Верный друг легендарного ходжи насреддина. Повесть о Ходже Насреддине. Насреддин в Ходженте или Очарованный принц

«Есть в Аравии реки, которых только среднее течение открыто человеческому взору, а начало и конец прячутся в подземных глубинах. Жизнь Ходжи Насреддина можно уподобить такой реке: всё, что мы о нём знали, относилось к его среднему возрасту, от двадцати до пятидесяти лет; детские же годы, равно как и старость, пребывали в сокрытии.

Восемь гробниц в разных частях света носят его славное имя; где среди них единственная? Да может быть, её и нет среди этих восьми; может быть, ему достойной гробницей послужило море или горное туманное ущелье, а надгробным плачем над ним был дикий вой морского урагана или необъятный, медлительно-тяжкий гул снежной лавины...

Что касается истоков его бытия - то знают, что родился и вырос он в Бухаре, но как он жил в детстве, какие могучие кузнецы давали закал его сердцу, какие мастера оттачивали его разум, кто из мудрецов открыл ему природу его неукротимого духа, - всё это оставалось до сих пор неизвестным»*.
______________________
* Леонид Соловьёв. Повесть о Ходже Насреддине. Л., 1988.

Так написал в своей знаменитой книге «Повесть о Ходже Насреддине» писатель и сценарист Леонид Соловьёв*. Это, пожалуй, лучшее произведение на русском языке, рассказывающее о легендарной жизни прославленного мудреца.
____________________
* Леонид Васильевич Соловьёв (1905 - 1962) родился в Триполи (Ливан). В 1925-1929 гг. преподавал в Коканде, затем два года был специальным корреспондентом газеты «Правда Востока». В 1933 г. он окончил сценарный факультет ГИКа. С этого времени писал киносценарии и романы, преимущественно о Среднем Востоке и морских подвигах.

На Востоке утверждают, что Ходжа Насреддин - историческое лицо. По советской традиции, когда всё лучшее должно было быть (и зачастую действительно было) нашим, Соловьёв придерживался версии, что Ходжа - уроженец Бухары. После развала СССР, когда Узбекистан стал для нас чужой страной, но для россиян распахнули двери турецкие курорты, гораздо популярнее стала версия о его турецком происхождении.

Установить истину чрезвычайно трудно. Ведь в разных странах его даже зовут по-разному: узбеки и турки - Ходжой Насреддином; афганцы - Насреддином Афанди (Эфенди, Эпенди); азербайджанцы и чеченцы - Муллой (или Моллой) Насреддином; называют его и Анастратином, и Несартом, и Насыром, и Наср ад-дином. При этом надо учитывать, что имена Ходжа, Афанди или Мулла не означают духовного сана, поскольку в старину на Востоке принято было так называть всех наиболее уважаемых и образованных людей

Согласно турецкой версии, Ходжа Насреддин (1208 - 1284) родился в деревне Хорту* близ местечка Сиврихисар** в турецкой Анатолии.
_________________________
* Ныне деревня Насреддин-ходжа.
** Видимо, точное название его Сиври-исар (турецк.) - «крепость с заостренными стенами»; дело в том, что местечко со всех сторон окружено скалистыми горами с заострёнными вершинами.

Отца Насреддина звали Абдуллах Эфенди, он был имамом деревенской мечети, человеком для своего времени весьма образованным. Зато мать его, красавица Сыдыка Хатун, была безграмотной, к тому же очень вздорной и скандальной женщиной. Редко кто сомневается, что знаменитые анекдоты о склочной жене Насреддина - это истории из жизни его родителей.

Начальное образование Насреддин получил в медресе. Потом долгое время работал старшим учителем, почему его и стали называть Ходжой (учитель), а после смерти отца он занял место в деревенской мечети. Некоторые считают, что остроумец был кадием - народным судьёй и одновременно писал басни*.
_________________________
* Басни Ходжи Насреддина впервые были изданы в 1923 г. в Париже.

Умер настоящий Насреддин якобы в городе Акшехире, километрах в двухстах южнее родной деревни. Там сейчас и находится одна из его гробниц, та самая, на которой высечена знаменитая перевёрнутая дата его смерти - 386 г. по восточному календарю. Согласно преданию, это была последняя шутка хитреца, который велел начертать год его смерти наоборот - на самом деле на гробовой плите должна была стоять цифра 683.

Согласно другой версии, Ходжа Насреддин жил при дворе арабского халифа Гарун-ар-Рашида* и был выдающимся учёным. Он проповедовал некое ложное учение, и его стали преследовать учителя веры. Тогда Насреддин притворился безумцем, стал шутом и получил возможность свободно говорить всё, что думал.
_________________
* Гарун-аль-Рашид (Харун-ар-Рашид) (763 или 766 - 809) - арабский халиф, глава Аббасидского халифата с 786 г. Правление его связано с массовыми репрессиями знати. Среди казнённых оказался визирь Джафар, который по сказкам «Тысячи и одной ночи» является самым близким другом и спутником халифа во время ночных путешествий по Багдаду.

Как бы там ни было, сегодня Ходжа Насреддин является прославленным героем фольклора многих стран Ближнего и Среднего Востока и Центральной Азии. Остряк-философ и неунывающий бродяга, ходит он по свету со своим любимым ослом и учит людей жизни, защищает бедных, наказывает богачей и злодеев, что, впрочем, одно и то же.

Кстати, под ослом обычно принято рассматривать бессловесный народ - и тягловая сила, и транспорт, и терпеливый, безмолвный слуга. Для Насреддина он ещё верный друг, который никогда не предаст и поможет в трудную минуту. Правда, Насреддин не стесняется и пошутить над бессловесным животным с выгодой для себя. Напомню знаменитую притчу.

Однажды Ходжа Насреддин стал повсюду хвастаться, что может научить своего осла говорить. Узнал о том султан и призвал хвастуна к ответу. Насреддин предложил оплатить ему труды, а через двадцать лет он будет готов показать повелителю говорящего осла. Султан повелел выплатить названную сумму и стал ждать. Когда жена вздумала ругать Ходжу за глупость, где это видано - научить осла человечьей речи, мудрец ответил:

Успокойся! За двадцать лет кто-то наверняка помрёт - либо ишак, либо султан.
Короткие истории-притчи о Ходже Насреддине относят к особой школе суфизма*. При этом остроумные притчи, близкие по жанру к анекдоту, представляют собой уникальное явление.
_________________
* Суфизм (от араб. суф - грубая шерстяная ткань, власяница) - мистическое течение в исламе; ему характерен аскетизм и учение о постепенном приближении через мистическую любовь к познанию Бога.

«Суфизм отрицает возможность постижения истины традиционными методами, применяемыми в повседневной жизни, то есть формальной логикой и шаблонным мышлением. Для утончения восприятия (с этого начинается собственно Путь) необходимо выйти за рамки стандарта, изменить точку отсчёта и саму систему координат - стать необычным. Такой метод “отстранения” весьма характерен для историй о Мулле Насреддине, и, в результате, самые заурядные, казалось бы, бытовые ситуации, увиденные в необычном ракурсе, приобретают новый, глубоко философский смысл. Насреддин, который является истинным суфием, часто использует особую дервишскую технику, заключающуюся в том, что он играет роль обывателя, непосвящённого человека (суфии называют это “путём упрёка”), чтобы человек смог отразиться в ситуации, как в зеркале, и получить нужный урок»*.
_____________
* Идрис Шах. Мудрость идиотов. Подвиги несравненного муллы Насреддина. Суфийские притчи. М., 1993

Остроумие Насреддина прославило его в веках. Народным любимцем он, видимо, стал уже при жизни. Со временем слава его не убавилась, а столь усилилась, что ныне у некоторых народов Востока даже сложилась традиция - если кто-то произносит в обществе имя Ходжи Насреддина, он обязан рассказать семь историй из жизни остроумца, а в ответ на это каждый слушатель также должен рассказать свои семь историй о Ходже. По преданию, семь историй о Насреддине, изложенных в определённой последовательности, могут привести человека к озарению и мгновенному постижению истины.

Первые лятаиф - анекдоты о Насреддине - записаны в Турции в XVI в. Со временем они были собраны в книге. Первая книга анекдотов о Насреддине появилась в Турции в 1837 - 1838 гг. В 1859 г. востоковед Малауф перевёл их на французский язык и издал в Париже. С этого времени Ходжа стал популярным героем и у европейских народов.

В мире установлено несколько памятников Ходже Насреддину. Самые известные - у въезда в Сиврихисар и в Хорту, а также в Бухаре. Недавно памятник остроумцу появился в День смеха в Москве на Ярцевской улице. Скульптор Андрей Орлов*. Любопытно, что на всех памятниках Насреддину сопутствует ослик.
_________________________
* Андрей Юрьевич Орлов (р. 1946) - русский скульптор; в России и за рубежом установлено более 20 памятников автора, в том числе: в Москве - барону Мюнхгаузену, Шерлоку Холмсу и доктору Ватсону; под Калугой - Маленькому принцу; в Подольске - Петру и Февронии и Золотой рыбке и др.

Классикой советского кинематографа стал фильм Якова Протозанова* «Насреддин в Бухаре», снятый во время Великой Отечественной войны в 1943 г. в Ташкенте. Автором сценария был Леонид Соловьёв, а роль Ходжи Насреддина исполнил выдающийся актёр Лев Свердлин**.
______________________
* Яков Александрович Протозанов (1881 - 1945) - один из ведущих режиссёров мирового немого кино. В СССР снял такие знаменитые фильмы, как «Аэлита» (1924), «Закройщик из Торжка» (1925), «Процесс о трёх миллионах» (1926), «Праздник святого Йоргена» (1930) и другие.
** Лев Наумович Свердлин (1901 - 1969) - один из ведущих актёров советского кино; народный артист СССР.

«…А дорога все звенела, дымилась под копытами ишака. И звучала песня Ходжи Насреддина. За десять лет он побывал всюду: в Багдаде, Стамбуле и Тегеране, в Бахчисарае, Эчмиадзине и Тбилиси, в Дамаске и Трапезунде, он знал все эти города и еще великое множество других, и везде он оставил по себе память».

И вот несколько лет назад Ходжа Насреддин вместе со своим ишаком появился в Москве. Заняли они свое место рядом со станцией метро «Молодежная» совсем скромно, как будто бы не желая привлекать к себе внимания прохожих. А место это необычайно оживленное, всегда много народа, вокруг все спешат. Куда-то спешит и Ходжа Насреддин, а его верный спутник остановился лишь на одно мгновение, робко предлагая своему хозяину немного отдохнуть. Ходжа оглянулся, но он вовсе не желает здесь задерживаться. На лице у него добрая улыбка, а милый ишачок внимательно слушает своего хозяина, понимая его, как кажется, с полуслова. Пройдет минута, и они скроются в толпе.

Но прохожих они притягивают, словно мощный магнит. Едва ли не каждый желает непременно сфотографироваться рядом с ними. Дети, которые постарше, сразу же сами забираются верхом на ишака, тех, что помладше, усаживают их родители. Да и взрослые люди не могут удержаться от желания посидеть на ишаке самого Насреддина! Весь день до позднего вечера вокруг них царит оживление, слышны веселые голоса. Меняются фотографы, меняются те, кого фотографируют. Трудно улучить минуту, когда около них никого нет. Что и говорить, нынешняя жизнь у бедного ишака весьма нелегкая, но он нисколько не унывает!

Для большинства читателей знакомство с Ходжой Насреддином, скорее всего, началось не с книги, а с кино. Самый известный фильм «Насреддин в Бухаре» был поставлен во время войны в 1943 году. Авторы сценария Л.Соловьев и В.Виткович, режиссер Я.Протазанов, в главной роли снимался народный артист СССР Лев Свердлин. Этот фильм видели очень и очень многие. Но был еще один фильм: «Похождения Насреддина», снятый на ташкентской киностудии в 1946 году. Автор сценария В.Виткович, режиссер Наби Ганиев. Главную роль в нем исполнил народный артист СССР Раззак Хамраев. Два замечательных актера, два замечательных фильма. Однако последний из них, кажется, видели совсем немногие. Возможно, даже мало кто из нынешних зрителей знает о его существовании.

Автор этой скульптурной композиции Андрей Юрьевич Орлов, видимо, следовал своему собственному замыслу и представлению об этом персонаже. Его Ходжа Насреддин не напоминает ни одного из актеров, которые исполняли эту роль в кинофильмах. Композиция простая и выразительная, Насреддин со своим ишаком сразу же стали всеобщими любимцами. Как приятно в повседневной уличной сутолоке, среди озабоченных, зачастую раздраженных прохожих, неожиданно встретить старого, доброго знакомого, любимого литературного героя! Наверняка у всякого, кто увидит их здесь, настроение изменится к лучшему и сделается он, хотя бы на мгновение, чуть добрее.

Автору «Повести о Ходже Насреддине» судьбою было назначено встретить своего героя. Писатель Леонид Васильевич Соловьев (1906-1962) родился далеко от Бухары, но случилось это под небом Востока. Его отец В.А. Соловьев служил помощником инспектора северо-сирийских школ Императорского Православного общества в городе Триполи, на восточном берегу Средиземного моря (современный Ливан). Здесь встретились, познакомились и поженились родители будущего писателя, здесь у них появился на свет их сын Леонид. Но на этой земле побывал когда-то и сам Ходжа Насреддин: «Покинув Бухару, Ходжа Насреддин со своей женой Гюльджан направился сначала в Стамбул, а оттуда к арабам. Он возмутил спокойствие поочередно в Багдаде, Медине, Бейруте и Басре, привел в небывалое смятение Дамаск, потом завернул мимоходом в Каир» . («Очарованный принц».)

В 1909 году, когда мальчику было около трех лет, семья его вернулась на родину и поселилась в Бугуруслане. Но в доме сохранялись воспоминания и рассказы о далекой, экзотической стране. В 1920 (или 1921) году семья переехала в Коканд, его отец был назначен здесь заведующим железнодорожной школой. Легенды и рассказы о Востоке превратились в реальность.

Печататься молодой писатель начинал в газете «Туркестанская правда», в дальнейшем «Правда Востока», в этой газете он работал специальным корреспондентом до 1930 года. Он очень хорошо знал и любил узбекский и таджикский фольклор. Леонид Соловьев стал автором многих произведений, но самое известное из них – это «Повесть о Ходже Насреддине». Сам он шутливо говорил об этом: «Какую свинью подложил мне этот Ходжа Насреддин – сделал меня автором одной книги…»

Первая книга о Ходже Насреддине «Возмутитель спокойствия» была опубликована в 1939 (или 1940) году. Успех повести пришелся на предвоенные годы. В сентябре 1946 года писатель был арестован, его обвинили в подготовке террористического акта. Поэтому, наверное, нет его фамилии, среди авторов фильма Н.Ганиева, как сценариста. Свою вторую книгу о Ходже Насреддине «Очарованный принц» он писал, находясь в заключении в мордовском лагере, где был сначала ночным сторожем в цехе, а потом ночным банщиком. Ночная работа позволяла ему сосредоточиться над книгой, бумагу присылали родители и сестры. Так была написана одна из самых добрых и любимых наших книг. Над книгой писатель работал до конца 1950 года. На свободу он вышел в июне 1954 года, этот год указал как год окончания работы над своей книгой. В 1956 году обе книги «Повести о Ходже Насреддине» впервые были выпущены в Ленинграде в одном томе.

Автор биографического очерка о нем (в послесловии к однотомному изданию 1971 года) Дм.Молдавский не мог в те времена рассказать об этом читателям. Теперь нам понятен смысл его слов, спрятанный между строк: «После войны имя Леонида Соловьева в течение нескольких лет не упоминалось. Но и в эти годы писатель продолжал работать. Старый друг его Ходжа Насреддин пришел снова к нему в самое тяжелое время жизни, пришел, чтобы вдохнуть надежду и веру в грядущее. Он помог сохранить ему юмор и оптимизм, которым так поражались первые слушатели этого произведения…»

Уже после смерти писателя Дм.Молдавский встречался в Намангане с его сестрой Екатериной Васильевной, она ему говорила: «Леонид, прежде всего, был и до конца остался «азиатом». Запаса впечатлений, вынесенных из Средней Азии, хватило ему на всю жизнь. Из этих впечатлений сложилось самое значительное произведение Леонида – «Повесть о Ходже Насреддине».

И еще она говорила: «Простые герои книги Леонида – это люди, которых он встречал в повседневной жизни. А вот эмиры, ханы, вельможи – это персонажи сказок».

Персонаж этой старой открытки, несомненно, был одним из тех людей из народа, благодаря которым и сложилась легенда о Ходже Насреддине. Фотограф встретил этого молодого человека в далекие времена где-то в Маргеланском уезде, беззаботного бродягу и весельчака, который разъезжал по городам, рассказывал, наверное, разные истории, развлекая своими шутками постояльцев караван сараев, тем самым зарабатывал себе на пропитание. Можно заметить, что он не бедствовал, есть у него свой собственный транспорт, его ишак. Одет он отнюдь не в лохмотья, да и веселое его настроение вовсе не выглядит притворным. Не похож он на голодного нищего. Стало быть, его рассказы и шутки ценились и вполне достойно оплачивались. Как знать, быть может, и Леонид Васильевич Соловьев, который в 1924-25 годах много разъезжал по Ферганской области, работая специальным корреспондентом, повстречал когда-то этого человека, к тому времени уже весьма постаревшего.

Он стоял, озаренный ярким пламенем шипящих факелов; толпа
дружно подхватила его песню, и над ночной Бухарой понеслось,
гудя, звеня и ликуя:
Нищий, босый и голый, я -- бродяга веселый, Буду жить,
буду петь и на солнце глядеть!
Куда было дворцу до такого веселья и ликования.
-- Расскажи! -- закричал кто-то.-- Расскажи, как ты
ухитрился утопить вместо себя ростовщика Джа-фара?
-- Да! -- вспомнил Ходжа Насреддин.-- Юсуп! Ты помнишь мою
клятву?
-- Помню! -- отозвался Юсуп.-- Ты сдержал ее, Ходжа
Насреддин!
-- Где он? -- спросил Ходжа Насреддин.-- Где ростовщик? Вы
взяли его сумку?
-- Нет. Мы не притрагивались к нему.
-- Ай-ай-ай! -- укоризненно сказал Ходжа Насреддин.--
Неужели вы не понимаете, о жители Бухары, с избытком наделенные
благородством, но чуточку обиженные умом, что если эта сумка
попадет в руки наследникам ростовщика, то они выжмут из вас все
долги до последнего гроша! Подайте мне его сумку!
Десятки людей, крича и толпясь, бросились выполнять
приказание Ходжи Насреддина, принесли мокрую сумку и подали
ему.
Он наугад вынул одну расписку.
-- Седельник Мамед! -- крикнул он.-- Кто здесь седельник
Мамед?
-- Я,-- ответил тонкий, дребезжащий голос; из толпы
выступил вперед маленький старик в цветистом, донельзя рваном
халате и с бороденкой в три волоса.
-- Завтра ты, седельник Мамед, должен уплатить по этой
расписке пятьсот таньга. Но я. Ходжа Насреддин, освобождаю тебя
от уплаты долга; обрати эти деньги на свои нужды и купи себе
новый халат, ибо твой больше похож на созревшее хлопковое поле;
отовсюду лезет вата!
С этими словами он порвал расписку в клочки. Так он
поступил со всеми расписками. Когда была порвана последняя.
Ходжа Насреддин, сильно размахнувшись, швырнул сумку в воду.
-- Пусть она лежит на дне всегда и вечно, эта сумка! --
воскликнул он.-- И пусть никогда никто не наденет ее на себя! О
благородные жители Бухары, нет большего позора для человека,
чем носить такую сумку, и что бы ни случилось с каждым из вас,
и если даже кто-нибудь из вас разбогатеет,-- на что, впрочем,
мало надежды, пока здравствуют наш солнцеподобный эмир и его
неусыпные визири,-- но если так случится и кто-нибудь из вас
разбогатеет, то он никогда не должен надевать такую сумку, дабы
не покрыть вечным позором и себя самого, и свое потомство до
четырнадцатого колена! А кроме того, он должен помнить, что на
свете существует Ходжа Насреддин, который шутить не любит,-- вы
все видели, какому наказанию подверг он ростовщика Джафара!
Теперь я прощаюсь с вами, о жители Благородной Бухары, пришло
мне время отправляться в дальний путь. Гюльджан, ты поедешь со
мной?!
-- Поеду -- куда хочешь! -- сказала она.
Жители Бухары достойно проводили Ходжу На-среддина.
Караван-сарайщики привели для невесты белого, как хлопок,
ишака; ни одного темного пятнышка не было на нем, и он
горделиво сиял, стоя рядом со своим серым собратом, старинным и
верным спутником Ходжи Насреддина в скитаниях. Но серый ишак
ничуть не смущался столь блистательным соседством, спокойно
жевал зеленый сочный клевер и даже отталкивал своей мордой
морду белого ишака, как бы давая этим понять, что, несмотря на
бесспорное превосходство в масти, белый ишак далеко еще не
имеет перед Ходжой Насреддином таких заслуг, какие имеет он,
серый ишак.
Кузнецы притащили переносный горн и подковали тут же обоих
ишаков, седельники подарили два богатых седла: отделанное
бархатом -- для Ходжи Насреддина и отделанное серебром -- для
Гюльджан. Чайханщики принесли два чайника и две китайские
наилучшие пиалы, оружейник -- саблю знаменитой стали гурда,
чтобы Ходже Насреддину было чем обороняться в пути от
разбойников; коверщики принесли попоны, арканщики -- волосяной
аркан, который, будучи растянут кольцом вокруг спящего,
предохраняет от укуса ядовитой змеи, ибо змея, накалываясь на
жесткие волосинки, не может переползти через него.
Принесли свои подарки ткачи, медники, портные, сапожники;
вся Бухара, за исключением мулл, сановников и богачей, собирала
в путь своего Ходжу Насреддина.
Гончары стояли в стороне печальные: им нечего было
подарить. Зачем человеку нужен в дороге глиняный кувшин, когда
есть медный, подаренный чеканщиками?
Но вдруг возвысил свой голос самый древний из гончаров,
которому насчитывалось уже за сто лет:
-- Кто это говорит, что мы, гончары, ничего не подарили
Ходже Насреддину? А разве его невеста, эта прекрасная девушка,
не происходит из славного и знаменитого сословия бухарских
гончаров?
Гончары закричали и зашумели, приведенные в полное
восхищение словами старика. Потом они дали от себя Гюльджан
строгое наставление -- быть Ходже

Насреддину верной, преданной подругой, дабы не уронить
славы и чести сословия.
-- Близится рассвет,-- обратился Ходжа Насред-дин к
народу.-- Скоро откроют городские ворота. Мы с моей невестой
должны уехать незаметно, если же вы пойдете нас провожать, то
стражники, вообразив, что все жители Бухары решили покинуть
город и переселиться на другое место, закроют ворота и никого
не выпустят. Поэтому -- расходитесь по домам, о жители
Благородной Бухары, пусть будет спокоен ваш сон, и пусть
никогда не нависают над вами черные крылья беды, и пусть дела
ваши будут успешны. Ходжа Насреддин прощается с вами! Надолго
ли? Я не знаю и сам...

было на нем, и он горделиво сиял, стоя рядом со своим серым собратом, старинным
и верным спутником Ходжи Насреддина в скитаниях. Но серый ишак ничуть не
смущался столь блистательным соседством, спокойно жевал зеленый сочный клевер и
даже отталкивал своей мордой морду белого ишака, как бы давая этим понять, что,
несмотря на бесспорное превосходство в масти, белый ишак далеко еще не имеет
перед Ходжой Насреддином таких заслуг, какие имеет он, серый ишак.

Кузнецы притащили переносный горн и подковали тут же обоих ишаков,
седельники подарили два богатых седла: отделанное бархатом – для Ходжи
Насреддина и отделанное серебром – для Гюльджан. Чайханщики принесли два чайника
и две китайские наилучшие пиалы, оружейник – саблю знаменитой стали гурда, чтобы
Ходже Насреддину было чем обороняться в пути от разбойников; коверщики принесли
попоны, арканщики – волосяной аркан, который, будучи растянут кольцом вокруг
спящего, предохраняет от укуса ядовитой змеи, ибо змея, накалываясь на жесткие
волосинки, не может переползти через него.

Принесли свои подарки ткачи, медники, портные, сапожники; вся Бухара, за
исключением мулл, сановников и богачей, собирала в путь своего Ходжу Насреддина.

Гончары стояли в стороне печальные: им нечего было подарить. Зачем человеку
нужен в дороге глиняный кувшин, когда есть медный, подаренный чеканщиками?

– Кто это говорит, что мы, гончары, ничего не подарили Ходже Насреддину? А
разве его невеста, эта прекрасная девушка, не происходит из славного и
знаменитого сословия бухарских гончаров?

Гончары закричали и зашумели, приведенные в полное восхищение словами
старика. Потом они дали от себя Гюльджан строгое наставление – быть Ходже

Насреддину верной, преданной подругой, дабы не уронить славы и чести
сословия.

– Близится рассвет, – обратился Ходжа Насреддин к народу. – Скоро откроют
городские ворота. Мы с моей невестой должны уехать незаметно, если же вы пойдете
нас провожать, то стражники, вообразив, что все жители Бухары решили покинуть
город и переселиться на другое место, закроют ворота и никого не выпустят.
Поэтому – расходитесь по домам, о жители Благородной Бухары, пусть будет спокоен
ваш сон, и пусть никогда не нависают над вами черные крылья беды, и пусть дела
ваши будут успешны. Ходжа Насреддин прощается с вами! Надолго ли? Я не знаю и
сам…

На востоке уже начала протаивать узкая, едва заметная полоска. Над водоемом
поднимался легкий пар. Народ начал расходиться, люди гасили факелы, кричали,
прощаясь:

– Добрый путь. Ходжа Насреддин! Не забывай свою родную Бухару!

Особенно трогательным было прощание с кузнецом Юсупом и чайханщиком Али.
Толстый чайханщик не мог удержаться от слез, которые обильно увлажнили его
красные полные щеки.

До открытия ворот Ходжа Насреддин пробыл в доме Нияза, но как только первый
муэдзин протянул над городом печально звенящую нить своего голоса – Ходжа
Насреддин и Гюльджан тронулись в путь. Старик Нияз проводил их до угла, – дальше
Ходжа Насреддин не позволил, и старик остановился, глядя вслед им влажными
глазами, пока они не скрылись за поворотом. Прилетел легкий утренний ветерок и
начал хлопотать на пыльной дороге, заботливо заметая следы.

Нияз бегом пустился домой, торопливо поднялся на крышу, откуда было видно
далеко за городскую стену, и, напрягая старые глаза, смахивая непрошеные слезы,
долго смотрел на бурое, сожженное солнцем взгорье, по которому вилась, уходя за
тридевять земель, серая лента дороги. Он долго ждал, в его сердце начала
закрадываться тревога: уж не попались ли Ходжа Насреддин и Гюльджан в руки
стражников? Но вот, присмотревшись, старик различил вдали два пятна – серое и
белое: они все удалялись, все уменьшались, потом серое пятно исчезло, слившись
со взгорьем, а белое виднелось еще долго, то пропадая в лощинах и впадинах, то
показываясь опять. Наконец и оно исчезло, растворилось в поднимающемся мареве.
Начинался день, и начинался зной. А старик, не замечая зноя, сидел на крыше в
горькой задумчивости, его седая голова тряслась, и душный комок стоял в горле.
Он не роптал на Ходжу Насреддина и свою дочку, он желал им долгого счастья, но
ему было горько и больно думать о себе, – теперь совсем опустел его дом, и
некому скрасить звонкой песней и веселым смехом его одинокую старость. Подул
жаркий ветер, всколыхнул листву виноградника, взвихрил пыль, задел крылом
горшки, что сушились на крыше, и они зазвенели жалобно, тонко, протяжно, словно
бы и они грустили о покинувших дом…

Нияз очнулся, услышав какой-то шум за спиной, оглянулся: к нему на крышу
поднимались по лестнице один за другим три брата, все – молодец к молодцу, и все
– гончары. Они подошли и склонились перед стариком в поклонах, преисполненные
глубочайшего уважения.

– О почтенный Нияз! – сказал старший из них. – Твоя дочка ушла от тебя за
Ходжой Насреддином, но ты не должен горевать и роптать, ибо таков вечный закон
земли, что зайчиха не живет без зайца, лань не живет без оленя, корова не живет
без быка и утка не живет без селезня. А разве девушка может прожить без верного
и преданного друга, и разве не парами сотворил аллах все живущее на земле,
разделив даже хлопковые побеги на мужские и женские. Но, чтобы не была черной
твоя старость, о почтенный Нияз, решили мы все трое сказать тебе следующее: тот,
кто породнился с Ходжой Насреддином, тот породнился со всеми жителями Бухары, и
ты, о Нияз, породнился отныне с нами. Тебе известно, что прошлой осенью мы,
скорбя и стеная, похоронили нашего отца и твоего друга, почтеннейшего Усмана
Али, и ныне у нашего очага пустует место, предназначенное для старшего, и мы
лишены ежедневного счастья почтительно созерцать белую бороду, без которой, как
равно и без младенческого крика, дом считается наполовину пустым, ибо хорошо и
спокойно бывает на душе у человека только тогда, когда он находится посередине
между тем, обладающим бородою, кто дал ему жизнь, и между тем, лежащим в
колыбели, которому он сам дал жизнь. И поэтому, о почтенный Нияз, мы просим тебя
преклонить слух к нашим словам, и не отвергать нашей просьбы, и войти в наш дом,
занять у нашего очага место, предназначенное для старшего, и быть нам всем троим
за отца, а нашим детям за дедушку.

Братья просили так настойчиво, что Нияз не мог отказаться: он вошел к ним в
дом и был принят с великим почтением. Так на старости лет он за свою честную и
чистую жизнь был вознагражден самой большой наградой, какая только существует на
земле для мусульманина: он стал Нияз-бобо, то есть дедушка, глава большой семьи,
в которой у него было четырнадцать внуков, и взор его мог наслаждаться
беспрерывно, переходя с одних розовых щек, измазанных тутовником и виноградом,
на другие, не менее грязные. И слух его с тех пор никогда не был удручаем
тишиною, так что ему с непривычки приходилось даже иной раз тяжеленько и он
удалялся в свой старый дом отдохнуть и погрустить о таких близких его сердцу и
таких далеких, ушедших неизвестно куда… В базарные дни он отправлялся на площадь
и расспрашивал караванщиков, прибывших в Бухару со всех концов земли: не
встретились ли им по дороге два путника – мужчина, под которым серый ишак, и
женщина на белом ишаке без единого темного пятнышка? Караванщики морщили свои
загорелые лбы, отрицательно качали головами: нет, такие люди им по дороге не
попадались.

Ходжа Насреддин, как всегда, исчез бесследно, чтобы вдруг объявиться там,
где его совсем не ожидают.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ, которая могла бы послужить началом для новой книги

Я совершил семь путешествий, и про каждое путешествие есть удивительный
рассказ, который смущает умы.

"Тысяча и одна ночь"

И он объявился там, где его совсем не ожидали. Он объявился в Стамбуле.

Это произошло на третий день по получении султаном письма от эмира
бухарского. Сотни глашатаев разъезжали по городам и селениям , оповещая
народ о смерти Ходжи Насреддина. Обрадованные муллы дважды в день, утром и
вечером, оглашали в мечетях эмирское письмо и возносили благодарность аллаху.

Султан пировал во дворцовом саду, в прохладной тени тополей, орошаемых
влажной пылью фонтанов. Вокруг теснились визири, мудрецы, поэты и прочая
дворцовая челядь, жадно ожидавшая подачек.

Черные рабы двигались вереницами с дымящимися подносами, кальянами и
кувшинами в руках. Султан был в очень хорошем расположении духа и беспрерывно
шутил.

– Почему сегодня, несмотря на такую жару, в воздухе чувствуется сладостная
легкость и благоухание? – лукаво прищурившись, спрашивал он мудрецов и поэтов. –
Кто из вас достойно ответит на наш вопрос?

И они, кидая умильные взгляды на кошелек в его руках, отвечали:

– Дыхание нашего сиятельного повелителя насытило воздух сладостной
легкостью, а благоухание распространилось потому, что душа нечестивого Ходжи
Насреддина перестала наконец источать свой гнусный смрад, отравляющий ранее весь
мир.

В стороне, наблюдая за порядком, стоял охранитель спокойствия и благочестия
в Стамбуле – начальник стражи, отличавшийся от своего достойного бухарского
собрата Арсланбека разве только еще большей свирепостью да необычайной худобой,
каковые качества сопутствовали в нем друг другу, что было давно замечено
жителями Стамбула, и они еженедельно с тревогой в глазах расспрашивали дворцовых
банщиков о состоянии почтенных телес начальника, – если сведения были зловещими,
то все жители, обитавшие близ дворца, прятались по домам и без крайней
необходимости не выходили никуда до следующего банного дня. Так вот, этот самый
приводящий в трепет начальник стоял в стороне; его голова, увенчанная чалмой,
торчала на длинной и тонкой шее, как на шесте (многие жители Стамбула затаенно
вздохнули бы, услышав такое сравнение!).

Все шло очень хорошо, ничто не омрачало праздника и не предвещало беды.
Никто и не заметил дворцового надзирателя, который, привычно и ловко
проскользнув между придворными, подошел к начальнику стражи, что-то шепнул ему.
Начальник вздрогнул, переменился в лице и торопливыми шагами вышел вслед за
надзирателем. Через минуту он вернулся – бледный, с трясущимися губами.
Расталкивая придворных, он подошел к султану и в поклоне сломался перед ним
пополам:

– О великий повелитель!..

– Что там еще? – недовольно спросил султан. – Неужели ты даже в такой день
не можешь удержать при себе свои палочные и тюремные новости? Ну, говори скорей!

– О сиятельный и великий султан, язык мой отказывается…

Султан встревожился, сдвинул брови. Начальник стражи полушепотом закончил:

– Он – в Стамбуле!

– Кто? – глухо спросил султан, хотя сразу понял, о ком идет речь.

– Ходжа Насреддин!

Начальник стражи тихо произнес это имя, но придворные имеют чуткий слух; по
всему саду зашелестело:

– Ходжа Насреддин! Он – в Стамбуле!.. Ходжа Насреддин в Стамбуле!

– Откуда ты знаешь? – спросил султан; голос его был хриплым. – Кто сказал
тебе? Возможно ли это, если мы имеем письмо эмира бухарского, в котором он своим
царственным словом заверяет нас, что Ходжа Насреддин больше не пребывает в
живых.

Начальник стражи подал знак дворцовому надзирателю, и тот подвел к султану
какого-то человека с плоским носом на рябом лице, с желтыми беспокойными
глазами.

– О повелитель! – пояснил начальник стражи. – Этот человек долго служил
шпионом при дворце эмира бухарского и очень хорошо знает Ходжу Насреддина. Потом
этот человек переехал в Стамбул, и я взял его на должность шпиона, в каковой
должности он состоит и сейчас.

– Ты видел его? – перебил султан, обращаясь к шпиону. – Ты видел
собственными глазами? Шпион ответил утвердительно.

– Но ты, может быть, обознался?

Шпион ответил отрицательно. Нет, он не мог обознаться. И рядом с Ходжой
Насреддином ехала какая-то женщина на белом ишаке.

– Почему же ты не схватил его сразу? – воскликнул султан. – Почему ты не
предал его в руки стражников?

– О сиятельный повелитель! – ответил шпион и повалился, дрожа, на колени. –
В Бухаре я попал однажды в руки Ходжи Насреддина, и если бы не милость аллаха,
то не ушел бы от него живым. И когда я сегодня увидел его на улицах Стамбула, то
зрение мое помутилось от страха, а когда я очнулся, то он уже исчез.

– Таковы твои шпионы! – воскликнул султан, блеснув глазами на согнувшегося
начальника стражи. – Один только вид преступника приводит их в трепет!

Он оттолкнул ногой рябого шпиона и удалился в свои покои, сопровождаемый
длинной цепью черных рабов.

Визири, сановники, поэты и мудрецы тревожно гудящей толпой устремились к
выходу.

Через пять минут в саду никого не осталось, кроме начальника стражи,
который, глядя в пустоту остановившимися мутными глазами, бессильно опустился на
мраморный край водоема и долго сидел, внимая в одиночестве тихому плеску и смеху
фонтанов. И казалось, он в одно мгновение так похудел и высох, что если бы
жители Стамбула увидели его, то бросились бы врассыпную кто куда, не подбирая