игры.

Ч.П. Сноу показывает, что английская аристократия, веками стоявшая у кормила власти, привыкла диктовать свою волю и продолжает верить в свою силу на политической арене. Но в середине XX в. от былого могущества осталась только иллюзия. Промышленник Лафкин, владеющий миллионами, имеет большее влияние на политический курс, чем потомственный аристократ.

В романе находит отражение господствующая да Западе социальная теория технократического превосходства, согласно которой руководить обществом должен штат технократов, призванный заменить традиционную демократию. Ученые в романе Ч. Сноу требуют проведения умеренного политического курса на том основании, что они понимают несостоятельность Англии как ядерной супердержавы и реально представляют последствия термоядерной войны.

Как писатель, прекрасно разбирающийся в социальном механизме страны, Ч.П. Сноу приходит к выводу, что новая технократия не имеет абсолютной власти. Ученые обладают лишь мнимой властью «независимых» специалистов. Их умеренный политический курс не находит поддержки у индустриальных боссов, придерживающихся политики больших штормов, которая приносит им баснословные доходы.

Более или менее влияя на политику, научный аппарат остается узким кругом ученых, не имеющих широких связей с массами. Воздействие их на общественное мнение в конечном счете оказывается очень скромным по сравнению с реакционной пропагандой. Так, ученые Гетлиф и Льюк вынуждены тщетно отстаивать идею уменьшения производства ядерного оружия. В то же время к услугам Бродзинского, поддерживающего крайних правых, весь пропагандистский аппарат имущих классов. На большом материале Ч.П. Сноу доказывает, что английские физики, мечтающие о политической независимости, вынуждены подчиняться военно-промышленному комплексу, ибо в противном случае им не позволят даже высказать свою точку зрения, не говоря уже о косвенном участии в разработке политического курса страны.

Большое место в романе автор отводит роли парламентских заднескамеечников и высших государственных чиновников в политике Англии. Парламентские заднескамеечники, имея минимум влияния, являются преданными слугами своего босса. Вначале они приветствуют Куэйфа как восходящую звезду и голосуют против него, когда он больше не устраивает их хозяев. Но несмотря на полную зависимость, депутаты представляют значительную силу, с которой вынужден считаться не только Куэйф, но и всякий политический деятель.

Высшие государственные чиновники, действительно располагающие исполнительной властью, не заблуждаются относительно истинных хозяев Англии. Так, Роуз и Осбалдинстон передают промышленнику Лафкину огромные заказы, а он, в свою очередь, упрочивает их положение в Уайтхолле. По мнению автора, служащие преувеличивают свои возможности на политической арене. Это возвышение собственной значимости имеет под собой реальную основу: роузы и осбалдинстоны видят все подводные камни делопроизводства, умеют найти обходные пути и поэтому являются незаменимыми помощниками министров. Они составляют доклады, ведут переговоры с другими министерствами, без их помощи практически ни один политический деятель не сможет разобраться в потоке приказов, предложений. А без административной иерархии не может быть реализации политической власти.

Вымуштрованный персонал подчиняется распоряжениям сверху, забывая о своем собственном мнении или в лучшем случае оставляя его при себе. Писатель приходит к выводу, что государственный, аппарат представляет огромную силу. Однако его служащие являются только исполнителями, подчиняясь в первую очередь власти денежного мешка. Шаг за шагом Ч.П. Сноу открывает читателю истинное положение большого бизнеса на политической арене. Предпочитая держаться в тени, бизнесмены забирают все нити управления государством в свои руки. И хотя на первый взгляд кажется, что в правительстве идет борьба мнений и идей, на самом деле это борьба капиталов, стоящих за этими идеями.

Политические сделки, откровенный подкуп путем передачи выгодных контрактов увеличивают капитал лафкиных. Промышленник Лафкин не бывает озабочен несовпадением интересов государства и своей фирмы. Он поддерживает государственных деятелей, способных увеличить его капитал, поклоняясь только золотому тельцу. Когда Куэйф вынужден выйти в отставку, лорд Лафкин пристраивает его в два-три правления компаний. И это не только плата за былые заслуги, но и выгодное помещение капитала, ибо политический деятель, зная секреты государства, принесет несомненную пользу советами своему хозяину.

Роман «Коридоры власти» представляет почти документальное повествование о «закрытой» политике Англии. Основным достоинством книги является, непредвзятое, правдивое исследование социально-политической среды на основе анализа политической иерархий. Автор и герой-рассказчик Льюис Элиот рассматривают закулисные политические сделки как нечто обычное, то, что нельзя изменить или улучшить. Заканчивая повествование отставкой главного героя, Ч.П. Сноу высказывает мнение, что один человек, даже такой умный и хитрый, как Куэйф, не может остановить эскалацию войны, потому что сама система начинает оказывать сопротивление. Автор тем не менее избегает трактовать ее как ошибочную. Будучи конформистом, Ч.П. Сноу принимает капиталистическое общество таким, какое оно есть. Конформистская тенденция проявляется также в выборе героя и в половинчатых решениях наиболее важных проблем.

Куэйф отличается от других политиков трезвой, реалистической оценкой политического положения в стране. Тем не менее Роджер Куэйф далек от политического радикализма; он социальный карьерист, причем он хочет не только располагать властью, но и занять «первое место» на социальной лестнице.

Ч.П. Сноу является одним из немногих писателей, глубоко знающих систему английских политических институтов. Он открыл новые социальные пласты для английского, романа - неизвестный, беспрецедентный мир новой технократии и бюрократии; он пролил свет на секреты британской политики и механизм политических комбинаций. Писатель сумел донести до читателя достоверность климата политической борьбы, где крупные промышленники, на службе у которых состоят ученые и которых поддерживает государственная машина, всегда выигрывают.

Хотя Ч.П. Сноу не пришел к радикальным выводам и заключениям и ему явно не хватает сатирических красок для изображения политических кругов, в его произведении нет представителей народа, нет анализа историко-экономических основ политической деятельности, однако, будучи писателем-реалистом, он не польстил политическим институтам Англии, объективно исследовал социальную среду, правдиво отобразил формы и методы политической борьбы, обнажил закулисные связи крупного капитала с государственной машиной и их влияние на политику страны.

Рассмотренная нами книга «Коридоры власти» относится к романам «наблюдения». В заключительном романе «Последнее» (1970) Ч. Сноу вновь обращается к личности Льюиса Элиота. Герой-рассказчик представляет научные и политические идеи определенного круга интеллигенции своего поколения. И в том, что Элиот оказывается в гуще важных социально-политических событий как наблюдатель или как непосредственный участник, проявляется желание писателя в конечном счете пересоздать общественную жизнь Англии середины XX в.

Уже первое прочтение заключительного романа оставляет у читателя чувство неудовлетворенности. Динамика романа «Коридоры власти», его композиционная уравновешенность, великолепное знание предмета писателем спасают его от самопародии, элементы которой явственно проступают в романе «Последнее». Тем не менее в заключительном романе серии мы узнаем мастерский рисунок художественных образов, присущий Сноу - истинному писателю-реалисту. Само название романа «Последнее» предполагает финальное разрешение основных проблем, всей серии «Чужие и братья», подведение итогов за столь длительный период жизни героя-рассказчика.

Романы цикла «Чужие и братья» поднимают и разрешают ряд важнейших проблем: общая, унаследованная от критического реализма XIX в. проблема героя, «нового человека» в государстве благоденствия, моральные и этические проблемы, которые ставит жизнь и сам человек перед собой. Одной из кардинальных проблем цикла, нашедших отражение в романах «Коридоры власти» и «Последнее», является отношение человека к власти, круг этических вопросов, связанных с обладанием властью.

Художественно пересоздавая современное капиталистическое общество Англии своего времени, Ч. Сноу выступает одновременно и историком, знатоком нравов, быта той среды, которую он описывает. Аналитичность, критический подход к изображаемому явлению действительности остаются в романе «Последнее» неотъемлемыми атрибутами писательской манеры Ч. Сноу. Следует отметить, что все центральные проблемы романа решаются с точки зрения героя-рассказчика, вплотную подошедшего к преклонному возрасту, и биолого-психологический фактор имеет важное значение для общей тональности произведения. На фоне психологической проблемы старения Льюис Элиот поднимает такую интересную социальную проблему, как отношения отцов и детей.

Проблема старения, смерти не нова в английской литературе. Отчетливо звучит она в романе Г. Грина «Путешествие с тетушкой», она же стоит в центре романа «Последнее». Причем эта проблема рассматривается писателем в нескольких аспектах: в биолого-психологическом, моральном и социальном.

С одной стороны, это страх небытия и жажда прожить все, отмеренное человеку. А о приближающемся неизбежном часе герою напоминает смерть друзей. И здесь же присущая человеку надежда на неоконченность, возможность продолжения жизни. В романе звучит нота, что это книга не последняя, что лучшая будет впереди. И поэтому Элиот не принимает и не понимает попытку самоубийства своего менее рационального, менее логичного тестя. Он считает преступлением прерывать столь ценную ниточку - жизнь. В романе возникает еще одна проблема, связанная со старостью героя, проблема одиночества, углубленности в себя. В книге «Последнее» нашел отражение тезис Ч. Сноу, заключенный в самом названии цикла «Чужие и братья»: «...индивидуальное существование каждого из нас трагично», все люди в личной жизни бесконечно одиноки. Элиот чувствует, что ни своей жене, ни детям он не может открыть своих мыслей о беспомощности перед лицом смерти.

С другой стороны, это моральная ответственность за воспитание молодого поколения, желание понять и помочь, постичь ценности и противоречия молодежи. Таким образом, с проблемой старости смыкается проблема отцов и детей. Элиот замечает, что попытку самоубийства тестя понимает и оправдывает не он, а его сын Чарльз, который думает так же, как и дед: если ты уже ничего не сможешь сделать в жизни, то лучше уйти из нее, никого не обременяя. Получается, что внуки и деды лучше понимают друг друга, чем отцы и дети.

В семье Льюиса Элиота двое детей, постоянно бывают молодые родственники. Герой-рассказчик стремится доказать, что он не похож на остальных представителей старшего поколения, которые брюзжат и во всем обвиняют молодежь. Наоборот, Элиот делает попытку проникнуть в мир молодых людей, с которыми он сталкивается. Но попытка остается попыткой, а не пониманием, что обусловлено не совсем осознанным нежеланием разобраться в сложных перипетиях до конца, стремлением оградить себя от волнений: Ч. Сноу пытается показать открытость опыта Льюиса Элиота, его не утраченную, скорее обновленную возможность познавать и, что более важно, - изменяться. Но герой-рассказчик остается статичным, оживая только в отдельные моменты. К Элиоту возвращается его былая энергия в конфликтных ситуациях, которыми роман не изобилует. Он становится активным, когда, например, выступает как посредник, защищая своих детей. Не изменились его принципы поведения, не оказала на него влияния и социальная борьба в Англии середины 60-х гг.

Ч. Сноу показывает отношения между -отцами и детьми как проблему семейную, как непонимание между Элиотом и его сыном Чарльзом. А с другой стороны, Чарльз не одинок, вокруг него целая группа молодых людей. И недовольным и непонимающим является не только Льюис Элиот, но и его жена Маргарет и его старые друзья. Проблема перерастает рамки семейной коллизии; можно говорить о ней как о явлении общем, широко распространенном. Проблема отцов и детей носит не только психологический, но и социальный характер. Однако Ч. Сноу делает основной упор на психологическое, оставляя социальное за рамками романа.

Льюису Элиоту непонятно, что для молодого поколения тщеславные устремления не суть жизни, что оно пресыщено успехом и властью отцов. Пока самоуверенные промышленники, ученые, администраторы добивались того, чтобы чувствовать себя, как дома в палате лордов, дети вырастали в одиночестве, познавая контрасты между обеспеченной жизнью и несправедливостью, которую они видели вокруг. И над всем этим торжествовали их отцы. Льюис Элиот подчеркивает, что он старается понять молодежь, но ему это не удается. Тем более что, пытаясь проанализировать причины разрыва поколений, он выделяет элиту молодежи, и поэтому проблема теряет широкое социальное звучание.

В романе «Последнее» отчетливо, проявляются конформистские взгляды Ч. Сноу. Льюис Элиот отказывается от поста министра в большей степени от сознания бессилия, невозможности изменить существующее положение вещей. Писатель признается, что Льюис Элиот может быть недовольным социальной действительностью, но он не может бороться против системы, взрастившей его, по сути дела против своего же места под солнцем. А других, истинных борцов романист не видит, оставляет их за кадром. Он не включает народ в число борющихся и побеждающих.

Обращаясь к теме отцов и детей, Ч. Сноу, как уже говорилось, сосредотачивает внимание больше на психологической, чем социальной стороне проблемы. Здесь не затрагиваются глубокие социальные корни молодежного бунта 60-х гг., в основе которого лежало недовольство действиями правительства, ростом цен, безработицей, милитаризацией страны. Писатель выделяет только элиту молодежи, детей ученых, администраторов, бизнесменов. И для этой кучки людей социальный молодежный бунт не более, чем буря в стакане воды, повод выразить свое отрицание морали. Ч. Сноу считает, что молодежные выступления - это болезнь роста и века, когда все чем-либо недовольны. Он понимает эту проблему как неизменную этическую трудность в биологической смене поколений. Таким образом, глубокая и серьезная проблема отцов и детей остается до конца неразрешенной.

Заключительный роман серии суммирует проблемы цикла, не разрешая их, и завершает эпический цикл на новом этапе. «Последнее» - несомненно реалистический роман. Это роман социально-психологический, в котором психологический элемент доминирует над социальным, что свойственно ранним романам Ч. Сноу. Если в раннем романе «Время надежд». социологизм присутствует в сглаженной форме, так как в нем стояла проблема предыстории героя-рассказчика Льюиса Элиота, то усиление психологического элемента в романе «Последнее» связано с общей усталостью тона.

В романе «Последнее» утрата остроты критицизма объясняется не столько конформистскими взглядами писателя, сколько сознанием объективной невозможности разрешить проблемы, поставленные в романе.

Л-ра: Идейно-художественные принципы в зарубежной литературе ХІХ-ХХ веков. – Воронеж, 1977. – 62-75.

Вопросы задания

1.Какие типы культуры выделял Сноу Ч.П.?

2. Каковы особенности этих культур?

3. В чем проявляются разногласия и взаимные упреки сторонников разных культур?

4. Какой тип культуры и почему преобладает в наше время?

5.Возможно ли взаимное непонимание между учеными теоретиками и инженерами? Если да – то в чем это проявляется?

6. Пути преодоления «пропасти» между культурами? В соответствие с Вашим ответом на четвертый вопрос задания поясните возможные варианты преодоления «пропасти».

Мировоззрение человека имеет сложную структуру. Смысл его нередко сводят к рациональной основе и рассматривают как систему знаний. Опыт истории культуры показывает ограниченность такого подхода. Наряду с рациональными есть и другие формы постижения мира. Раушенбах Б.В. призывает к синтезу рационально-образного восприятия мира.

Тема 2.

РАУШЕНБАХ Б. В . (1915-2001), российский ученый, академик РАН (1991; академик АН СССР с 1984), Герой Социалистического Труда (1990).

В 1937 закончил Ленинградский институт инженеров гражданского воздушного флота и работал в Реактивном научно-исследовательском институте (РННИ) под руководством С. П. Королева. В 1960 Королев пригласил его работать в ОКБ-1, в котором создавались первенцы отечественной космонавтики. Раушенбах разработал первые системы управления и ориентации космических аппаратов.

В 1970-е стал активно заниматься искусствоведением. Получила известность его книга «Пространственные построения в древнерусской живописи». Книга воспоминаний и размышлений «Пристрастие» (М., 1997). Ленинская премия (1960).

Начну с примера из опыта собственной жизни. В свое время я написал книги по изобразительному искусству, не прибегая к математике, но используя привычную для себя логику рационального научного знания. В беседах с читателями выявилась одна удивительная закономерность: меня прекрасно поняли математики, физики, инженеры и совершенно превратно истолковали многие художники, которые, впрочем, книги хвалили (не желая, возможно, обидеть автора). Тогда я вспомнил, что сам «не понимаю» некоторые труды наших выдающихся искусствоведов. Оказалось, нечто аналогичное испытывают и другие представители «точного» знания - для нас искусствоведческие работы часто представляются «потоками слов», не имеющими строго определенного рационального смысла. Между тем всемирно известные имена авторов, безусловно, гарантировали высокое качество этих книг, и в нашем непонимании были виноваты мы сами.

Так я столкнулся с фактом, что, условно говоря, можно выделить две составляющие языка: одной пользуется логика рационального научного звания, другой - логика образного мышления. Это не только два компонента языка, но и два типа постижения мира, представителям которых подчас бывает трудно понять друг друга.

Для более полного объяснения этого феномена следует, как мне кажется, обратиться к интенсивно изучаемому сегодня факту функциональной асимметрии головного мозга. Оказалось, что левое полушарие обеспечивает главным образом процедуры рационального мышления, а правое - образное восприятие мира. Принадлежность того или иного человека к «физикам» или «лирикам» зависит, по-видимому, и от того, какое из полушарий у него доминирует. Конечно, это деление не абсолютно. Такие гении, как Леонардо да Винчи и Гёте, например, достигли выдающихся успехов и в точных науках, где необходимо строгое рациональное мышление, и в искусствах, требующих от художника особой эмоциональности и развитого образного мышления. Но, как правило, один из типов мышления все же доминирует - идет ли речь о знаменитых деятелях науки и культуры или об обычных людях, не наделенных особыми талантами.

Образное восприятие мира более древнее, логическое мышление возникло позже. (Может быть, поэтому сны, рождающиеся в правом полушарии, не удивляют человека самыми невероятными чудесами - ведь левое, «рациональное», в это время «отключено»?) Два различных пути восприятия и познания мира заметили уже давно. В «Илиаде» Гомера Гектор говорит об ожидающей его трагической судьбе:

Твердо я ведаю сам, убеждаясь и мыслью и сердцем,

Будет некогда день, и погибнет священная Троя...

Для нас важно, что Гектор ведает и мыслью (основываясь на рациональном мышлении), и «сердцем» (опираясь на образные предчувствия). Для дальнейшей античной традиции характерно разделение «мнения», то есть того, что получено посредством чувств, и «знания», имеющего своим источником разум. Только оба эти пути ведут к целостному восприятию мира, оба одинаково существенны, и пренебрежение одним из них пагубно как для личности, так и для общества.

Мы живем в эпоху научно-технической революции, богатую впечатляющими научными открытиями, постепенно охватывающими все области знания. Зачем нам в таком случае какое-то внерациональное постижение мира, базирующееся на чувствах (к примеру, чувстве красоты), а не на рассуждениях и, следовательно, носящее неопределенный и расплывчатый характер? Дело в том, что оно не заменяет рационального, научного, а дополняет его принципиально новыми элементами.

Рассмотрим, например, проблему нравственного поведения человека. Результаты научных исследований, полученные с помощью рациональных приемов мышления, истинны или ложны независимо от соображений морали. Таблицу умножения, а теперь и искусство составления компьютерных программ может успешно применять как очень хороший человек для добрых и полезных дел, так и последний негодяй, в своих преступных целях. Это положение широко известно: наука служит прогрессу, но используется и самыми реакционными силами. Таким образом, выводы рациональной науки не содержат в себе нравственного начала. Но для людей нравственность имеет жизненно важное значение. Представления же о нравственности, тем более «нравственное чувство», возникли задолго до науки - из образного, «иррационального» (сознательно употреблю это слово) постижения мира, а также в процессе обобщения эмпирического коллективного опыта людей. Лишь впоследствии в связи со становлением мировых религий и параллельно с ними появились рациональные, этические обоснования нравственных учений (Сократ, Платон, Аристотель, Спиноза, Кант).

Какой смысл вкладываю я в понятие иррационального? Это отнюдь не нечто таинственное, мистическое, вообще не постижимое разумом. Речь идет скорее о нерациональном в узкологическом понимании: интуитивное постижение выглядит иррациональным по отношению к дискурсивному, логическому умозаключению, оценка с точки зрения индивидуального неповторимого опыта - нерациональной по отношению к экспериментальному доказательству и т. д. Таким образом, все, что далее я буду называть иррациональным, нерациональным, внелогическим и т. п., может оказаться вполне рациональным с более широких позиций познающего интеллекта, объясняющего и оценивающего чувственный опыт и образное мышление.

Поведение человека в окружающем мире опирается на знание о нем. Это знание формируется как бы в двух взаимосвязанных сферах - одной, где решающее слово имеет логика, и другой, где господствуют чувства: сострадание, милосердие, любовь к ближнему, к Отечеству, религиозное чувство, любовь к прекрасному (литературе, музыке, изобразительному искусству) и т. п. Формируют ли эти чувства знание, пусть даже порой бессознательное интуитивное? Да, формируют. Нередко при первом знакомстве с человеком даже у ребенка сразу возникает симпатия или антипатия к нему, без каких-либо явных рациональных оснований для этого. Это чувство становится первым (пусть иногда ошибочным) интуитивным знанием (или, если угодно, «предзнанием») о человеке, которое в значительной мере определяет наше поведение. Иногда поведение диктуется нравственным чувством, и, оправдывая характер своих действий, человек заявляет: «Не могу объяснить почему, но я не в силах был поступить иначе». Это тоже не связанное с непосредственным логическим анализом (в противном случае его можно было бы объяснить) знание того, как себя следует вести в данной ситуации.

Подобные примеры - а их множество - позволили в начале века отдельным поэтам утверждать, что существуют истины, которые невозможно передать прозой, то есть истины, опирающиеся на поэтическую образность восприятия мира. Следовательно, образное, внерациональное восприятие мира - это тоже необходимый источник нашего знания. Более того, иногда подобное знание оказывается точнее рационально-логического в сфере самой рациональной науки.

Случается, что прогнозы специалистов, касающиеся облика техники будущего, нередко менее точны, чем прогнозы писателей. Так, до конца 30-х годов ученые, включая самых крупных, утверждали, будто ядерная энергия никогда не сможет быть использована человеком, тогда как некоторые писатели вполне допускали это в своих сочинениях. В «Гиперболоиде инженера Гарина» А. Толстой описал «луч смерти» в ту пору, по мнению ученых, абсолютно невозможный, а сегодня мы говорим о лазерном оружии как об очевидном. В романе Л. Леонова «Дорога на океан» действует радиолокационная система, которой в тот период еще не существовало. Чем это объяснить? По всей вероятности, ученые слишком привязаны к науке и технике, их сегодняшним постулатам и аксиомам и не в состоянии на основе лишь строго логических умозаключений предвосхитить революционные открытия, в то время как писатель, художник свободны от этих «предубеждений» и, видимо, лучше чувствуют (или предчувствуют) ход развития человечества. Разумеется, это не призыв перейти в науке и технике от знания к чувствам. Как уже отмечалось, нерациональная, эмоциональная составляющая человеческого знания связана прежде всего с нравственным и поэтическим в сознании человека.

У гармонично развитых людей оба источника знания - как рационального, так и внелогического образного - определяют их поведение, причем находятся в известном равновесии. Это, конечно, идеальная схема. Реально многое зависит от индивидуальных особенностей психического развития и от условий жизни того или иного человека. В современном обществе объем и значение рационального, логического знания непрерывно растут. Это наглядно проявляется не только в завоевании компьютерами все новых сфер жизни (от детских игр до расчетов траекторий космических аппаратов), но и в мотивации поступков, действий людей. Люди сегодня все чаще ищут оптимальные решения стоящих перед ними задач, причем понятие оптимальности имеет, как правило, строго рациональный смысл. К примеру, как при наименьших затратах возвести то или иное сооружение, каким путем предприятие может получить максимальную прибыль, насколько вероятны какие-либо события и т. п. Этот способ мышления является основным и в нашей повседневной жизни. Ее стремительный темп исключает при этом выработку «традиционных решений», которые были бы приемлемы и сегодня, и спустя 10-20 лет. Все эти задачи приходится всякий раз решать в новых условиях. Даже профессиональные знания и навыки не могут сегодня оставаться неизменными на протяжении жизни. Опыт показывает: многие вынуждены переучиваться каждые 10- 20 лет - среднее «время жизни» современной техники гораздо меньше средней продолжительности жизни человека.

Именно такие условия приводят к тому, что рациональная составляющая нашего знания о мире нужна постоянно, она все время используется и наращивается, внимание человека приковано прежде всего к ней, а иррациональное значение оттесняется на второй план. Но ведь оно существенно влияет на важные стороны восприятия мира - нравственную оценку происходящего, нравственную мотивацию поступков. Так, нравственность становится чем-то второстепенным, и это все более и более беспокоит человеческое сообщество. Не тревожно ли в самом деле, что оценки «удачливый бизнесмен», «хороший организатор производства» оказываются порой важнее, чем «порядочный человек»?

Говоря о падении нравственности, мы здесь обращаем внимание на то, что раньше рациональная составляющая знания не играла столь гипертрофированной роли. Взять хотя бы жизнь крестьянина в прошлые столетия. Внук использовал ту же «технологию», что и дед, и эта технология крестьянского труда определялась не столько строгими рациональными расчетами, сколько многовековым опытом, передававшимся от поколения к поколению в форме внелогических примет, традиций, обычаев. Мозг не был перегружен проблемами поиска оптимальных решений рационально сформулированных задач, и человек в большей степени мог сосредоточиться на вопросах нравственности (конечно, со временем сама оценка того, что нравственно и что безнравственно, менялась; здесь речь идет только о направленности мозговой деятельности).

Сегодня, в период впечатляющих открытий в физике, астрономии, биологии и других науках, дающих рациональное объяснение жизни Вселенной, возникла грандиозная задача создания научной картины мира и на ее основе научного мировоззрения. Многие считают, что решение этой сверхзадачи облагодетельствует человечество. Однако такое утверждение представляется весьма сомнительным. Мировоззрение, основанное только на научной картине мира, не содержит понятия нравственности. Мы уже говорили о том, что люди с преимущественно развитым рациональным мышлением не в состоянии порой до конца понимать людей образного «поэтического» мышления.

Мир следует постигать, по выражению Гомера, и мыслью, и сердцем. Лишь совокупность научной и «сердечной» картины мира даст достойное человека отображение мира в его сознании и сможет быть надежной основой для поведения. Человечеству нужно целостное мировоззрение, в фундаменте которого лежит как научная картина мира, так и вненаучное (включая и образное) восприятие его (…).

Обратимся снова к вопросу о соотношении рационального и внерационального знания и поразмыслим, как усилить нравственное начало в современной жизни. Это стало настоятельной потребностью и у нас, и на Западе. Однако пути возвращения нравственности принадлежащего ей по праву места в жизни общества далеко не ясны.

В последнее время часто говорят в этой связи о необходимости гуманизации современной жизни. Речь, как я понимаю, идет о том, чтобы несколько потеснить «рациональную» технократическую мотивацию, дав место духовности в формировании поведения как отдельного человека, так и общества в целом. Хотя термин «духовность» употребляется сегодня даже чаще, чем надо, общепринятого его определения не существует. Возможно, впрочем, что строгая терминология здесь излишня, поскольку это не понятие рациональной логики. В прошлом утверждали, что дух - это острие души, тогда духовность - наиболее высокие и тонкие стороны душевности. На мой взгляд, подобное высказывание можно принять в качестве некоторого, пусть не слишком точного указания на общую направленность понятия духовности.

Многие надеются достичь усиления духовного начала в нашей жизни на пути гуманитаризации, обращения к бесценным памятникам отечественной и мировой культуры, которые у большинства людей в повседневной суете отступили куда-то в область периферии сознания и перестали участвовать в формировании поведения. Знакомство с историей, с ее героическими страницами, с деятельностью выдающихся соотечественников (общественных деятелей, художников, военачальников), для которых высокие (далекие от сиюминутных выгод) цели определяли смысл жизни,- все это, безусловно, должно способствовать перестройке сознания в желаемом направлении.

Трудно переоценить роль памятников истории и культуры, в которых овеществлено прошлое Отечества и которые позволяют ощутить связь времен, почувствовать себя звеном в цепи, уходящей в глубь веков, проникнуться и гордостью за прошлое, и сознанием необходимости продолжать великие дела, завещанные нам предшествующими поколениями. Нелишне, быть может, заметить здесь, что «живые» памятники дают больше, чем «мертвые». Находиться в древнем храме (даже неверующему) и знать, что и 300 и 400 лет назад здесь стояли твои предки и слушали ту же службу,- что дает возможность почти физически ощутить их присутствие и их вопрошающий взгляд: достоин ли потомок своих предков,- это совсем не то, что зайти с экскурсоводом в пустой и холодный храм и услышать, что слева видны фрески замечательного художника...

Проблемы нравственности всегда играли ключевую роль в нашей литературе. Достаточно вспомнить таких корифеев, как Ф. М. Достоевский и Л. Н. Толстой, с их поисками нравственных идеалов.

Обо всем этом справедливо и не раз говорили и писали многие наши современники, озабоченные постепенным снижением духовности, засильем близорукого практицизма во всех сферах жизни. Гуманитаризацию можно уподобить благодатному дождю, который даст возможность распуститься цветам духовности.

Чтобы гуманитаризация оправдала возлагаемые на нее надежды, должна существовать некая исходная система элементов нравственности, которую гуманитаризация могла бы усиливать и направлять. Раньше и эта исходная система как бы стихийно формировалась самой жизнью, сейчас данный процесс ослаблен и деформирован. Поэтому полезно обратиться к опыту прошлого.

Азы нравственности ребенок постигал в семье, которая прежде играла значительно более существенную роль в жизни всех ее членов, чем сегодня. Сейчас семья перестает быть средоточием общих забот и интересов образующих ее людей. Нередко отец и мать работают в разных местах, дети после школы на «продленке» и у каждого свои часто трудно сводимые к некоему единству интересы. К тому же задушевные общесемейные беседы нередко вытесняются совместным сидением перед телевизором. Неудивительно, что сегодня первоначальные представления о нравственности ребенок получает в лучшем случае из родительских наставлений, а не из непосредственного наблюдения их жизни и естественного желания подражать им.

Определенную положительную роль играли в прошлом и моральные обязанности, которые налагались на человека в силу его принадлежности к тому или иному сословию. Вспомним хотя бы дворянскую честь, делавшую невозможными некоторые аморальные (с точки зрения дворянства) поступки. Неписаный кодекс дворянской чести человек усваивал еще в детстве, наблюдая поведение взрослых, слушая их разговоры и оценки событий, получая строгие замечания - «так дворяне не поступают!»,- если он в чем-либо ошибался.

Здесь, вероятно, нелишне заметить, что в прошлом нравственное поведение было, с известными оговорками, необходимым условием существования. Семья была, как правило, многодетная, все были заняты работой, дети (в зависимости от возраста) тоже имели много четко определенных обязанностей, жена была привязана к семье не только детьми, но и экономической зависимостью от мужа. Отношения в семье строились в соответствии с обычаями, которые и определяли нравственную атмосферу семьи. Нарушение этих обычаев, уход из семьи были нередко равносильны гибели. Точно так же и крестьянская община: крестьянин должен был вести себя нравственно, как это понимала община. Нарушение неписаных законов общины было немыслимо - ведь вне общины крестьянин существовать не мог. Аналогично и нарушение кодекса дворянской чести как бы исключало провинившегося из дворянской среды, и это нередко кончалось самоубийством.

Сегодня люди стали более свободными - жена вполне способна жить без мужа, о детях и их образовании заботится государство, старость обеспечивается государственными пенсиями и т. п. Люди перестали ощущать коллектив как абсолютно необходимое условие существования. Сегодня можно жить и вне семьи, вне общины, а следовательно, и вне морали, регулировавшей в свое время поведение людей в этих условиях.

Сами условия жизни способствуют отходу людей от морального поведения. Тем более важной становится сегодня задача возвращения к моральному образу жизни, воспитания нравственности (…).

Думаю, гуманитаризация лишь тогда принесет желанные плоды, когда она будет опираться на фундамент уже усвоенных и практикуемых общих нравственных принципов. Как добиться этой цели сегодня? Конкретного ответа пока нет, но решение обязательно должно быть найдено, ибо от этого зависит будущее не только нашего общества, но и цивилизации в целом.

Современная жизнь с ее гипертрофированным стремлением опираться прежде всего на рациональное знание и, как следствие, с пренебрежительным отношением к тому, что я назвал знанием иррациональным, интуитивным, эмоциональным, порождает опасные деформации поведения человеческого сообщества. Обдумывая проблемы оптимального сочетания рационального и иного знания в качестве направляющих импульсов нашей деятельности, невольно приходишь к следующему заключению.

Иррациональная составляющая непременно должна учитываться при определении цели, к которой следует двигаться. Рациональная же - предлагать наиболее разумные способы решения поставленной задачи. Иными словами, цель должна быть нравственной, а пути ее достижения надежными. Совершенно очевидно, что не только конечная цель, но и каждый шаг к ней должен отвечать критериям нравственности.

В последние годы эта проблема приобретает новые черты. До недавних пор рациональная наука с известным превосходством взирала на все «иррациональное», как бы даже мешавшее прогрессу. Но прогрессу, понимаемому с точки зрения именно рационального знания. Взять хотя бы безудержное стремление ведомств к сооружению гигантских плотин, каналов и аналогичных «строек века». Когда гуманитарная общественность возмущалась этим, указывая на гибель исторических памятников, уникальных ландшафтов, среды обитания малых народов, иными словами, на аморальность подобных проектов, ее доводы считались второстепенными, надуманными, недостойными внимания. Всегда более весомым казалось утверждение, что «стране нужны металл, электроэнергия, орошение» и т. п. Сугубо рационально ориентированные «мыслители» с завидным самомнением брались определять, что именно «нужно стране». Процесс этот, в несколько иной форме свойственный и Западу,- естественное следствие неуправляемого научно-технического прогресса. Теперь мы видим его плоды. Весь мир начинает с тревогой смотреть на свое сегодняшнее состояние, да и прогнозны не оставляют места благодушию.

Повсюду наблюдается чрезвычайно любопытная картина: плоскорациональное знание, опираясь на многочисленные компьютеры, само вдруг с ужасом обнаружило, куда оно завело человечество. Стало ясно: требуется коренная перестройка, если можно так выразиться, человеческого поведения. Продолжение практики последних десятилетий с неизбежностью ведет к экологической катастрофе. Но ведь и до этих расчетов гуманитарии, творческая интеллигенция, люди с обостренным чувством нравственной ответственности уже начали борьбу с надвигающейся бедой: много лет составляются Красные книги для защиты природного мира от уничтожения, возникают все новые движения за спасение таких уникальных природных образований, как Байкал, и т. п.

Утрата нравственных критериев в повседневном поведении стала беспокоить людей. Ныне вновь возрастает интерес к внелогическому, недискурсивному знанию, стремление к целостному восприятию мира. Вместо узкорационально понимаемого научного мировоззрения рождается целостное мировосприятие.

Важным моментом нового мировосприятия надо считать и утверждение приоритета общечеловеческих ценностей. Одна из главных общечеловеческих ценностей - это планета Земля, и поэтому новое мышление должно охватывать не только политическую и военную сферу, но и все остальные области человеческой деятельности, в частности связанные с экологией. Все большее значение приобретает примат общечеловеческих ценностей в отношениях между людьми, в стремлении к объединению человечества в одну дружную семью. Везде нужно новое мышление, и одной из характерных его примет должно стать гармоничное сочетание работы мысли и «сердца», рационального и эмоционального, рассудочного и интуитивного знания.

Б. В. Раушенбах .НА ПУТИ К ЦЕЛОСТНОМУ

РАЦИОНАЛЬНО-ОБРАЗНОМУ МИРОВОСПРИЯТИЮ//О человеческом в человеке. М.:Политиздат:1991.-384 с. (стр.22-40).

Вопросы задания

1. Выделить 2 типа мышления, раскрыть сущность каждого из них.

3.В чем смысл иррационального постижения мира?

4. Выяснить различие процессов гуманизации и гуманитаризации знания.

6. Роль семьи в нравственном усовершенствовании человека, её современные проблемы

Тема 3.

С. Кара-Мурза Из книги «Манипулирование сознанием»

Сегодня мы болтаемся между двумя типами жизнеустройства и нас усиленно тянут и толкают к тому берегу, где манипуляция сознанием станет главным и почти тотальным средством господства, так что некоторое время спустя перед нами вообще исчезнет проблема и выбора, и борьбы ...

Те, кто не хотят такого исхода и готовы плыть искать другой берег, хотя бы и в тумане и даже плывя против течения (или хотя бы барахтаться на месте, пока не рассветет), могут найти в этой книги некоторые ориентиры. Есть фундаментальные, инерционные структуры, которые надо защищать, если мы не желаем быть вытащенными на берег манипулятивного общества. Эти структуры далеко еще не сломаны, их сохранение зависит от «молекулярной» поддержки всех нас, от массового пассивного сопротивления…

Речь прежде всего идет о школе русского типа-так, как ее сложила наша культура в советское время. Это школа, воспроизводящая народ и тип культуры. Она не дает следующему поколению превратиться в скопище индивидов, стать людьми массы. Она затрудняет и замену нашей культуры на мозаичную культуру человека массы. Школу ломают, но сломать ее трудно, она слишком ушла корнями в народ. Однако капля камень точит, и без сознательного сопротивления всех нас русскую школу сломают. … В ближайшие годы придется нам искать путь почти без науки, действовать грубее, с большими ошибками и потерями. Будем платить за свою безответственность. СМИ в массе своей, а тем более телевидение, почти полностью не наши. Они определенно стали служить манипуляторам. Можно было, при наличии минимума политической воли, спасти что-то из местных газет и местного телевидения, но такой воли у нас не нашлось.

Другой общий вывод - всегда и везде, и на людях, и в мыслях, противодействовать атомизации, превращению в индивида. Сегодня речь не об идеале соборности или народности, а о сохранении человеческих связей как средства защиты своей личности. При том давлении, которое оказывается на наше сознание, мы можем устоять как личности только опираясь на душевную поддержку собратьев. Каждый акт сохранения, создания или восстановления человеческой связи-это выгрызание кусочка пространства у манипуляторов. Подадим ли рубль нищему или просто обменяемся с ним взглядом, пошутим ли с торговкой на рынке, уступим ли место в метро или поругаемся с обидевшим нас родственником - все это укрепляет нашу психологическую защиту против манипуляции. Важно, чтобы во всех этих связях был диалог. Чтобы это были связи не человек-вещь, а человек-человек.** Тут нет никакой сентиментальности, никакой проповеди доброты, только трезвый и даже циничный расчет.

И в каком-то смысле противоположный совет-всячески избегать потери своего Я и соединения в толпу. Опасность толпотворения сегодня не в физическом собирании в массу. Напротив, массы у нас сейчас собираются в основном организованные. То, что мы видим как собрание, митинг или даже баррикаду, пока что скорее похоже на отряды, а не на толпу-мы еще не прошли стадию атомизации. Толпа образуется как раз когда мы изолированы и соединены через телевизор. Когда между нами нет душевного прямого контакта и нет диалога, а есть гипнотическое действие из одного центра - как на рок-концерте или на стадионе, слушающем фюрера. В эти толпы лучше не ходить. Сказано ведь в Библии: «Не ходите на собрания нечестивых». Казалось бы, почему же не пойти?

Послушать, поинакомыслить самому с собой. Значит нельзя, в Библии плохого совета не дадут. Мы думаем, что сознание наше крепко, но речи «нечестивых» проникают в подсознание. Где же у нас такие собрания? Там, где вещают манипуляторы, с которыми ты не можешь вступить в диалог. Не страшны дебаты, пусть даже оскорбительные, страшен вкрадчивый голос с экрана или из динамика, которому ты не можешь задать вопрос или возразить.

Наконец, нужно принимать, почти насильно, как лекарство, укрепляющие культурные средства - все то, что несет в себе традиционное знание и символы. Прочитать «Тараса Бульбу» или томик пословиц, послушать русские романсы - это сегодня не удовольствие, а лечение. Впрочем, любая хорошая литература или музыка полезны, все сегодня читается другими глазами.

Это - самые общие мысли. Думаю, из книги можно сделать и кое-какие более ограниченные выводы. Первый из них я бы выразил так: принять как догму, что СМИ сегодня есть инструмент идеологии, а не информации. Главное в их сообщениях - идеи, внедряемые в наше сознание контрабандой. Но в качестве «легенды» прикрытия, приманки они везут на контрабандной тележке и нужную нам траву информации. Мы без нее не можем, и приходится заглатывать, что дают. Задача - научиться выплевывать максимум отравы, не жевать ее и не держать даже во рту. Конечно, часть попадет и в желудок, будет нас травить, но надо стараться. ... То есть, изначально не принимать поток сообщений за чистую монету, а каждый раз спрашивать себя: «Что за этим стоит? Зачем нам это сообщают?». Так встает проблема диагностики - отделения зерен от плевел. Пусть веялка наша плоха, разделение очень грубое, много потерь зерна, много остается грязи. Все равно, даже грубый фильтр очень полезен. Удивительно, как много отсеивается просто оттого, что в голове вертится контролирующий вопрос. Достаточно положиться на интуицию, на чувство. Почуешь, что из сообщения «торчат уши» - оно уже в подсознание не войдет, а уж предупрежденное сознание его проверит.

Какими симптомами и признаками скрытой манипуляции может воспользоваться наше сознание и интуиция? В общем, они представлены в разделах книги. Напомню главные.

Язык. Как только политик или диктор начинает говорить на птичьем языке, вворачивая малопонятные словечки вроде ваучера или секвестра - значит, идет манипуляция (возможно, «вторичная», когда и сам говорящий является марионеткой манипуляторов). Если бы говорящий желал, чтобы его сообщение было понято и осмыслено, а не заучено или внушено, то он сделал бы его доходчивым и построил в форме диалога. В нашей жизни, за исключением чисто профессиональных сфер вроде науки и техники, нет проблем, которые.нельзя было бы изложить на доступном русском языке. Непонятные слова имеют или целью подавить слушателя фальшивым авторитетом «эксперта», либо выполняют роль шаманского заклинания и призваны оказать гипнотизирующий эффект. Бывает также, что они-прикрытие самой наглой лжи, как это и было, например, в случае с ваучером.

В общем, язык - важнейшее диагностическое средство, недаром и врачи его смотрят.

Эмоции . Если политик или диктор начинает давить на чувства, пахнет подвохом. Тут лучше временно «очерстветь» и не поддаваться на его дрожа­щий голос или блеснувшую на глазах слезу. Политика есть политика, эмоции там - как грим. Что значит «пожалеть больного президента»? Он или прези­дент - или больной. Мы видим, что политики, независимо от состояния их здоровья, бывают абсолютно безжалостны к простому человеку, они дейст­вуют, как машина. Старенький и беспомощный Сахаров хладнокровно разжи­гал войну в Нагорном Карабахе, но если кто-то пытался ему возразить в Вер­ховном Совете, тут же целый рой его чувствительных соратников начинал стыдить «агрессивное большинство» - и оно стыдливо пряталось. Слушая сообщения, приукрашенные эмоциями любого типа (хотя бы слезливой жало­стью к раненому русскому солдатику), мы и сами должны для начала воспри­нимать их как счетная машина - независимо от чувств, на которых пытаются играть. Мы должны в уме быстро просчитывать интересы, а чувства - это их дешевая приправа. Всегда надо иметь в уме свои интересы (свои - значит тебя, твоих потомков, твоего народа), а также попытаться представить себе, каковы интересы говорящего или его хозяина. Особенно надо быть начеку, когда тебя хотят разозлить, уязвить, оскорбить. Это неспроста и не ради соб­ственного удовольствия Киселева или Сванидзе. Если на это идут, значит, надо на время отключить твой разум и сосредоточить твое внимание на их гримасах. Нельзя поддаваться, надо смотреть бесстрастно и пытаться понять, что они прячут за этой дымовой завесой,

Сенсационность и срочность . Это - технология общего действия, обеспечивающая шум и необходимый уровень нервозности, подрывающей психологическую защиту. Однако иногда создание искусственного фона сен­сационности служит какой-то конкретной цели, чаще всего для отвлечения внимания. Обычно сенсация не стоит выеденного яйца - то слониха в Тай­ланде родила, то плачущие англичане цветы принесли на могилу принцессы Дианы, то автобус в Португалии в кювет упал, то козленка поймали. С чего бы сообщать это захлебывающимся голосом? Тут уж каждый должен выработать чувство меры - сравнивать важность сообщения с нашими реальными про- блемами. Вообще, те политики и информаторы, которые злоупотребляют этими атрибутами сообщений, просто должны мысленно заноситься в список штатных манипуляторов, и к ним всегда надо относиться с недоверием. Ах, нам только что сообщили! Ах, мы вас будем держать в курсе дела! Да что такого вы сообщили? Завтра сами же об этом забудете. Одними «черными ящиками» замучили - трещат о них после каждой катастрофы, а когда их к всеобщей радости найдут-молчок. Зачем тогда о них говорить?

Повторение. Повторение - главное средство недобросовестной пропа­ганды. Потому оно и служит хорошим признаком ее наличия. Если вдруг на­чинают ежедневно мусолить одну и ту же тему или употреблять одни и те же словесные комбинации - дело нечисто. Еще М.Е. Салтыков-Щедрин преду­преждал: «Горе - думается мне - тому граду, в котором и улица, и кабаки безнужно скулят о том, что собственность священна! Наверное, в граде сем имеет произойти неслыханнейшее воровство!». Повторение действует на подсознание, а его мы контролируем плохо. Следовательно, надо стараться зафиксировать сам факт повторения какого-то штампа в сознании, и тогда будет как бы включена сигнализация. А, опять завели почему-то ту же песенку- значит, держи ухо востро. Например, периодически наши просвещенные реформаторы поднимают плач по отсутствию купли-продажи земли, но нико­гда не объяснят толком, зачем им это нужно. Тут - заведомая ставка на вну­шение, поскольку никаких разумных доводов не существует, а теневой «социальный заказ» принят, да и деньги у заказчика, наверное, уже получены и истрачены.

Дробление. Если политик или помогающее ему СМИ действительно же­лает объяснить гражданам какую-то проблему и получить их сознательную поддержку в каком-то вопросе, то он всегда изложит эту проблему в целост­ном виде, хотя бы и кратко. Проблему можно уподобить организму - у нее есть предыстория («родители»), она возникает и развивается, обретает «семью и потомков» - связанные с нею или порожденные ею проблемы. Когда она будет разрешена («умрет»), начнется новый цикл, жизнь следующего поколения - будущее. Политик, который манипулирует нашим сознанием, пред­ставляет нам вместо целостной проблемы ее маленький кусочек, да и его дробит на части-так, чтобы мы осмыслить целое и сделать выбор не могли. Мы должны верить ему, как жрецу, который владеет всем знанием.

Чарльз Перси (Си Пи) Сноу, барон Сноу (англ. Charles Percy "C. P." Snow, Baron Snow , 15 октября (19051015 ) , Лестер - 1 июля ) - английский писатель -реалист , физик, химик и государственный деятель. Рыцарь-бакалавр , командор ордена Британской империи .

Биография

Сноу получил образование в Колледже Лестершира и Ратленда в родном Лестере , после чего закончил Кембриджский университет , где с 1930 года , получив в 25 лет степень доктора наук (за работы по спектроскопии), преподавал в Колледже Христа .

Однако его и научная, и литературная деятельность были прерваны назначением на должность правительственного советника по вопросам вооружений и подбора научных кадров. Впредь Сноу занимал разнообразные посты в правительствах Великобритании , преимущественно лейбористских . Так, в - гг. он был техническим директором министерства труда, в - - комиссаром гражданской службы, в - - парламентским секретарём министерства технологии лейбористского кабинета Гарольда Вильсона .

Литературная деятельность

Первой опубликованной книгой Сноу стал детектив Смерть под парусом (). Среди его других работ - биография Энтони Троллопа , цикл романов Чужаки и братья и Реалисты - исследование творчества Стендаля , Бальзака , Льва Толстого , Достоевского , Диккенса , Бенито Переса Гальдоса , Генри Джеймса и Пруста .

7 мая 1959 года Сноу произнёс в Кембридже Лекцию Рида, озаглавленную Две культуры и научная революция , в которой он высказал сожаление о разрыве между учёными и интеллектуалами-литераторами, технической и гуманитарной интеллигенцией.

Цитаты

• «9 писателей из 10 - политически порочны, не оказывай писатели столь дурного влияния на политическую жизнь народов, мир, пожалуй, не знал бы Аушвица ».
• «Участь каждого из нас трагична. Мы все одиноки. Любовь, сильные привязанности, творческие порывы иногда позволяют нам забыть об одиночестве, но эти триумфы - лишь светлые оазисы, созданные нашими собственными руками, конец пути всегда обрывается во мраке: каждого встречает смерть один на один».

Список произведений

Художественные

В серии Чужаки и братья

• Джордж Пассант (первоначально опубликована под названием Чужаки и Братья ),
• Свет и тьма ,
• Пора надежды ,
• Наставники ,
• Новые люди ,
• Возвращение домой ,
• Сознание богачей ,
• Дело ,
• Коридоры власти ,
• Сон разума ,
• Последние вещи ,

Другие художественные произведения

• Смерть под парусом ,
• Поиск ,
• Недовольные ,
• В их мудрости ,
• Слой лака ,

Нехудожественные произведения

• Наука и правительство ,
• Две культуры и второй взгляд ,
• Разнообразие людей ,
• Осадное положение ,
• Общественные дела ,
• Троллоп ,
• Реалисты ,
• Физики ,

Напишите отзыв о статье "Сноу, Чарльз Перси"

Ссылки

Отрывок, характеризующий Сноу, Чарльз Перси