Записки о Шерлоке Холмсе читать онлайн - Артур Конан Дойль. История о лучшем сыщике всех времен
Серебряный (рассказ)
Жёлтое лицо (рассказ)
Приключение клерка (рассказ)
«Глория Скотт» (рассказ)
Обряд дома Месгрейвов (рассказ)
Рейгетские сквайры (рассказ)
Горбун (рассказ)
Постоянный пациент (рассказ)
Случай с переводчиком (рассказ)
Морской договор (рассказ)
Последнее дело Холмса (рассказ)
Серебряный
Перевод Д. Жукова
Боюсь, Уотсон, что мне придется ехать, сказал как-то за завтраком Холмс.
Ехать? Куда?
В Дартмур, в Кингс-Пайленд.
Я не удивился. Меня куда больше удивляло, что Холмс до сих пор не принимает участия в расследовании этого из ряда вон выходящего дела, о котором говорили вся Англия. Весь вчерашний день мой приятель ходил по комнате из угла в угол, сдвинув брови и низко опустив голову, то и дело набивая трубку крепчайшим черным табаком и оставаясь абсолютно глухим ко всем моим вопросам и замечаниям. Свежие номера газет, присылаемые нашим почтовым агентом, Холмс бегло просматривал и бросал в угол. И все-таки, несмотря на его молчание, я знал, что занимает его. В настоящее время в центре внимания публики, было только одно, что могло бы дать достаточно пищи его аналитическому уму, - таинственное исчезновение фаворита, который должен был участвовать в скачках на кубок Уэссекса, и трагическое убийство его тренера. И когда Холмс вдруг объявил мне о своем намерении ехать в Кингс-Пайленд, то есть туда, где разыгралась трагедия, то я ничуть не удивился - я ждал этого.
Я был бы счастлив поехать с вами, если, конечно, не буду помехой, - сказал я.
Мой дорогой Уотсон, вы сослужите мне большую службу, если поедете. И я уверен, что вы не даром потратите время, ибо случай этот, судя по тому, что уже известно, обещает быть исключительно интересным. Едем сейчас в Паддингтон, мы еще успеем на ближайший поезд. По дороге я расскажу вам подробности. Да, захватите, пожалуйста, ваш превосходный полевой бинокль, он может пригодиться.
Вот так и случилось, что спустя час после нашего разговора мы уже сидели в купе первого класса, и поезд мчал нас в направлении Эксетера. Худое сосредоточенное лицо моего друга в надвинутом на лоб дорожном картузе склонилось над пачкой свежих газет, которыми он запасся в киоске на Паддингтонском вокзале. Наконец - Рединг к тому времени остался уже далеко позади - он сунул последнюю газету под сиденье и протянул мне портсигар.
А мы хорошо едем,- заметил он, взглядывая то на часы, то в окно. - Делаем пятьдесят три с половиной мили в час.
Я не заметил ни одного дистанционного столбика.
И я тоже. Но расстояние между телеграфными столбами по этой дороге шестьдесят ярдов, так что высчитать скорость ничего не стоит. Вам, конечно, известны подробности об убийстве Джона Стрэкера и исчезновении Серебряного?
Только те, о которых сообщалось в "Телеграф" и в "Кроникл".
Это один из случаев, когда искусство логически мыслить должно быть использовано для тщательного анализа и отбора уже известных фактов, а не для поисков новых. Трагедия, с которой мы столкнулись, так загадочна и необычна и связана с судьбами стольких людей, что полиция буквально погибает от обилия версий, догадок и предположений.
Серебряный - Боюсь, Уотсон, что мне придется ехать, сказал как-то за завтраком Холмс. - Ехать? Куда? - В Дартмур, в Кингс-Пайленд. Я не удивился. Меня куда больше удивляло, что Холмс до сих пор не принимает участия в расследовании этого из ряда вон выходящего дела, о котором говорила вся Англия. Весь вчерашний день мой приятель ходил по комнате из угла в угол, сдвинув брови и низко опустив голову, то и дело набивая трубку крепчайшим черным табаком и оставаясь абсолютно глухим ко всем моим вопросам и замечаниям. Свежие номера газет, присылаемые нашим почтовым агентом, Холмс бегло просматривал и бросал в угол. И все-таки, несмотря на его молчание, я знал, что занимает его. В настоящее время в центре внимания публики, было только одно, что могло бы дать достаточно пищи его аналитическому уму, - таинственное исчезновение фаворита, который должен был участвовать в скачках на кубок Уэссекса, и трагическое убийство его тренера. И когда Холмс вдруг объявил мне о своем намерении ехать в Кингс-Пайленд, то есть туда, где разыгралась трагедия, то я ничуть не удивился - я ждал этого. - Я был бы счастлив поехать с вами, если, конечно, не буду помехой, - сказал я. - Мой дорогой Уотсон, вы сослужите мне большую службу, если поедете. И я уверен, что вы не даром потратите время, ибо случай этот, судя по тому, что уже известно, обещает быть исключительно интересным. Едем сейчас в Паддингтон, мы еще успеем на ближайший поезд. По дороге я расскажу вам подробности. Да, захватите, пожалуйста, ваш превосходный полевой бинокль, он может пригодиться. Вот так и случилось, что спустя час после нашего разговора мы уже сидели в купе первого класса, и поезд мчал нас в направлении Эксетера. Худое сосредоточенное лицо моего друга в надвинутом на лоб дорожном картузе склонилось над пачкой свежих газет, которыми он запасся в киоске на Паддингтонском вокзале. Наконец - Рединг к тому времени остался уже далеко позади - он сунул последнюю газету под сиденье и протянул мне портсигар. - А мы хорошо едем, - заметил он, взглядывая то на часы, то в окно. - Делаем пятьдесят три с половиной мили в час. - Я не заметил ни одного дистанционного столбика. - И я тоже. Но расстояние между телеграфными столбами по этой дороге шестьдесят ярдов, так что высчитать скорость ничего не стоит. Вам, конечно, известны подробности об убийстве Джона Стрэкера и исчезновении Серебряного? - Только те, о которых сообщалось в "Телеграф" и в "Кроникл". - Это один из случаев, когда искусство логически мыслить должно быть использовано для тщательного анализа и отбора уже известных фактов, а не для поисков новых. Трагедия, с которой мы столкнулись, так загадочна и необычна и связана с судьбами стольких людей, что полиция буквально погибает от обилия версий, догадок и предположений. Трудность в том, чтобы выделить из массы измышлений и домыслов досужих толкователей и репортеров несомненные, непреложные факты. Установив исходные факты, мы начнем строить, основываясь на них, нашу теорию и попытаемся определить, какие моменты в данном деле можно считать узловыми. Во вторник вечером я получил две телеграммы - от хозяина Серебряного полковника Росса и от инспектора Грегори, которому поручено дело. Оба просят моей помощи. - Во вторник вечером! - воскликнул я. - А сейчас уже четверг. Почему вы не поехали туда вчера? - Я допустил ошибку, милый Уотсон. Боюсь, со мной это случается гораздо чаще, чем думают люди, знающие меня только по вашим запискам. Я просто не мог поверить, что лучшего скакуна Англии можно скрывать так долго, да еще в таком пустынном краю, как Северный Дартмур. Вчера я с часу на час ждал сообщения, что лошадь нашли и что ее похититель - убийца Джона Стрэкера. Но прошел день, прошла ночь, и единственное, что прибавилось к делу, - это арест молодого Фицроя Симпсона. Я понял, что пора действовать. И все-таки у меня такое ощущение, что вчерашний день не прошел зря. - У вас уже есть версия? - Нет, но я выделил самые существенные факты. Сейчас я вам изложу их. Ведь лучший способ добраться до сути дела - рассказать все его обстоятельства кому-то другому. К тому же вы вряд ли сможете мне помочь, если не будете знать, чем мы сейчас располагаем. Я откинулся на подушки, дымя сигарой, а Холмс, подавшись вперед и чертя для наглядности по ладони тонким длинным пальцем, стал излагать мне события, заставившие нас предпринять это путешествие. - Серебряный, - начал он, - сын Самоцвета и Отрады и ничем не уступает своему знаменитому отцу. Сейчас ему пять лет. Вот уже три года, как его счастливому обладателю, полковнику Россу, достаются на скачках все призы. Когда произошло несчастье. Серебряный считался первым фаворитом скачек на кубок Уэссекса; ставки на него заключались три к одному. Он был любимец публики и еще ни разу не подводил своих почитателей. Даже если с ним бежали лучшие лошади Англии, на него всегда ставили огромные суммы. Понятно поэтому, что есть много людей, в интересах которых не допустить появления Серебряного у флага и в будущий вторник. Это, конечно, прекрасно понимали в Кингс-Пайленде, где находится тренировочная конюшня полковника Росса. Фаворита строжайше охраняли. Его тренером был Джон Стрэкер, прослуживший у полковника двенадцать лет, из которых пять лет он был жокеем, пока не стал слишком тяжел для положенного веса. Обязанности свои он всегда выполнял образцово и был преданным слугой. У него было трое помощников, потому что конюшня маленькая - всего четыре лошади. Ночью один конюх дежурил в конюшне, а другие спали на сеновале. Все трое - абсолютно надежные парни. Джон Стрэкер жил с женой в небольшом коттедже, ярдах в двухстах от конюшни. Платил ему полковник хорошо, детей у них нет, убирает в доме и стирает служанка. Местность вокруг Кингс-Пайленда пустынная, только к северу на расстоянии полумили каким-то подрядчиком из Тавистока выстроено несколько вилл для больных и вообще желающих подышать целебным дартмурским воздухом. Сам Тависток находится на западе, до него две мили, а по другую сторону равнины, тоже на расстоянии двух миль, расположен Кейплтон - усадьба лорда Бэкуотера, где также имеется конюшня. Лошадей там больше, чем в Кингс-Пайленде; управляющим служит Сайлес Браун. Вокруг на много миль тянутся поросшие кустарником пустоши, совершенно необитаемые, если не считать цыган, которые время от времени забредают сюда. Вот обстановка, в которой в ночь с понедельника на вторник разыгралась драма. Накануне вечером, как обычно, лошадей тренировали и купали, а в девять часов конюшню заперли. Двое конюхов пошли в домик тренера, где их в кухне накормили ужином, а третий - Нэд Хаятер - остался дежурить в конюшне. В начале десятого служанка - ее зовут Эдит Бакстер - понесла ему ужин - баранину с чесночным соусом. Никакого питья она не взяла, потому что в конюшне имеется кран, а пить что-нибудь, кроме воды, ночному сторожу не разрешается. Девушка зажгла фонарь, - уже совсем стемнело, а тропинка к конюшне шла сквозь заросли дрока. Ярдах в тридцати от конюшни перед Эдит Бакстер возник из темноты человек и крикнул, чтобы она подождала. В желтом свете фонаря она увидела мужчину - по виду явно джентльмена - в сером твидовом костюме и фуражке, в гетрах и с тяжелой тростью в руках. Он был очень бледен и сильно нервничал. Лет ему, она решила, тридцать - тридцать пять. - Вы не скажете мне, где я нахожусь? - спросил он девушку. - Я уж решил, что придется ночевать в поле, и вдруг увидел свет вашего фонаря. - Вы в Кингс-Пайленде, возле конюшни полковника Росса, - отвечала ему девушка. - Неужели? Какая удача! - воскликнул он. - Один из конюхов, кажется, всегда ночует в конюшне, да? А вы, наверное, несете ему ужин? Вы ведь не такая гордая, правда, и не откажетесь от нового платья? Он вынул из кармана сложенный листок бумаги. - Передайте это сейчас конюху, и у вас будет самое нарядное платье, какое только можно купить за деньги. Волнение незнакомца испугало девушку, она бросилась к оконцу, через которое всегда подавала конюху ужин. Оно было уже открыто, Хантер сидел возле за столиком. Только служанка открыла рот, чтобы рассказать ему о случившемся, как незнакомец снова оказался рядом. - Добрый вечер, - проговорил он, заглядывая в окошко. - У меня к вам дело. Девушка клянется, что, произнося эти слова, он сжимал в руке какую-то бумажку. - Какое у вас ко мне может быть дело? - сердито спросил конюх. - Дело, от которого и вам может кое-что перепасть. Две ваши лошади. Серебряный и Баярд, участвуют в скачках на кубок Уэссекса. Ответьте мне на несколько вопросов, и я не останусь в долгу. Правда, что вес, который несет Баярд, позволяет ему обойти Серебряного на сто ярдов в забеге на пять ферлонгов и что вы сами ставите на него? - Ах, вот вы кто! - закричал конюх. - Сейчас я покажу вам, как мы встречаем шпионов! Он побежал спустить собаку. Служанка бесилась к дому, но на бегу оглянулась и увидела, что незнакомец просунул голову в окошко. Когда через минуту Хантер выскочил из конюшни с собакой, то его уже не было, и хотя они обежали все здания и пристройки, никаких следов не обнаружили. - Стойте! - перебил я Холмса. - Когда конюх выбежал с собакой во двор, он оставил дверь конюшни открытой? - Прекрасно, Уотсон, прекрасно! - улыбнулся мой друг. - Это обстоятельство показалось мне столь существенным, что я вчера даже запросил об этом Дартмур телеграммой. Так вот, дверь конюх запер. А окошко, оказывается, очень узкое, человек сквозь него не пролезет. Когда другие конюхи вернулись после ужина, Хантер послал одного рассказать обо всем тренеру. Стрэкер встревожился, но большого значения случившемуся как будто не придал. Впрочем, смутная тревога все-таки не оставляла его, потому что, проснувшись в час ночи, миссис Стрэкер увидела, что муж одевается. Он объяснил ей, что беспокоится за лошадей и хочет посмотреть, все ли в порядке. Она умоляла его не ходить, потому что начался дождь, - она слышала, как он стучит в окно, - но Стрэкер накинул плащ и ушел. Миссис Стрэкер проснулась снова в семь утра. Муж еще не возвращался. Она поспешно оделась, кликнула служанку и пошла в конюшню. Дверь была отворена, Хантер сидел, уронив голову на стол, в состоянии полного беспамятства, денник фаворита был пуст, нигде никаких следов тренера. Немедленно разбудили ночевавших на сеновале конюхов. Ребята они молодые, спят крепко, ночью никто ничего не слыхал. Хантер был, по всей видимости, под действием какого-то очень сильного наркотика. Так как толку от него добиться было нельзя, обе женщины оставили его отсыпаться, а сами побежали искать пропавших. Они все еще надеялись, что тренер из каких-то соображений вывел жеребца на раннюю прогулку. Поднявшись на бугор за коттеджем, откуда было хорошо видно кругом, они не заметили никаких следов фаворита, зато в глаза им бросилась одна вещь, от которой у них сжалось сердце в предчувствии беды. Примерно в четверти мили от конюшни на куст дрока был брошен плащ Стрэкера, и ветерок трепал его полы. Подбежав к кусту, женщины увидели за ним небольшой овражек и на дне его труп несчастного тренера. Голова была размозжена каким-то тяжелым предметом, на бедре рана - длинный тонкий порез, нанесенный, без сомнения, чем-то чрезвычайно острым. Все говорило о том, что Стрэкер отчаянно защищался, потому что его правая рука сжимала маленький нож, по самую рукоятку в крови, а левая - красный с черным шелковый галстук, тот самый галстук, который, по словам служанки, был на незнакомце, появившемся накануне вечером у конюшни. Очнувшись, Хантер подтвердил, что это галстук незнакомца. Он также не сомневался, что незнакомец подсыпал ему что-то в баранину, когда стоял у окна, и в результате конюшня осталась без сторожа. Что касается пропавшего Серебряного, то многочисленные следы в грязи, покрывавшей дно роковой впадины, указывали на то, что он был тут во время борьбы. Но затем он исчез. И хотя за сведения о нем полковник Росс предлагает огромное вознаграждение, и все кочующие по Дартмуру цыгане допрошены, до сих пор о Серебряном нет ни слуху ни духу. И наконец вот еще что: анализ остатков ужина Хантера показал, что в еду была подсыпана большая доза опиума, между тем все остальные обитатели Кингс-Пайленда ели в тот вечер то же самое блюдо, и ничего дурного с ними не произошло. Вот основные факты, очищенные от наслоения домыслов и догадок, которыми обросло дело. Теперь я расскажу вам, какие шаги предприняла полиция. Инспектор Грегори, которому поручено дело, - человек энергичный. Одари его природа еще и воображением, он мог бы достичь вершин сыскного искусства. Прибыв на место происшествия, он очень быстро нашел и арестовал человека, на которого, естественно, падало подозрение. Найти его не составило большого труда, потому что он был хорошо известен в округе. Имя его - Фицрой Симпсон. Он хорошего рода, получил прекрасное образование, но все свое состояние проиграл на скачках. Последнее время жил тем, что мирно занимался букмекерством в спортивных лондонских клубах. В его записной книжке обнаружили несколько пари до пяти тысяч фунтов против фаворита. Когда его арестовали, он признался, что приехал в Дартмур в надежде раздобыть сведения о лошадях Кингс-Пайленда и о втором фаворите, жеребце Бронзовом, находящемся на попечении Сайлеса Брауна в кейплтонской конюшне. Он и не пытался отрицать, что в понедельник вечером был в Кингс-Пайленде, однако уверяет, что ничего дурного не замышлял, хотел только получить сведения из первых рук. Когда ему показали галстук, он сильно побледнел и совершенно не мог объяснить, как галстук оказался в руке убитого. Мокрая одежда Симпсона доказывала, что ночью он попал под дождь, а его суковатая трость со свинцовым набалдашником вполне могла быть тем самым оружием, которым тренеру были нанесены эти ужасные раны. С другой стороны, на нем самом нет ни царапины, а ведь окровавленный нож Стрэкера - неопровержимое доказательство, что по крайней мере один из нападавших на него бандитов пострадал. Вот, собственно, и все, и если вы сможете мне помочь, Уотсон, я буду вам очень признателен. Я с огромным интересом слушал Холмса, изложившего мне обстоятельства этого дела со свойственной ему ясностью и последовательностью. Хотя все факты были мне уже известны, я не мог установить между ними ни связи, ни зависимости. - А не может ли быть, - предположил я, - что Стрэкер сам нанес себе рану во время конвульсий, которыми сопровождается повреждение лобных долей головного мозга. - Вполне возможно, - сказал Холмс. - Если так, то обвиняемый лишается одной из главных улик, свидетельствующих в его пользу. - И все-таки, - продолжал я, - я никак не могу понять гипотезу полиции. - Боюсь, в этом случае против любой гипотезы можно найти очень веские возражения. Насколько я понимаю, полиция считает, что Фицрой Симпсон подсыпал опиум в ужин Хантера, отпер конюшню ключом, который он где-то раздобыл, и увел жеребца, намереваясь, по всей видимости, похитить его. Уздечки в конюшне не нашли - Симпсон, вероятно, надел ее на лошадь. Оставив дверь незапертой, он повел ее по тропинке через пустошь, и тут его встретил или догнал тренер. Началась драка, Симпсон проломил тренеру череп тростью, сам же не получил и царапины от ножичка Стрэкера, которым тот пытался защищаться. Потом вор увел лошадь и где-то спрятал ее, или, может быть, лошадь убежала, пока они дрались, и теперь бродит где-то по пустоши. Вот как представляет происшедшее полиция, и, как ни маловероятна эта версия, все остальные кажутся мне еще менее вероятными. Как только мы прибудем в Дартмур, я проверю ее, - иного способа сдвинуться с мертвой точки я не вижу. Начинало вечереть, когда мы подъехали к Тавистоку - маленькому городку, торчащему, как яблоко на щите, в самом центре обширного Дартмурского плоскогорья. На платформе нас встретили высокий блондин с львиной гривой, пышной бородой и острым взглядом голубых глаз и невысокий элегантно одетый джентльмен, энергичный, с небольшими холеными баками и моноклем. Это были инспектор Грегори, чье имя приобретало все большую известность в Англии, и знаменитый спортсмен и охотник полковник Росс. - Я очень рад, что вы приехали, мистер Холмс, - сказал полковник, здороваясь. - Инспектор сделал все возможное, но, чтобы отомстить за гибель несчастного Стрэкера и найти Серебряного, я хочу сделать и невозможное. - Есть какие-нибудь новости? - спросил Холмс. - Увы, результаты расследования пока оставляют желать лучшего, - сказал инспектор. - Вы, конечно, хотите поскорее увидеть место происшествия. Поэтому едем, пока не стемнело, поговорим по дороге. Коляска нас ждет. Через минуту удобное, изящное ландо катило нас по улицам старинного живописного городка. Инспектор Грегори с увлечением делился с Холмсом своими мыслями и соображениями; Холмс молчал, время от времени задавая ему вопросы. Полковник Росс в разговоре участия не принимал, он сидел, откинувшись на спинку сиденья, скрестив руки на груди и надвинув шляпу на лоб. Я с интересом прислушивался к разговору двух детективов: версию, которую излагал сейчас Грегори, я уже слышал от Холмса в поезде. - Петля вот-вот затянется вокруг шеи Фицроя Симпсона, - заключил Грегори. - Я лично считаю, что преступник он. С другой стороны, нельзя не признать, что все улики против него косвенные и что новые факты могут опровергнуть наши выводы. - А нож Стрэкера? - Мы склонились к выводу, что Стрэкер сам себя ранил, падая. - Мой друг Уотсон высказал такое же предположение по пути сюда. Если так, это обстоятельство оборачивается против Симпсона. - Разумеется. У него не нашли ни ножа, ни хотя бы самой пустяковой царапины на теле. Но улики против него, конечно, очень сильные. Он был в высшей степени заинтересован в исчезновении фаворита; никто, кроме него, не мог отравить конюха, ночью он попал где-то под сильный дождь, он был вооружен тяжелой тростью, и, наконец, его галстук был зажат в руке покойного. Улик, по-моему, достаточно, чтобы начать процесс. Холмс покачал головой. - Неглупый защитник не оставит от доводов обвинения камня на камне, - заметил он. - Зачем Симпсону нужно было выводить лошадь из конюшни? Если он хотел что-то с ней сделать, почему не сделал этого там? А ключ - разве у него нашли ключ? В какой аптеке продали ему порошок опиума? И наконец, где Симпсон, человек, впервые попавший в Дартмур, мог спрятать лошадь, да еще такую, как Серебряный? Кстати, что он говорит о бумажке, которую просил служанку передать конюху? - Говорит, это была банкнота в десять фунтов. В его кошельке действительно такую банкноту нашли. Что касается всех остальных ваших вопросов, ответить на них вовсе не так сложно, как вам кажется. Симпсон в этих краях не впервые, - летом он дважды приезжал в Тависток. Опиум он скорее всего привез из Лондона. Ключ, отперев конюшню, выкинул. А лошадь, возможно, лежит мертвая в одной из заброшенных шахт. - Что он сказал о галстуке? - Признался, что галстук его, но твердит, что потерял его где-то в тот вечер. Но тут выяснилось еще одно обстоятельство, которое как раз и может объяснить, почему он увел лошадь из конюшни. Холмс насторожился. - Мы установили, что примерно в миле от места убийства ночевал в ночь с понедельника на вторник табор цыган. Утром они снялись и ушли. Так вот, если предположить, что у Симпсона с цыганами был сговор, то напрашивается вывод, что именно к ним он и вел коня, когда его повстречал тренер, и что сейчас Серебряный у них, не так ли? - Вполне вероятно. - Плоскогорье сейчас прочесывается в поисках этих цыган. Кроме того, я осмотрел все конюшни и сараи в радиусе десяти миль от Тавистока. - Тут ведь поблизости есть еще одна конюшня, где содержат скаковых лошадей? - Совершенно верно, и это обстоятельство ни в коем случае не следует упускать из виду. Поскольку их жеребец Беспечный - второй претендент на кубок Уэссекса, исчезновение фаворита было его владельцу тоже очень выгодно. Известно, что, во-первых, кейплтонский тренер Сайлес Браун заключил несколько крупных пари на этот забег и что, во-вторых, дружбы с беднягой Стрэкером он никогда не водил. Мы, конечно, осмотрели его конюшню, но не обнаружили ничего, указывающего на причастность кейплтонского тренера к преступлению. - И ничего, указывающего на связь Симпсона с кейплтонской конюшней? - Абсолютно ничего. Холмс уселся поглубже, и разговор прервался. Через несколько минут экипаж наш остановился возле стоящего у дороги хорошенького домика из красного кирпича, с широким выступающим карнизом. За ним, по ту сторону загона, виднелось строение под серой черепичной крышей. Вокруг до самого горизонта тянулась волнистая равнина, буро-золотая от желтеющего папоротника, только далеко на юге подымались островерхие крыши Тавистока да к западу от нас стояло рядом несколько домиков кейплтонской конюшни. Мы все выпрыгнули из коляски, а Холмс так и остался сидеть, глядя прямо перед собой, поглощенный какими-то своими мыслями. Только когда я тронул его за локоть, он вздрогнул и стал вылезать. - Простите меня, - обратился он к полковнику Россу, который глядел на моего друга с недоумением, - простите меня, я задумался. По блеску его глаз и волнению, которое он старался скрыть, я догадался, что он близок к разгадке, хотя и не представлял себе хода его мыслей. - Вы, наверное, хотите первым делом осмотреть место происшествия, мистер Холмс? - предположил Грегори. - Мне хочется побыть сначала здесь и уточнить несколько деталей. Стрэкера потом принесли сюда, не так ли? - Да, он лежит сейчас наверху. - Он служил у вас несколько лет, полковник? - Я всегда был им очень доволен. - Карманы убитого, вероятно, осмотрели, инспектор? - Все вещи в гостиной. Если хотите, можете взглянуть. - Да, благодарю вас. В гостиной мы сели вокруг стоящего посреди комнаты стола. Инспектор отпер сейф и разложил перед нами его содержимое: коробка восковых спичек, огарок свечи длиной в два дюйма, трубка из корня вереска, кожаный кисет и в нем полунции плиточного табаку, серебряные часы на золотой цепочке, пять золотых соверенов, алюминиевый наконечник для карандаша, какие-то бумаги, нож с ручкой из слоновой кости и очень тонким негнущимся лезвием, на котором стояла марка "Вайс и Кь, Лондон". - Очень интересный нож, - сказал Холмс, внимательно разглядывая его. - Судя по засохшей крови, это и есть тот самый нож, который нашли в руке убитого. Что вы о нем скажете, Уотсон? Такие ножи по вашей части. - Это хирургический инструмент, так называемый катарактальный нож. - Так я и думал. Тончайшее лезвие, предназначенное для тончайших операций. Не странно ли, что человек, отправляющийся защищаться от воров, захватил его с собой, - особенно если учесть, что нож не складывается? - На кончик был надет кусочек пробки, мы его нашли возле трупа, - объяснил инспектор. - Жена Огрэкера говорит, нож лежал у них несколько дней на комоде, и, уходя ночью, Стрэкер взял его с собой. Оружие не ахти какое, но, вероятно, ничего другого у него под рукой в тот момент не было. - Вполне возможно. Что это за бумаги? - Три оплаченных счета за сено. Письмо полковника Росса с распоряжениями. А это счет на тридцать семь фунтов пятнадцать шиллингов от портнихи, мадам Лезерье с Бондстрит, на имя Уильяма Дербишира. Миссис Стрэкер говорит, что Дербишир - приятель ее мужа и что время от времени письма для него приходили на их адрес. - У миссис Дербишир весьма дорогие вкусы, - заметил Холмс, просматривая счет. - Двадцать две гинеи за один туалет многовато. Ну что ж, тут как будто все, теперь отправимся на место преступления. Мы вышли из гостиной, и в этот момент стоящая в коридоре женщина шагнула вперед и тронула инспектора за рукав. На ее бледном, худом лице лежал отпечаток пережитого ужаса. - Нашли вы их? Поймали? - Голос ее сорвался. - Пока нет, миссис Стрэкер. Но вот только что из Лондона приехал мистер Холмс, и мы надеемся с его помощью найти преступников. - По-моему, мы с вами не так давно встречались, миссис Стрэкер, - помните, в Плимуте, на банкете? - спросил Холмс. - Нет, сэр, вы ошибаетесь. - В самом деле? А мне показалось, это были вы. На вас было стального цвета шелковое платье, отделанное страусовыми перьями. - У меня никогда не было такого платья, сэр! - А-а, значит, я обознался. - И, извинившись, Холмс последовал за инспектором во двор. Несколько минут ходьбы по тропинке среди кустов привели нас к оврагу, в котором нашли труп. У края его рос куст дрока, на котором в то утро миссис Стрэкер и служанка заметили плащ убитого. - Ветра в понедельник ночью не было, - сказал Холмс. - Ветра - нет, но шел сильный дождь. - В таком случае плащ не был заброшен ветром на куст, его кто-то положил туда. - Да, он был аккуратно сложен. - А знаете, это очень интересно! На земле много следов. Я вижу, в понедельник здесь побывало немало народу. - Мы вставали только на рогожу. Она лежала вот здесь, сбоку. - Превосходно. - В этой сумке ботинок, который был в ту ночь на Стрэкере, ботинок Фицроя Симпсона и подкова Серебряного. - Дорогой мой инспектор, вы превзошли самого себя! Холмс взял сумку, спустился в яму и подвинул рогожу ближе к середине. Потом улегся на нее и, подперев руками подбородок, принялся внимательно изучать истоптанную глину. - Ага? - вдруг воскликнул он. - Это что? Холмс держал в руках восковую спичку, покрытую таким слоем грязи, что с первого взгляда ее можно было принять за сучок. - Не представляю, как я проглядел ее, - с досадой сказал инспектор. - Ничего удивительного! Спичка была втоптана в землю. Я заметил ее только потому, что искал. - Я не исключал такой возможности. Холмс вытащил ботинки из сумки и стал сравнивать подошвы со следами на земле. Потом он выбрался из ямы и пополз, раздвигая кусты. - Боюсь, больше никаких следов нет, - сказал инспектор. - Я все здесь осмотрел самым тщательным образом. В радиусе ста ярдов. - Ну что ж, - сказал Холмс, - я не хочу быть невежливым и не стану еще раз все осматривать. Но мне бы хотелось, пока не стемнело, побродить немного по долине, чтобы лучше ориентироваться здесь завтра. Подкову я возьму себе в карман на счастье. Полковник Росс, с некоторым нетерпением следивший за спокойными и методичными действиями Холмса, взглянул на часы. - А вы, инспектор, пожалуйста, пойдемте со мной. Я хочу с вами посоветоваться. Меня сейчас волнует, как быть со списками участников забега. По-моему, наш долг перед публикой - вычеркнуть оттуда имя Серебряного. - Ни в коем случае! - решительно возразил Холмс. - Пусть остается. Полковник поклонился. - Я чрезвычайно благодарен вам за совет, сэр. Когда закончите свою прогулку, найдете нас в домике несчастного Стрэкера, и мы вместе вернемся в Тависток. Они направились к дому, а мы с Холмсом медленно пошли вперед. Солнце стояло над самыми крышами кейплтонской конюшни; перед нами полого спускалась к западу равнина, то золотистая, то красновато-бурая от осенней ежевики и папоротника. Но Холмс, погруженный в глубокую задумчивость, не замечал прелести пейзажа. - Вот что, Уотсон, - промолвил он наконец, - мы пока оставим вопрос, кто убил Стрэкера, и будем думать, что произошло с лошадью. Предположим, Серебряный в момент преступления или немного позже ускакал. Но куда? Лошадь очень привязана к человеку. Предоставленный самому себе. Серебряный мог вернуться в Кингс-Пайленд или убежать в Кейплтон. Что ему делать одному в поле? И уж, конечно, кто-нибудь да увидел бы его там. Теперь цыгане, - зачем им было красть его? Они чуть что прослышат - спешат улизнуть: полиции они боятся хуже чумы. Надежды продать такую лошадь, как Серебряный, у них нет. Украсть ее - большой риск, а выгоды - никакой. Это вне всякого сомнения. - Где же тогда Серебряный? - Я уже сказал, что он или вернулся в Кингс-Пайленд, или поскакал в Кейплтон. В Кингс-Пайленде его нет. Значит, он в Кейплтоне. Примем это за рабочую гипотезу и посмотрим, куда она нас приведет. Земля здесь, как заметил инспектор, высохла и стала тверже камня, но местность слегка понижается к Кейплтону, и в той лощине ночью в понедельник, наверное, было очень сыро. Если наше предположение правильно. Серебряный скакал в этом направлении, и нам нужно искать его следы. Беседуя, мы быстро шли вперед и через несколько минут спустились в лощину. Холмс попросил меня обойти ее справа, а сам взял левее, но не успел я сделать и пятидесяти шагов, как он закричал мне и замахал рукой. На мягкой глине у его ног виднелся отчетливый конский след. Холмс вынул из кармана подкову, которая как раз пришлась к отпечатку. - Вот что значит воображение, - улыбнулся Холмс. - Единственное качество, которого недостает Грегори. Мы представили себе, что могло бы произойти, стали проверять предположение, и оно подтвердилось. Идем дальше. Мы перешли хлюпающее под ногами дно лощинки и с четверть мили шагали по сухому жесткому дерну. Снова начался небольшой уклон, и снова мы увидели следы, потом они исчезли и появились только через полмили, совсем близко от Кейплтона. Увидел их первым Холмс - он остановился и с торжеством указал на них рукой. Рядом с отпечатками копыт на земле виднелись следы человека. - Сначала лошадь была одна! - вырвалось у меня. - Совершенно верно, сначала лошадь была одна. Стойте! А это что? Двойные следы человека и лошади резко повернули в сторону Кингс-Пайленда. Холмс свистнул. Мы пошли по следам. Он не поднимал глаз от земли, но я повернул голову вправо и с изумлением увидел, что эти же следы шли в обратном направлении. - Один ноль в вашу пользу, Уотсон, - сказал Холмс, когда я указал ему на них, - теперь нам не придется делать крюк, который привел бы нас туда, где мы стоим. Пойдемте по обратному следу. Нам не пришлось идти долго. Следы кончились у асфальтовой дорожки, ведущей к воротам Кейплтона. Когда мы подошли к ним, нам навстречу выбежал конюх. - Идите отсюда! - закричал он. - Нечего вам тут делать. - Позвольте только задать вам один вопрос, - сказал Холмс, засовывая указательный и большой пальцы в карман жилета. - Если я приду завтра в пять часов утра повидать вашего хозяина мистера Сайлеса Брауна, это будет не слишком рано? - Скажете тоже "рано", сэр. Мой хозяин подымается ни свет ни заря. Да вот и он сам, поговорите с ним. Нет-нет, сэр, он прогонит меня, если увидит, что я беру у вас деньги. Лучше потом. Только Шерлок Холмс опустил в карман полкроны, как из калитки выскочил немолодой мужчина свирепого вида с хлыстом в руке и закричал: - Это что такое, Даусон? Сплетничаете, да? У вас дела, что ли нет? А вы какого черта здесь шляетесь? - Чтобы побеседовать с вами, дорогой мой сэр. Всего десять минут, - наинежнейшим голосом проговорил Холмс. - Некогда мне беседовать со всякими проходимцами! Здесь не место посторонним? Убирайтесь, а то я сейчас спущу на вас собаку. Холмс нагнулся к его уху и что-то прошептал. Мистер Браун вздрогнул и покраснел до корней волос. - Ложь! - закричал он. - Гнусная, наглая ложь! - Отлично! Ну что же, будем обсуждать это прямо здесь, при всех, или вы предпочитаете пройти в дом? - Ладно, идемте, если хотите. Холмс улыбнулся. - Я вернусь через пять минут, Уотсон. К вашим услугам, мистер Браун. Вернулся он, положим, через двадцать пять минут, и, пока я его ждал, теплые краски вечера погасли. Тренер тоже вышел с Холмсом, и меня поразила происшедшая с ним перемена: лицо у него стало пепельно-серым, лоб покрылся каплями пота, хлыст прыгал в трясущихся руках. Куда девалась наглая самоуверенность этого человека! Он семенил за Холмсом, как побитая собака. - Я все сделаю, как вы сказали, сэр. Все ваши указания будут выполнены, - повторял он. - Вы знаете, чем грозит ослушание. - Холмс повернул к нему голову, и тот съежился под его взглядом. - Что вы, что вы, сэр! Доставлю к сроку. Сделать все, как было раньше? Холмс на минуту задумался, потом рассмеялся: - Не надо, оставьте, как есть. Я вам напишу. И смотрите, без плутовства, иначе... - О, верьте мне, сэр, верьте! - Берегите как зеницу ока. - Да, сэр, можете на меня положиться, сэр. - Думаю, что могу. Завтра получите от меня указания. И Холмс отвернулся, не замечая протянутой ему дрожащей руки. Мы зашагали к Кингс-Пайденду. - Такой великолепной смеси наглости, трусости и подлости, как у мистера Сайлеса Брайна, я давно не встречал, - сказал Холмс, устало шагая рядом со мной по склону. - Значит, лошадь у него? - Он сначала на дыбы взвился, отрицая все. Но я так подробно описал ему утро вторника, шаг за шагом, что он поверил, будто я все видел собственными глазами. Вы, конечно, обратили внимание на необычные, как будто обрубленные носки у следов и на то, что на нем были именно такие ботинки. Кроме того, для простого слуги это был бы слишком дерзкий поступок... Я рассказал ему, как он, встав по обыкновению первым и войдя в загон, увидел в подее незнакомую лошадь, как он подошел к ней и, не веря собственным глазам, увидел у нее на лбу белую отметину, из-за которой она и получила свою кличку - Серебряный, и как сообразил, что судьба отдает в его руки единственного соперника той лошади, на которую он поставил большую сумму. Потом я рассказал ему, что первым его побуждением было отвести Серебряного в Кингс-Пайленд, но тут дьявол стал нашептывать ему, что так легко увести лошадь и спрятать, пока не кончатся скачки, и тогда он повернул к Кейплтону и укрыл ее там. Когда он все это услышал, он стал думать только о том, как спасти собственную шкуру. - Да ведь конюшню осматривали! - Ну, этот старый барышник обведет вокруг пальца кого угодно. - А вы не боитесь оставлять лошадь в его руках? Он же с ней может что-нибудь сделать, ведь это в его интересах. - Нет, мой друг, он в самом деле будет беречь ее как зеницу ока. В его интересах вернуть ее целой и невредимой. Это единственное, чем он может заслужить прощение. - Полковник Росс не произвел на меня впечатления человека, склонного прощать врагам! - Дело не в полковнике Россе. У меня свои методы, и я рассказываю ровно столько, сколько считаю нужным, - в этом преимущество моего неофициального положения. Не знаю, заметили ли вы или нет, Уотсон, но полковник держался со мной немного свысока, и мне хочется слегка позабавиться. Не говорите ему ничего о Серебряном. - Конечно, не скажу, раз вы не хотите. - Но все это пустяки по сравнению с вопросом, кто убил Джона Стрэкера. - Вы сейчас им займетесь? - Напротив, мой друг, мы с вами вернемся сегодня ночным поездом в Лондон. Слова Холмса удивили меня. Мы пробыли в Дартмуре всего несколько часов, он так успешно начал распутывать клубок и вдруг хочет все бросить. Я ничего не понимал. До самого дома тренера мне не удалось вытянуть из Холмса ни слова. Полковник с инспектором дожидались нас в гостиной. - Мой друг и я возвращаемся ночным поездом в Лондон, - заявил Холмс. - Приятно было подышать прекрасным воздухом Дартмура. Инспектор широко раскрыл глаза, а полковник скривил губы в презрительной усмешке - Значит, вы сложили оружие. Считаете, что убийцу несчастного Стрэкера арестовать невозможно, - сказал он. - Боюсь, что это сопряжено с очень большими трудностями. - Холмс пожал плечами. - Но я совершенно убежден, что во вторник ваша лошадь будет бежать, и прошу вас предупредить жокея, чтобы он был готов. Могу я взглянуть на фотографию мистера Джона Стрэкера? Инспектор извлек из кармана конверт и вынул оттуда фотографию. - Дорогой Грегори, вы предупреждаете все мои желания! Если позволите, господа, я оставлю вас на минуту, мне нужно задать вопрос служанке Стрэкеров. - Должен признаться, ваш лондонский советчик меня разочаровал, - с прямолинейной резкостью сказал полковник Росс, как только Холмс вышел из комнаты. - Не вижу, чтобы с его приезда дело подвинулось хоть на шаг. - По крайней мере вам дали слово, что ваша лошадь будет бежать, - вмешался я. - Слово-то мне дали, - пожал плечами полковник. - Я предпочел бы лошадь, а не слово. Я открыл было рот, чтобы защитить своего друга, но в эту минуту он вернулся. - Ну вот, господа, - заявил он. - Я готов ехать. Один из конюхов отворил дверцу коляски. Холмс сел рядом со мной, но вдруг перегнулся через борт и тронул конюха за рукав. - У вас есть овцы, я вижу, - сказал он. - Кто за ними ходит? - Я, сэр. - Вы не замечали, с ними в последнее время ничего не случилось? - Да нет, сэр, как будто ничего, только вот три начали хромать, сэр. Холмс засмеялся, потирая руки, чем-то очень довольный. - Неплохо придумано, Уотсон, очень неплохо! - Он не заметно подтолкнул меня локтем. - Грегори, позвольте рекомендовать вашему вниманию странную эпидемию, поразившую овец. Поехали. Лицо полковника Росса по-прежнему выражало, какое невысокое мнение составил он о талантах моего друга, зато инспектор так и встрепенулся. - Вы считаете это обстоятельство важным? - спросил он. - Чрезвычайно важным. - Есть еще какие-то моменты, на которые вы посоветовали бы мне обратить внимание? - На странное поведение собаки в ночь преступления. - Собаки? Но она никак себя не вела! - Это-то и странно, - сказал Холмс. Четыре дня спустя мы с Холмсом снова сидели в поезде, мчащемся в Винчестер, где должен был разыгрываться кубок Уэссекса. Полковник Росс ждал нас, как и было условлено, в своем экипаже четверкой у вокзала на площади. Мы поехали за город, где был беговой круг. Полковник был мрачен, держался в высшей степени холодно. - Никаких известий о моей лошади до сих пор нет, - заявил он. - Надеюсь, вы ее узнаете, когда увидите? Полковник вспылил: - Я могу вам описать одну за другой всех лошадей, участвовавших в скачках за последние двадцать лет. Моего фаворита, с его отметиной на лбу и белым пятном на правой передней бабке, узнает каждый ребенок! - А как ставки? - Происходит что-то непонятное. Вчера ставили пятнадцать к одному, утром разрыв начал быстро сокращаться, не знаю, удержатся ли сейчас на трех к одному. - Хм, - сказал Холмс, - сомнений нет, кто-то что-то пронюхал. Коляска подъехала к ограде, окружающей главную трибуну. Я взял афишу и стал читать: "ПРИЗ УЭССЕКСА Жеребцы четырех и пяти лет. Дистанция 1 миля 5 ферлонгов. 50 фунтов подписных. Первый приз - 1000 фунтов. Второй приз - 300 фунтов. Третий приз - 200 фунтов. 1. Негр - владелец Хит Ньютон; наездник - красный шлем, песочный камзол. 2. Боксер - владелец полковник Уордлоу; наездник - оранжевый шлем, камзол васильковый, рукава черные. 3. Беспечный - владелец лорд Бэкуотер; наездник - шлем и рукава камзола желтые. 4. Серебряный - владелец полковник Росс; наездник - шлем черный, камзол красный. 5. Хрусталь - владелец герцог Балморал; наездник - шлем желтый, камзол черный с желтыми полосами. 6. Озорник - владелец лорд Синглфорд; наездник - шлем фиолетовый, рукава камзола черные" - Мы вычеркнули Баярда, нашу вторую лошадь, которая должна была бежать, полагаясь на ваш совет, - сказал полковник. - Но что что? Фаворит сегодня Серебряный? - Серебряный - пять к четырем! - неслось с трибун. - Серебряный - пять к четырем! Беспечный - пятнадцать к пяти! Все остальные - пять к четырем! - Лошади на старте! - закричал я. - Смотрите, все шесть! - Все шесть! Значит, Серебряный бежит! - воскликнул полковник в сильнейшем волнении. - Но я не вижу его. Моих цветов пока нет. - Вышло только пятеро. Вот, наверное, он, - сказал я, и в эту минуту из падока крупной рысью выбежал великолепный гнедой жеребец и пронесся мимо нас. На наезднике были цвета полковника, известные всей Англии. - Это не моя лошадь! - закричал полковник Росс. - На ней нет ни единого белого пятнышка! Объясните, что происходит, мистер Холмс! - Посмотрим, как он возьмет, - невозмутимо сказал Холмс. Несколько минут он не отводил бинокля от глаз... - Прекрасно! Превосходный старт! - вдруг воскликнул он. - Вот они, смотрите, поворачивают! Из коляски нам было хорошо видно, как лошади вышли на прямой участок круга. Они шли так кучно, что всех их, казалось, можно накрыть одной попоной, но вот на половине прямой желтый цвет лорда Бэкуотера вырвался вперед. Однако ярдах в тридцати от того места, где стояли мы, жеребец полковника обошел Беспечного и оказался у финиша на целых шесть корпусов впереди. Хрусталь герцога Балморала с большим отрывом пришел третьим. - Как бы там ни было, кубок мой, - прошептал полковник, проводя ладонью по глазам. - Убейте меня, если я хоть что-нибудь понимаю. Вам не кажется, мистер Холмс, что вы уже достаточно долго мистифицируете меня? - Вы правы, полковник. Сейчас вы все узнаете. Пойдемте поглядим на лошадь все вместе. Вот он, - продолжал Холмс, входя в падок, куда впускали только владельцев лошадей и их друзей. - Стоит лишь потереть ему лоб и бабку спиртом, - и вы узнаете Серебряного. - Что! - Ваша лошадь попала в руки мошенника, я нашел ее и взял на себя смелость выпустить на поле в том виде, как ее сюда доставили. - Дорогой сэр, вы совершили чудо! Лошадь в великолепной форме. Никогда в жизни она не шла так хорошо, как сегодня. Приношу вам тысячу извинений за то, что усомнился в вас. Вы оказали мне величайшую услугу, вернув жеребца. Еще большую услугу вы мне окажете, если найдете убийцу Джона Стрэкера. - Я его нашел, - спокойно сказал Холмс. Полковник и я в изумлении раскрыли глаза. - Нашли убийцу! Так где же он? - Он здесь. - Здесь! Где же?! - В настоящую минуту я имею честь находиться в его обществе. Полковник вспыхнул. - Я понимаю, мистер Холмс, что многим обязан вам но эти слова я могу воспринять только как чрезвычайно неудачную шутку или как оскорбление. Холмс расхохотался. - Ну что вы, полковник, у меня и в мыслях не было, что вы причастны к преступлению! Убийца собственной персоной стоит у вас за спиной. Он шагнул вперед и положил руку на лоснящуюся холку скакуна. - Убийца - лошадь! - в один голос вырвалось у нас с полковником. - Да, лошадь. Но вину Серебряного смягчает то, что он совершил убийство из самозащиты и что Джон Стрэкер был совершенно недостоин вашего доверия... Но я слышу звонок. Отложим подробный рассказ до более подходящего момента. В следующем забеге я надеюсь немного выиграть. Возвращаясь вечером того дня домой в купе пульмановского вагона, мы не заметили, как поезд привез нас в Лондон, - с таким интересом слушали мы с полковником рассказ о том, что произошло в дартмурских конюшнях в понедельник ночью и как Холмс разгадал тайну. - Должен признаться, - говорил Холмс, - что все версии, которые я составил на основании газетных сообщений, оказались ошибочными. А ведь можно было даже исходя из них нащупать вехи, если бы не ворох подробностей, которые газеты спешили обрушить на головы читателей. Я приехал в Девоншир с уверенностью, что преступник - Фицрой Симпсон, хоть и понимал, что улики против него очень неубедительны. Только когда мы подъехали к домику Стрэкера, я осознал важность того обстоятельства, что на ужин в тот вечер была баранина под чесночным соусом. Вы, вероятно, помните мою рассеянность - все вышли из коляски, а я продолжал сидеть, ничего не замечая. Так я был поражен, что чуть было не прошел мимо столь очевидной улики. - Признаться, - прервал его полковник, - я и сейчас не понимаю, при чем здесь эта баранина. - Она была первым звеном в цепочке моих рассуждений. Порошок опиума вовсе не безвкусен, а запах его не то чтобы неприятен, но достаточно силен. Если его подсыпать в пищу, человек сразу почувствует и скорее всего есть не станет. Чесночный соус - именно то, что может заглушить запах опиума. Вряд ли можно найти какую-нибудь зависимость между появлением Фицроя Симпсона в тех краях именно в тот вечер с бараниной под чесночным соусом на ужин в семействе Стрэкеров. Остается предположить, что он случайно захватил с собой в тот вечер порошок опиума. Но такая случайность относится уже к области чудес. Так что этот вариант исключен. Значит, Симпсон оказывается вне подозрений, но зато в центр внимания попадают Стрэкер и его жена - единственные люди, кто мог выбрать на ужин баранину с чесноком. Опиум подсыпали конюху прямо в тарелку, потому что все остальные обитатели Кингс-Пайленда ели то же самое блюдо без всяких последствий. Кто-то всыпал опиум, пока служанка не видела. Кто же? Тогда я вспомнил, что собака молчала в ту ночь. Как вы догадываетесь, эти два обстоятельства теснейшим образом связаны. Из рассказа о появлении Фицроя Симпсона в Кингс-Пайленде явствовало, что в конюшне есть собака, но она почему-то не залаяла и не разбудила спящих на сеновале конюхов, когда в конюшню кто-то вошел и увел лошадь. Несомненно, собака хорошо знала ночного гостя. Я уже был уверен - или, если хотите, почти уверен, - что ночью в конюшню вошел и увел Серебряного Джон Стрэкер. Но какая у него была цель? Явно бесчестная, иначе зачем ему было усыплять собственного помощника? Однако что он задумал? Этого я еще не понимал. Известно немало случаев, когда тренеры ставят большие суммы против своих же лошадей через подставных лиц и с помощью какого-нибудь мошенничества не дают им выиграть. Иногда они подкупают жокея, и тот придерживает лошадь, иногда прибегают к более хитрым и верным приемам. Что хотел сделать Огрэкер? Я надеялся, что содержимое его карманов поможет в этом разобраться. Так и случилось. Вы помните, конечно, тот странный нож, который нашли в руке убитого, нож, которым человек, находясь в здравом уме, никогда бы не воспользовался в качестве оружия, будь то для защиты или для нападения. Это был, как подтвердил наш доктор Уотсон, хирургический инструмент для очень тонких операций. Вы, разумеется, полковник, знаете, - ведь вы опытный лошадник, - что можно проколоть сухожилие на ноге лошади так искусно, что на коже не останется никаких следов. Лошадь после такой операции будет слегка хромать, а все припишут хромоту ревматизму или чрезмерным тренировкам, но никому и в голову не придет заподозрить здесь чей-то злой умысел. - Негодяй! Мерзавец! - вскричал полковник. - Почувствовав укол ножа, такой горячий жеребец, как Серебряный, взвился бы и разбудил своим криком и мертвого. Нужно было проделать операцию подальше от людей, вот почему Джон Стрэкер и увел Серебряного в поле. - Я был слеп, как крот! - горячился полковник. - Ну, конечно, для того-то ему и понадобилась свеча, для того-то он и зажигал спичку. - Несомненно. А осмотр его вещей помог мне установить не только способ, который он намеревался совершить преступление, но и причины, толкнувшие его на это. Вы, полковник, как человек, хорошо знающий жизнь, согласитесь со мной, что довольно странно носить у себя в бумажнике чужие счета. У всех нас хватает собственных забот. Из этого я заключил, что Стрэкер вел двойную жизнь. Счет показал, что в деле замешана женщина, вкусы которой требуют денег. Как ни щедро вы платите своим слугам, полковник, трудно представить, чтобы они могли платить по двадцать гиней за туалет своей любовницы. Я незаметно расспросил миссис Стрэкер об этом платье и, удостоверившись, что она его в глаза не видела, записал адрес портнихи. Я был уверен, что, когда покажу ей фотографию Стрэкера, таинственный Дербишир развеется, как дым. Теперь уже клубок стал разматываться легко. Стрэкер завел лошадь в овраг, чтобы огня свечи не было видно. Симпсон, убегая потерял галстук, Стрэкер увидел его и для чего-то подобрал, может быть, хотел завязать лошади ногу. Спустившись в овраг, он чиркнул спичкой за крупом лошади, но, испуганное внезапной вспышкой, животное, почувствовавшее к тому же опасность, рванулось прочь и случайно ударило Стрэкера копытом в лоб. Стрэкер, несмотря на дождь, уже успел снять плащ - операция ведь предстояла тонкая. Падая от удара, он поранил себе бедро. Мой рассказ убедителен? - Невероятно! - воскликнул полковник. - Просто невероятно! Вы как будто все видели собственными глазами! - И последнее, чтобы поставить все точки над i. Мне пришло в голову, что такой осторожный человек, как Стрэкер, не взялся бы за столь сложную операцию, как прокол слухожилия, не попрактиковавшись предварительно. На ком он мог практиковаться в Кингс-Пайленде? Я увидел овец в загоне, спросил конюха, не случалось ли с ними чего в последнее время. Его ответ в точности подтвердил мое предположение. Я даже сам удивился. - Теперь я понял все до конца, мистер Холмс? - В Лондоне я зашел к портнихе и показал ей фотографию Стрэкера. Она сразу же узнала его, сказала, что это один из ее постоянных клиентов и зовут его мистер Дербишир. Жена у него большая модница и обожает дорогие туалеты. Не сомневаюсь, что он влез по уши в долги и решился на преступление именно из-за этой женщины. - Вы не объяснили только одного, - сказал полковник, - где была лошадь? - Ах, лошадь... Она убежала, и ее приютил один из ваших соседей. Думаю, мы должны проявить к нему снисхождение. Мы сейчас проезжаем Клэпем, не так ли? Значит, до вокзала Виктории минут десять. Если вы зайдете к нам выкурить сигару, полковник, я с удовольствием дополню свой рассказ интересующими вас подробностями.Записки о Шерлоке Холмсе
Серебряный
Silver Blaze
First published in the Strand Magazine, Dec. 1892,
with 9 illustrations by Sidney Paget.
Боюсь, Уотсон, что мне придется ехать, - сказал как-то за завтраком Холмс.
Ехать? Куда?
В Дартмур, в Кингс-Пайленд.
Я не удивился. Меня куда больше удивляло, что Холмс до сих пор не принимает участия в расследовании этого из ряда вон выходящего дела, о котором говорили вся Англия. Весь вчерашний день мой приятель ходил по комнате из угла в угол, сдвинув брови и низко опустив голову, то и дело набивая трубку крепчайшим черным табаком и оставаясь абсолютно глухим ко всем моим вопросам и замечаниям. Свежие номера газет, присылаемые нашим почтовым агентом, Холмс бегло просматривал и бросал в угол. И все-таки, несмотря на его молчание, я знал, что занимает его. В настоящее время в центре внимания публики, было только одно, что могло бы дать достаточно пищи его аналитическому уму, - таинственное исчезновение фаворита, который должен был участвовать в скачках на кубок Уэссекса, и трагическое убийство его тренера. И когда Холмс вдруг объявил мне о своем намерении ехать в Кингс-Пайленд, то есть туда, где разыгралась трагедия, то я ничуть не удивился - я ждал этого.
Я был бы счастлив поехать с вами, если, конечно, не буду помехой, - сказал я.
Мой дорогой Уотсон, вы сослужите мне большую службу, если поедете. И я уверен, что вы не даром потратите время, ибо случай этот, судя по тому, что уже известно, обещает быть исключительно интересным. Едем сейчас в Паддингтон, мы еще успеем на ближайший поезд. По дороге я расскажу вам подробности. Да, захватите, пожалуйста, ваш превосходный полевой бинокль, он может пригодиться.
Вот так и случилось, что спустя час после нашего разговора мы уже сидели в купе первого класса, и поезд мчал нас в направлении Эксетера. Худое сосредоточенное лицо моего друга в надвинутом на лоб дорожном картузе склонилось над пачкой свежих газет, которыми он запасся в киоске на Паддингтонском вокзале. Наконец - Рединг к тому времени остался уже далеко позади - он сунул последнюю газету под сиденье и протянул мне портсигар.
А мы хорошо едем, - заметил он, взглядывая то на часы, то в окно. - Делаем пятьдесят три с половиной мили в час.
Я не заметил ни одного дистанционного столбика.
И я тоже. Но расстояние между телеграфными столбами по этой дороге шестьдесят ярдов, так что высчитать скорость ничего не стоит. Вам, конечно, известны подробности об убийстве Джона Стрэкера и исчезновении Серебряного?
Только те, о которых сообщалось в «Телеграф» и в «Кроникл».
Это один из случаев, когда искусство логически мыслить должно быть использовано для тщательного анализа и отбора уже известных фактов, а не для поисков новых. Трагедия, с которой мы столкнулись, так загадочна и необычна и связана с судьбами стольких людей, что полиция буквально погибает от обилия версий, догадок и предположений. Трудность в том, чтобы выделить из массы измышлений и домыслов досужих толкователей и репортеров несомненные, непреложные факты. Установив исходные факты, мы начнем строить, основываясь на них, нашу теорию и попытаемся определить, какие моменты в данном деле можно считать узловыми. Во вторник вечером я получил две телеграммы - от хозяина Серебряного полковника Росса и от инспектора Грегори, которому поручено дело. Оба просят моей помощи.
Во вторник вечером! - воскликнул я. - А сейчас уже четверг. Почему вы не поехали туда вчера?
Я допустил ошибку, милый Уотсон. Боюсь, со мной это случается гораздо чаще, чем думают люди, знающие меня только по вашим запискам. Я просто не мог поверить, что лучшего скакуна Англии можно скрывать так долго, да еще в таком пустынном краю, как Северный Дартмур. Вчера я с часу на час ждал сообщения, что лошадь нашли и что ее похититель - убийца Джона Стрэкера. Но прошел день, прошла ночь, и единственное, что прибавилось к делу, - это арест молодого Фицроя Симпсона. Я понял, что пора действовать. И все-таки у меня такое ощущение, что вчерашний день не прошел зря.
У вас уже есть версия?
Нет, но я выделил самые существенные факты. Сейчас я вам изложу их. Ведь лучший способ добраться до сути дела - рассказать все его обстоятельства кому-то другому. К тому же вы вряд ли сможете мне помочь, если не будете знать, чем мы сейчас располагаем.
Holmes gave me a skech of events.
Я откинулся на подушки, дымя сигарой, а Холмс, подавшись вперед и чертя для наглядности по ладони тонким длинным пальцем, стал излагать мне события, заставившие нас предпринять это путешествие.
Серебряный, - начал он, - сын Самоцвета и Отрады и ничем не уступает своему знаменитому отцу. Сейчас ему пять лет. Вот уже три года, как его счастливому обладателю, полковнику Россу, достаются на скачках все призы. Когда произошло несчастье, Серебряный считался первым фаворитом скачек на кубок Уэссекса; ставки на него заключались три к одному. Он был любимец публики и еще ни разу не подводил своих почитателей. Даже если с ним бежали лучшие лошади Англии, на него всегда ставили огромные суммы. Понятно поэтому, что есть много людей, в интересах которых не допустить появления Серебряного у флага и в будущий вторник. Это, конечно, прекрасно понимали в Кингс-Пайленде, где находится тренировочная конюшня полковника Росса. Фаворита строжайше охраняли. Его тренером был Джон Стрэкер, прослуживший у полковника двенадцать лет, из которых пять лет он был жокеем, пока не стал слишком тяжел для положенного веса. Обязанности свои он всегда выполнял образцово и был преданным слугой. У него было трое помощников, потому что конюшня маленькая - всего четыре лошади. Ночью один конюх дежурил в конюшне, а другие спали на сеновале. Все трое - абсолютно надежные парни. Джон Стрэкер жил с женой в небольшом коттедже, ярдах в двухстах от конюшни. Платил ему полковник хорошо, детей у них нет, убирает в доме и стирает служанка. Местность вокруг Кингс-Пайленда пустынная, только к северу на расстоянии полумили каким-то подрядчиком из Тавистока выстроено несколько вилл для больных и вообще желающих подышать целебным дартмурским воздухом. Сам Тависток находится на западе, до него две мили, а по другую сторону равнины, тоже на расстоянии двух миль, расположен Кейплтон - усадьба лорда Бэкуотера, где также имеется конюшня. Лошадей там больше, чем в Кингс-Пайленде; управляющим служит Сайлес Браун. Вокруг на много миль тянутся поросшие кустарником пустоши, совершенно необитаемые, если не считать цыган, которые время от времени забредают сюда. Вот обстановка, в которой в ночь с понедельника на вторник разыгралась драма.
Накануне вечером, как обычно, лошадей тренировали и купали, а в девять часов конюшню заперли. Двое конюхов пошли в домик тренера, где их в кухне накормили ужином, а третий - Нэд Хаятер - остался дежурить в конюшне. В начале десятого служанка - ее зовут Эдит Бакстер - понесла ему ужин - баранину с чесночным соусом. Никакого питья она не взяла, потому что в конюшне имеется кран, а пить что-нибудь, кроме воды, ночному сторожу не разрешается. Девушка зажгла фонарь, - уже совсем стемнело, а тропинка к конюшне шла сквозь заросли дрока. Ярдах в тридцати от конюшни перед Эдит Бакстер возник из темноты человек и крикнул, чтобы она подождала. В желтом свете фонаря она увидела мужчину - по виду явно джентльмена - в сером твидовом костюме и фуражке, в гетрах и с тяжелой тростью в руках. Он был очень бледен и сильно нервничал. Лет ему, она решила, тридцать - тридцать пять.
Вы не скажете мне, где я нахожусь? - спросил он девушку. - Я уж решил, что придется ночевать в поле, и вдруг увидел свет вашего фонаря.
Вы в Кингс-Пайленде, возле конюшни полковника Росса, - отвечала ему девушка.
Неужели? Какая удача! - воскликнул он. - Один из конюхов, кажется, всегда ночует в конюшне, да? А вы, наверное, несете ему ужин? Вы ведь не такая гордая, правда, и не откажетесь от нового платья?
Он вынул из кармана сложенный листок бумаги.
Передайте это сейчас конюху, и у вас будет самое нарядное платье, какое только можно купить за деньги.
A man appeared out of the darkness.
Волнение незнакомца испугало девушку, она бросилась к оконцу, через которое всегда подавала конюху ужин. Оно было уже открыто, Хантер сидел возле за столиком. Только служанка открыла рот, чтобы рассказать ему о случившемся, как незнакомец снова оказался рядом.
Добрый вечер, - проговорил он, заглядывая в окошко. - У меня к вам дело.
Девушка клянется, что, произнося эти слова, он сжимал в руке какую-то бумажку.
Какое у вас ко мне может быть дело? - сердито спросил конюх.
Silver Blaze
First published in the Strand Magazine, Dec. 1892,
with 9 illustrations by Sidney Paget.
Боюсь, Уотсон, что мне придется ехать, - сказал как-то за завтраком Холмс.
Ехать? Куда?
В Дартмур, в Кингс-Пайленд.
Я не удивился. Меня куда больше удивляло, что Холмс до сих пор не принимает участия в расследовании этого из ряда вон выходящего дела, о котором говорили вся Англия. Весь вчерашний день мой приятель ходил по комнате из угла в угол, сдвинув брови и низко опустив голову, то и дело набивая трубку крепчайшим черным табаком и оставаясь абсолютно глухим ко всем моим вопросам и замечаниям. Свежие номера газет, присылаемые нашим почтовым агентом, Холмс бегло просматривал и бросал в угол. И все-таки, несмотря на его молчание, я знал, что занимает его. В настоящее время в центре внимания публики, было только одно, что могло бы дать достаточно пищи его аналитическому уму, - таинственное исчезновение фаворита, который должен был участвовать в скачках на кубок Уэссекса, и трагическое убийство его тренера. И когда Холмс вдруг объявил мне о своем намерении ехать в Кингс-Пайленд, то есть туда, где разыгралась трагедия, то я ничуть не удивился - я ждал этого.
Я был бы счастлив поехать с вами, если, конечно, не буду помехой, - сказал я.
Мой дорогой Уотсон, вы сослужите мне большую службу, если поедете. И я уверен, что вы не даром потратите время, ибо случай этот, судя по тому, что уже известно, обещает быть исключительно интересным. Едем сейчас в Паддингтон, мы еще успеем на ближайший поезд. По дороге я расскажу вам подробности. Да, захватите, пожалуйста, ваш превосходный полевой бинокль, он может пригодиться.
Вот так и случилось, что спустя час после нашего разговора мы уже сидели в купе первого класса, и поезд мчал нас в направлении Эксетера. Худое сосредоточенное лицо моего друга в надвинутом на лоб дорожном картузе склонилось над пачкой свежих газет, которыми он запасся в киоске на Паддингтонском вокзале. Наконец - Рединг к тому времени остался уже далеко позади - он сунул последнюю газету под сиденье и протянул мне портсигар.
А мы хорошо едем, - заметил он, взглядывая то на часы, то в окно. - Делаем пятьдесят три с половиной мили в час.
Я не заметил ни одного дистанционного столбика.
И я тоже. Но расстояние между телеграфными столбами по этой дороге шестьдесят ярдов, так что высчитать скорость ничего не стоит. Вам, конечно, известны подробности об убийстве Джона Стрэкера и исчезновении Серебряного?
Только те, о которых сообщалось в «Телеграф» и в «Кроникл».
Это один из случаев, когда искусство логически мыслить должно быть использовано для тщательного анализа и отбора уже известных фактов, а не для поисков новых. Трагедия, с которой мы столкнулись, так загадочна и необычна и связана с судьбами стольких людей, что полиция буквально погибает от обилия версий, догадок и предположений. Трудность в том, чтобы выделить из массы измышлений и домыслов досужих толкователей и репортеров несомненные, непреложные факты. Установив исходные факты, мы начнем строить, основываясь на них, нашу теорию и попытаемся определить, какие моменты в данном деле можно считать узловыми. Во вторник вечером я получил две телеграммы - от хозяина Серебряного полковника Росса и от инспектора Грегори, которому поручено дело. Оба просят моей помощи.
Во вторник вечером! - воскликнул я. - А сейчас уже четверг. Почему вы не поехали туда вчера?
Я допустил ошибку, милый Уотсон. Боюсь, со мной это случается гораздо чаще, чем думают люди, знающие меня только по вашим запискам. Я просто не мог поверить, что лучшего скакуна Англии можно скрывать так долго, да еще в таком пустынном краю, как Северный Дартмур. Вчера я с часу на час ждал сообщения, что лошадь нашли и что ее похититель - убийца Джона Стрэкера. Но прошел день, прошла ночь, и единственное, что прибавилось к делу, - это арест молодого Фицроя Симпсона. Я понял, что пора действовать. И все-таки у меня такое ощущение, что вчерашний день не прошел зря.
У вас уже есть версия?
Нет, но я выделил самые существенные факты. Сейчас я вам изложу их. Ведь лучший способ добраться до сути дела - рассказать все его обстоятельства кому-то другому. К тому же вы вряд ли сможете мне помочь, если не будете знать, чем мы сейчас располагаем.
Holmes gave me a skech of events.
Я откинулся на подушки, дымя сигарой, а Холмс, подавшись вперед и чертя для наглядности по ладони тонким длинным пальцем, стал излагать мне события, заставившие нас предпринять это путешествие.
Серебряный, - начал он, - сын Самоцвета и Отрады и ничем не уступает своему знаменитому отцу. Сейчас ему пять лет. Вот уже три года, как его счастливому обладателю, полковнику Россу, достаются на скачках все призы. Когда произошло несчастье, Серебряный считался первым фаворитом скачек на кубок Уэссекса; ставки на него заключались три к одному. Он был любимец публики и еще ни разу не подводил своих почитателей. Даже если с ним бежали лучшие лошади Англии, на него всегда ставили огромные суммы. Понятно поэтому, что есть много людей, в интересах которых не допустить появления Серебряного у флага и в будущий вторник. Это, конечно, прекрасно понимали в Кингс-Пайленде, где находится тренировочная конюшня полковника Росса. Фаворита строжайше охраняли. Его тренером был Джон Стрэкер, прослуживший у полковника двенадцать лет, из которых пять лет он был жокеем, пока не стал слишком тяжел для положенного веса. Обязанности свои он всегда выполнял образцово и был преданным слугой. У него было трое помощников, потому что конюшня маленькая - всего четыре лошади. Ночью один конюх дежурил в конюшне, а другие спали на сеновале. Все трое - абсолютно надежные парни. Джон Стрэкер жил с женой в небольшом коттедже, ярдах в двухстах от конюшни. Платил ему полковник хорошо, детей у них нет, убирает в доме и стирает служанка. Местность вокруг Кингс-Пайленда пустынная, только к северу на расстоянии полумили каким-то подрядчиком из Тавистока выстроено несколько вилл для больных и вообще желающих подышать целебным дартмурским воздухом. Сам Тависток находится на западе, до него две мили, а по другую сторону равнины, тоже на расстоянии двух миль, расположен Кейплтон - усадьба лорда Бэкуотера, где также имеется конюшня. Лошадей там больше, чем в Кингс-Пайленде; управляющим служит Сайлес Браун. Вокруг на много миль тянутся поросшие кустарником пустоши, совершенно необитаемые, если не считать цыган, которые время от времени забредают сюда. Вот обстановка, в которой в ночь с понедельника на вторник разыгралась драма.
«Записки о Шерлоке Холмсе» – второй сборник рассказов о Шерлоке Холмсе, написанных в период 1875–1891 гг. Повествование ведется от имени доктора Ватсона, вспоминающего своего друга Шерлока Холмса – гениального сыщика, на счету которого – несколько десятков раскрытых преступлений. Конан Дойль считал рассказы о Холмсе «легким чтивом» и раздражался от того, что читатели предпочли произведения о гениальном сыщике историческим творениям автора. Потому сэр Артур решил прекратить историю сыщика, устранив популярнейшего литературного персонажа в схватке с профессором Мориарти у Рейхенбахского водопада… Вашему вниманию предлагается один из первых переводов рассказов Л. Конан Дойля на русский язык.
Издание осуществлено при финансовой поддержке Банка «Новый Символ»
GEORGE NEWNES, Limited,
SOUTHAMPTON STREET AND EXETER STREET,
Текст воспроизводится по изданию: Артур Конан Дойль. Воспоминания о Шерлоке Холмсе: Сборник рассказов / Пер. с англ. – С.-П.: Книгоиздательство П. П. Сойкина.
Иллюстрации Сиднея Пейджета и Уильяма Генри Хайда взяты из первого издания второго сборника рассказов о приключениях Шерлока Холмса – «The Memoirs of Sherlock Holmes», Лондон, 1894 г.
Роковая тайна
«Роковая тайна» (The Adventure of the Gloria Scott), 1875, Лангмер, графство Норфолк (Langmere, Norfolk)
– У меня здесь есть несколько бумаг, Ватсон, – сказал мой друг Шерлок Холмс, сидя со мной однажды зимним вечером у камина, – которые заслуживают того, чтобы вы взглянули на них. Здесь вот у меня документы по чрезвычайно интересному делу о «Славе Шотландии», а вот это – послание к мировому судье старику Тревору, прочтя которое он умер от ужаса.
Сказав это, мой друг вытащил из шкафа какой-то сверток в виде цилиндра. Затем он отыскал в нем записку, написанную крайне неразборчиво на клочке бумаги, и подал ее мне.
Я прочел записку и взглянул на Холмса, ничего не понимая. По выражению его лица я увидел, что он любуется моим недоумением.
– Вы, кажется, удивлены? – спросил он.
– Я только совершенно не могу понять, каким образом это послание могло внушить такой сильный ужас. По моему мнению, эта записка просто смешна.
– Да, и все-таки результат был таким, что прочтя эту записку, сильный и здоровый старик умер так внезапно, как если бы его кто застрелил из револьвера.
– Вы возбуждаете мое любопытство, – сказал я. – И, очевидно, вы придаете очень большое значение этому делу, если заговорили о нем со мной?
– Да, потому что это дело было первое, которое я распутывал.
Я неоднократно старался уже вызвать на откровенность моего друга и расспросить, что именно было поводом того, что он избрал карьеру сыщика, но мне это не удавалось. Теперь же он сам уселся в кресло, закурил свою трубку и, разложив бумаги на коленях, принялся перебирать их одну за другой.
– Вы еще не слышали от меня ничего про Виктора Тревора? – начал он. – Он был моим единственным другом во время моего пребывания в колледже. Вы знаете, Ватсон, что я вообще малообщителен. Также и тогда я более любил сидеть дома один со своими мыслями, нежели ходить в гости к товарищам. Фехтование и бокс еще сближали меня с ними, но во всем остальном я совершенно отличался от них, и между нами было очень мало точек соприкосновения. Тревор был единственный из них, которого я знал, да и то благодаря только тому обстоятельству, что в одно прекрасное утро, когда я шел в часовню, его терьер укусил меня за ногу. Я согласен, что этот способ знакомства мало приятен, но зато действен.
Я тогда пролежал в постели десять дней, и Тревор навещал меня. Сначала он приходил не более как на минутку, затем его визиты начали затягиваться, и в конце концов мы с ним подружились самым настоящим образом. Он был сильный, здоровый парень, веселого характера и очень общительный, представляя этим полную противоположность мне. Но было у нас и нечто общее. Более всего нас сблизило то, что он точно так же, как и я, не имел друзей. Однажды во время вакаций он пригласил меня погостить к своему отцу, который жил около Донниторпа, в Норфолке, и я с удовольствием принял это приглашение, рассчитывая пробыть там месяц.
Старик Тревор, очевидно, был состоятельный человек, мировой судья и землевладелец. Донниторп – небольшая деревушка к северу от Лангмера – расположен в открытой местности. Дом его был старинный, удобный. Выстроен он был из кирпича и обсажен дубами. От крыльца шла прекрасная липовая аллея. В имении были прекрасные места для охоты на диких уток, в доме был хороший повар и небольшая, но тщательно составленная библиотека, как я думаю, оставшаяся после прежнего владельца этого имения. Одним словом, нужно было быть большим придирой, чтобы не провести там приятно месяц.
Тревор-старший был вдов, и мой друг был его единственным сыном. Была у него и дочь, но она умерла, кажется, от дифтерита, во время своей поездки в Бирмингем. Отец моего друга чрезвычайно заинтересовал меня. Он был не очень образован, но зато имел сильный дух и здоровое тело. Он едва ли читал когда-либо книги, но много видел, много путешествовал и обладал удивительной памятью, помнил все, чему учился когда-либо. С виду он был небольшого роста, коренастый, с широкими плечами. Волосы на его голове были с сильной проседью, лицо загорелое, а голубые глаза смотрели остро и проницательно. В своем округе он пользовался репутацией человека почтенного, доброго, щедрого и всеми уважаемого. Между прочим, в качестве мирового судьи он выносил всегда очень мягкие приговоры.
Однажды, вскоре после моего приезда, мы сидели после обеда за портвейном и разговаривали. Молодой Тревор начал говорить о моей способности к наблюдениям, которую я уже тогда привел в целую систему, систему, которой впоследствии суждено было сыграть важную роль в моей жизни. Старый джентльмен, очевидно, подумал, что сын преувеличивает описание моих талантов, когда тот ему рассказал несколько ничтожных случаев, свидетелем которых он сам был.
– Слушайте, мистер Холмс, – весело сказал он, – я сам представляю великолепный пример для ваших дедуктивных умозаключений.
– Едва ли мне придется угадать многое. Я думаю, что не ошибусь, если скажу, что за последние двенадцать месяцев вы боитесь подвергнуться нападению.
Улыбка исчезла с его губ, и он посмотрел на меня с величайшим изумлением.
– Это правда. Помнишь ли, Виктор, – продолжал он, обращаясь к своему сыну, – ведь мы в прошлом году изловили целую шайку контрабандистов, и они пригрозили убить нас за это. На мистера Эдуарда Холли они действительно напали. С тех пор я принимаю некоторые меры предосторожности, хотя совершенно не понимаю, каким образом вы могли узнать это?
– У вас очень хорошая палка, – ответил я, – я заключил по надписи на палке, что вы купили ее не более как с год тому назад. С другой стороны, я заметил, что ручка отвинчивается и что палка залита внутри свинцом. В таком виде она представляет страшное оружие. Я и заключаю, что если вы принимаете такие меры предосторожности, то только потому, что боитесь какого-нибудь внезапного нападения.
– Ну, что-нибудь еще? – улыбнулся он.
– Вы много занимались боксом, когда были еще молоды.
– Правда. Как вы узнали это? Или мой нос потерял вследствие этого спорта свою первоначальную форму?
– Нет, – сказал я. – Это видно по вашим ушам. На них видны характерные утолщения, которые характеризуют только боксеров.
– Еще что-нибудь?
– Вы много занимались физическим трудом. Это можно видеть по мозолям на ваших руках.
– Все заработанные деньги я добыл на рудниках.
– Вы были в Новой Зеландии.
– Да, правда.
– Вы посетили Японию.
– Совершенно верно.
– И находились в тесной дружбе с человеком, инициалы которого Д. Э. Но впоследствии вы старались позабыть этого человека.
Мистер Тревор встал с места и уставился на меня своими большими глазами, принявшими какое-то странное, дикое выражение. Затем он побледнел и лишился чувств, уткнув лицо в скатерть, усеянную ореховой скорлупой.
Вы можете себе представить, Ватсон, до чего мы оба перепугались. Но обморок не был продолжителен; мы подняли его, расстегнули воротник, спрыснули ему лицо холодной водой, и он скоро очнулся.
– Ах, детки! – сказал он, стараясь улыбнуться. – Надеюсь, что я не слишком перепугал вас. Но, видите ли, у меня порок сердца, и я подвержен довольно частым обморокам. Я не знаю, как вы это делаете, мистер Холмс, но по-моему, все профессиональные сыщики, если их сравнить с вами, кажутся маленькими детьми. Это – ваше жизненное призвание, сэр, следуйте ему; верьте старому человеку, который много перевидал на своем веку.
И эти его слова, в которых звучала несколько преувеличенная оценка моих талантов, в первый раз, вы можете мне в этом верить, Ватсон, навели меня на мысль обратить в профессию занятия, которым я до этого времени предавался из любви к искусству. Но в эту минуту я был гораздо более озабочен болезнью моего хозяина и не думал ни о чем другом.
– Надеюсь, что я не сказал ничего, что могло бы опечалить вас? – спросил я.
– Вы действительно затронули мое больное место. Могу ли я спросить, что именно и в какой степени вы знаете?
Он спросил это как будто в шутку и старался казаться спокойным, но в глазах его виднелся прежний дикий ужас.
– Это очень просто, – ответила. – Когда вы обнажили руку, втаскивая в лодку рыбу, я успел заметить на ней инициалы Д. Э. Эти буквы все еще можно было разобрать, несмотря на то, что они были покрыты синими шрамами, доказывающими, что буквы старались вытравить. Следовательно, можно вывести из этого такое заключение: раньше инициалы были дороги вам, а впоследствии вы захотели забыть их и старались избавиться от них.
– Какие глаза у вас, однако! – воскликнул он с облегчением. – Все то, что вы сейчас сказали, – верно. Но не будем говорить об этом. Изо всех привидений самые худшие – призраки нашей былой любви. Пойдемте лучше в бильярдную и выкурим там по сигаре. С этого дня мистер Тревор относился ко мне по-прежнему любезно, но в его обращении сквозила явная подозрительность. Даже его сын заметил это.
– Ты до такой степени напугал отца, – сказал он, – что он мучается постоянными сомнениями относительно того, что тебе известно, а что нет.
Я уверен, что старый джентльмен старался скрывать свои чувства, но они так и сквозили во всех его поступках. И я решил сократить свое пребывание у него, так как заметил, что мое присутствие становится ему в тягость. Но в самый день моего отъезда произошел случай, которому суждено было повлиять на будущие события. Мы сидели в саду на садовых стульях, грелись на солнце и любовались открывающимся перед нами видом.
Вдруг к нам подошла служанка и доложила, что какой-то человек желает видеть мистера Тревора.
– Как его зовут? – спросил хозяин.
– Он не говорит своего имени.
– Что ему от меня нужно?
– Он говорит, что вы знаете его и что он должен вам сказать только два слова.
– Пусть он придет сюда.
Мистер Тревор уставился на меня глазами, принявшими странное, дикое выражение.
Через минуту человек маленького роста появился перед нами. Он шел какой-то раскачивающейся странной походкой. Его пиджак, с запачканными дегтем рукавами, был расстегнут, и из-под него виднелась полосатая, черная с красным, рубашка. Кожаные брюки и сильно истоптанные башмаки довершали наряд. На его худом, хитром и загорелом лице как бы застыла злая улыбка, показывающая ряд неровных желтых зубов. Его корявые руки были сжаты жестом, отличающим моряков. Когда он еще только подходил к нам, я услышал, как мистер Тревор издал какой-то задушенный звук, затем быстро вскочил со стула и бросился к дому. Через минуту он снова вернулся к нам. Когда он проходил мимо меня, я почувствовал сильный запах бренди.
– Ну, любезный, – обратился он к незнакомцу, – что вам от меня нужно?
Моряк стоял, вытаращив на него глаза. Все та же неприятная развязная улыбка блуждала по его губам.
– Вы, значит, не узнали меня? – спросил он.
– Господи! Неужели вы в самом деле Хадсон? – как будто с изумлением спросил мистер Тревор.
– Хадсон и есть, – ответил незнакомец. – Тридцать лет я не виделся с вами. Вы успели обзавестись здесь своим домом, а я все живу по-прежнему. Часом – с квасом, порой – с водой.
– Тсс! Я докажу, что я не забыл старых времен! – воскликнул мистер Тревор и, подойдя поближе к пришельцу, проговорил ему что-то вполголоса.
– Идите в кухню, – произнес он снова громко, – вам дадут там поесть. Я не сомневаюсь, что мне удастся пристроить вас на хорошее место.
– Благодарю вас, сэр, – сказал моряк, поднося руку к фуражке. – Скоро уже два года, как я лишился места и прожил все. И я решился обратиться за помощью или к вам, или к мистеру Беддосу.
– А! Вы знаете, где находится мистер Беддос?
– Разумеется, сэр; я всегда знаю, где находятся мои старинные друзья, – ответил незнакомец, зловеще улыбаясь. Затем он отправился за служанкой на кухню.
Мистер Тревор начал быстро что-то нам пояснять относительно того, что служил вместе с этим человеком на корабле, но не договорил и, оставив нас в саду, ушел в дом. Спустя час мы вошли вслед за ним в комнаты и увидели его лежащим на софе в столовой. Он был совершенно пьян.
Все случившееся произвело на меня очень тягостное впечатление, и я был рад-радешенек, когда на другой день уехал из Донниторпа. Я ясно видел, что мое присутствие стало стеснять моего друга.
Все это случилось в первый месяц длинных вакаций. Прочие семь недель я просидел дома, занимаясь органической химией.
В один прекрасный день, когда вакации уже подходили к концу и наступила поздняя осень, я получил от моего друга телеграмму. Он умолял меня приехать в Донниторп, так как нуждается в моей помощи и совете.
Он встретил меня на станции в карете. Мне сразу же бросилось в глаза, что за эти два месяца мой друг сильно изменился. Он побледнел, похудел и даже смеялся и говорил не так громко, как прежде.
– Отец умирает! – были его первые слова, которыми он встретил меня.
– Невозможно! – воскликнул я. – В чем дело?
– Апоплексический удар. Нервное потрясение. Весь день он пролежал без сознания. Я сомневаюсь, что мы застанем его в живых.
Я был, как вы можете себе представить, Ватсон, просто поражен этой вестью.
– Что было причиной этого? – спросил я.
– Ах! В этом-то и заключается все. Садитесь в экипаж, дорогой я вам подробно все расскажу. Помните ли вы того человека, который пришел тогда вечером при вас?
– Прекрасно помню.
– Знаете ли вы, кто это был? Кого мы приняли в свой дом?
– Не имею ни малейшего понятия.
– Это был сам дьявол, Холмс! – воскликнул он.
Я глядел на него в изумлении.
– Да, это был сам дьявол. Мы не имели с той поры ни единого спокойного часа. Отец так больше и не вернулся к своему прежнему расположению духа, и вот теперь он умирает, и все из-за этого проклятого Хадсона.
– В чем же заключалась его сила?
– Ах! Это именно то, что я и сам хотел бы знать. Добрый мой, бедный, гуманный отец! Кто знает, почему он попал во власть этого негодяя? Но я очень рад, что вы приехали ко мне, Холмс. Я верю в справедливость ваших суждений и вашу скромность и знаю, что вы дадите мне хороший совет.
Мы ехали по гладкой ровной дороге. Перед нами расстилалась равнина, блистающая красными лучами заходящего солнца. Из-за рощи налево были видны высокие трубы и развевался флаг. Это и было имение, куда мы ехали.
– Мой отец устроил этого человека у себя, сделав его садовником, – сказал мой спутник, – но это место ему не понравилось, и его сделали дворецким. Он делал все, что только хотел; весь дом находился в его распоряжении. У него были дурные привычки, скверный язык, и служанки скоро начали жаловаться на его приставания. Отец прибавил им жалованья за то, чтобы они не сердились на дворецкого. Он, когда только хотел, брал самое лучшее ружье моего отца, нашу лодку и уходил на охоту. И все это с таким отвратительным, наглым лицом, что я охотно поколотил бы его, если бы он был так же молод, как я. Верьте мне, Холмс, все это время я сдерживался с большим трудом, а теперь мне приходит в голову, что, может быть, я поступил бы лучше, дав волю своим чувствам. Ну, дела шли все хуже и хуже. В конце концов это животное Хадсон стал положительно невыносим и как-то раз при мне жестоко надерзил моему отцу. Я взял его за плечи и вытолкнул за дверь. Он побледнел и ушел, но в его ядовитых глазах загорелась такая угроза, какую не в состоянии был бы выразить его язык. Не знаю, что произошло после этого между ним и моим бедным отцом, но последний пришел ко мне на другой день и спросил, не желаю ли я извиниться перед Хадсоном. Как вы и можете себе представить, я отказался и спросил отца, как он мог допустить такие вольности со стороны этого негодного человека.
– Ах, мой мальчик, – сказал он, – тебе легко говорить, но если бы ты только был на моем месте и знал всю правду! Но ты узнаешь все, Виктор, я все расскажу тебе. Я верю, что ты не подумаешь ничего дурного о своем бедном старом отце.
Он казался сильно взволнованным, заперся на весь день в своей комнате, и через окно я видел, что он с большим усердием писал что-то.
В этот же день случилось нечто, очень обрадовавшее меня. Хадсон пришел и сказал, что собирается покинуть нас.
Он объявил нам это своим осипшим от пьянства голосом в то время, когда мы сидели в столовой за обедом.
– Мне скучно в Норфолке, – сказал он. – Я отправляюсь в Хэмпшир к мистеру Беддосу. Полагаю, что он так же обрадуется мне, как и вы.
– Мы, надеюсь, расстаемся с вами добрыми друзьями, Хадсон, – сказал мой отец с кротостью, от которой вся кровь закипела во мне.
– Я еще не слышал извинений, – прохрипел он, бросив взгляд в мою сторону.
– Виктор, ведь ты признаешь, что слишком резко обошелся с этим почтенным человеком? – сказал мой отец, обращаясь ко мне.
– Напротив, я придерживаюсь того мнения, что мы оба относились к нему со слишком большим терпением, – ответил я.
– О! вы так-то? – зарычал он, – очень хорошо, прекрасно! Берегитесь же!
Он выбежал из комнаты и через полчаса совсем ушел из нашего дома, оставив моего отца в состоянии сильнейшего нервного возбуждения. С этого дня я слышал, как он по ночам ходил взад и вперед по своей комнате, обдумывая, наверное, средство самозащиты. Но удар разразился над ним очень скоро.
– Как это произошло? – нетерпеливо спросил я.
– Самым необыкновенным образом. Вчера вечером ему подали письмо со штемпелем Фордингбриджа. Отец прочел его, всплеснул руками и принялся кружиться по комнате, как человек, потерявший разум. Когда мне наконец удалось его посадить на диван, я увидел, что его рот был перекошен, а глаза выкатились из орбит; я понял, что с ним случился удар. Доктор Фордэм был тотчас же вызван мною, и мы уложили отца в постель. Но паралич стал распространяться, и отец не приходил в сознание, а теперь, вернувшись домой, мы его, наверное, уже не застанем в живых.
– Вы пугаете меня, Тревор! – воскликнул я. – Что могло заключаться в этом письме такого, что привело к подобному ужасному результату?
– Ничего. В этом-то и заключается все. Письмо было самое обыкновенное и даже вздорное. Ах! Боже мой! Я так и думал!
Когда мы обогнули поворот аллеи к дому, то увидели, что все шторы в окнах были опущены. В ту минуту, когда мой друг с лицом, искаженным горем, приблизился к двери, из нее вышел какой-то господин в черном.
– Когда это случилось, доктор? – спросил Тревор.
– Тотчас же, как только вы уехали.
– Он поручил что-нибудь сказать мне?
– Только то, что бумаги лежат в заднем ящике японского комода.
Мой друг вместе с доктором пошли наверх, в комнату, где лежал мертвый, а я остался в кабинете, обдумывая это дело. На душе у меня было ужасно тяжело.
Каково было прошлое этого Тревора? Боксер, путешественник и золотоискатель, каким образом он познакомился и даже попал во власть этого матроса с неприятным лицом? Почему при одном только намеке на инициалы на его руке он упал в обморок и умер от ужаса, прочтя письмо из Фордингбриджа?
Тут я вспомнил, что Фордингбридж находится в Хэмпшире и что мистер Беддос, про которого упомянул тогда Хадсон и к которому он поехал, очевидно, с целью тоже шантажировать, жил именно в Хэмпшире. Письмо могло быть прислано или Хадсоном, извещавшим, что он исполнил угрозу и выдал тайну, по-видимому, существовавшую, или же от Беддоса, который предостерегал старого товарища об измене. Все это было почти ясно. Но как же это письмо могло быть такого обыкновенного и даже вздорного содержания, как это говорил мой друг?
Он, наверное, плохо прочел его. Или же письмо было написано каким-нибудь секретным, условным образом и было понятно только тому, кому посылалось. Я должен видеть это письмо, и если только оно заключает в себе тайну, то я проникну в нее. Я просидел, обдумывая все это, часа два в темной комнате.
Но вот плачущая служанка принесла лампу, и за ней следом появился мой друг, бледный, но спокойный; он нес в руках вот эти бумаги, которые вы видите у меня на коленях.
Он сел напротив меня, придвинул лампу поближе и подал мне записку, вот эту, нацарапанную на обрывке серой бумаги:
«Спрос на дичь быстро растет. Выслежена партия фазанов. Хадсон уполномочен на все. Про векселя сказал кому следует. Беги к Смиту. Спасая фазаньим самкам жизнь, получишь барыш».
Я уверен в том, что мое лицо тогда выразило совершенно такое же недоумение, как и ваше в то время, когда вы читали эту записку. Я снова внимательно перечитал послание. Я был, очевидно, прав, и слова записки заключали в себе какой-нибудь скрытый, тайный смысл. Какое значение могли иметь слова, намекавшие на векселя и на фазанов? Если значение этих слов условное, то, конечно, логическим путем тут ничего не сделаешь. Но все-таки у меня было внутреннее убеждение, что весь секрет заключался в этой записке. Слово «Хадсон» убедило меня, что ее писал не матрос, а мистер Беддос. Я попробовал читать с конца, но у меня ничего не вышло. Тогда я стал комбинировать слова и опять безуспешно. Разрешение загадки пришло как-то неожиданно. Я вдруг увидел, что надо читать каждое третье слово. Так вот что повергло в отчаяние старика Тревора! Послание было кратко донельзя. Я прочел его моему другу.
«Дичь выслежена. Хадсон все сказал. Беги, спасая жизнь».
Виктор Тревор закрыл лицо руками и прошептал:
– Я думаю, что это так и есть. Но это хуже смерти; тут скрывается что-то позорное. Но что значит фраза про дичь и про фазаньих самок?
– Это ровно ничего не значит. Слова эти написаны здесь для того, чтобы замаскировать смысл письма. Очевидно, оно было сначала написано так: Дичь – выслежена – Хадсон – все и т. д.» А затем первыми попавшимися словами заполнили промежутки в строчках. Он мог воспользоваться для этого именно первыми попавшимися под руку словами, но возможно и то, что он употребил слова, касающиеся его профессии или привычек. Может быть, он занимается спортом, страстный охотник или что-нибудь в этом роде. Вы ничего не знаете про Беддоса?
– Да, теперь, когда вы намекнули на это, я вспомнил, что каждый год, осенью, мой отец получает от него приглашение на охоту.
– В таком случае нет никакого сомнения, что письмо написал он. Теперь нам остается только узнать, в чем состоит секрет, которым владеет матрос Хадсон и которым он грозил этим двум бравым и почтенным джентльменам.
– Увы, Холмс! – воскликнул мой друг. – Я боюсь, что тут ничего нет, кроме позора. Но я не хочу иметь тайны от вас! Вот эта бумага написана моим отцом перед смертью, когда он узнал, что ему грозит неминуемая опасность со стороны Хадсона. Я нашел ее в японском комоде, как и сказал доктор. Возьмите ее и прочтите мне, потому что у меня самого не хватает на это ни сил, ни мужества.
– Вот они, эти бумаги, Ватсон, те самые, которые он мне вручил. И я хочу теперь прочесть их вам точно так же, как читал их некогда ему там, в старом кабинете. Это вот, как видите, «Подробности о плавании судна «Слава Шотландии» со дня его выхода из Фалмута 8 октября 1855 года и до его гибели 6 ноября». Написаны эти записки в форме письма, и вот его содержание:
«Мой милый, дорогой сын. Теперь, когда близок позор, готовящийся мне, когда глаза мои готовы навеки сомкнуться, я не хочу более молчать и пишу тебе всю правду. До этого времени я не говорил этого никому не вследствие страха суда, не вследствие боязни потерять положение в обществе, не вследствие стыда перед всеми, кто знал меня, но единственно только из боязни, что ты, мой дорогой сын, будешь краснеть за своего отца, которого ты привык только любить и, надеюсь, имел достаточно причин уважать.
И если удару суждено разразиться, то я хочу, с одной стороны, чтобы ты прямо от меня узнал истину и мог судить, в какой мере я заслуживаю порицания. С другой же стороны, если гроза пронесется и все пойдет по-старому (что, может быть, и случится по милости Божьей), то я молю тебя, в случае, если эта бумага попадет в твои руки, молю тебя всем святым для тебя, памятью твоей матери, сожги ее и никогда о ней не вспоминай потом.
Итак, в то время, когда твои глаза будут пробегать эти строки, я, вероятно, буду уже со срамом и позором изгнан из своего собственного дома, или – ведь ты знаешь, что сердце у меня больное, – буду мертв и в могиле.
Во всяком случае, теперь прошло уже время молчания. Все, что я пишу здесь, истинная правда, в этом я клянусь надеждой на спасение своей души. Мое имя, мой дорогой мальчик, не Тревор. Я звался Джеймс Эрмитедж в дни моей юности, и ты поймешь мой испуг, когда твой друг намекнул на инициалы на моей руке и когда я подумал, что он узнал мою тайну. В качестве Эрмитеджа я поступил в один из лондонских банков служащим и в качестве Эрмитеджа нарушил законы своей страны, за что и был сослан. Не надо думать обо мне слишком дурно, мой дорогой. Это был, как говорят, долг чести, и я должен был заплатить его во что бы то ни стало. И я взял деньги, которые не принадлежали мне, но я надеялся вернуть их прежде, нежели кто-нибудь узнает об этом. Но меня преследовала неудача. Я не успел еще собрать денег, чтобы пополнить кассу, как ее проверили и мой дефицит открылся. В наше время на подобный проступок взглянули бы, вероятно, более мягко, но тридцать лет тому назад были иные нравы. Меня судили, присудили к каторге, и я, имеющий всего двадцать два года от роду, очутился вместе с другими каторжниками на судне «Слава Шотландии», которое направлялось в Австралию.
Это было как раз во время Крымской войны, в 1855 году, и все большие транспортные суда были на Черном море. Вследствие этого правительство было вынуждено отправлять своих ссыльных на небольших судах. «Слава Шотландии» прежде употреблялась для привоза из Китая чайных транспортов, но вследствие того, что судно это было старой конструкции и уже довольно ветхое, его заменили новыми судами. «Слава Шотландии» брала на борт 500 тонн груза и кроме тридцати восьми ссыльных имела экипаж, состоящий из двадцати шести человек команды, капитана, трех штурманов, священника, четырех стражников и восемнадцати солдат. Когда мы вышли из Фалмута, на судне было всего около ста человек.
Перегородки между камерами для заключенных на этом судне были чрезвычайно тонкие, между тем как на других судах, употребляемых специально для перевозки каторжников, они делались из твердого дуба. Налево от меня помещался один ссыльный, обративший мое внимание еще на набережной. Он был молод, лицо его было начисто выбрито, нос длинный, а челюсти крепкие и сильно развитые. Он держал голову высоко и прямо, ходил легкой и свободной поступью, но более всего отличался своим громадным ростом. Я уверен, что он был росту не менее шести с половиной футов, потому что никто из нас не доставал головой до его плеча. Странно было глядеть на его веселое, полное жизни и энергии лицо наряду с убитыми, грустными лицами остальных. Довольно было только взглянуть на него, чтобы тотчас же почувствовать бодрость. И я был очень рад, узнав, что он попал ко мне в соседи. Но радость моя еще более увеличилась, когда глубокой ночью почти над самым моим ухом я услышал шепот и, открыв глаза, увидел, что он просверлил дыру в разделяющей нас перегородке.
– Друг мой! – сказал он, – как вас зовут и за что вы очутились здесь?
Я сказал ему и в свою очередь осведомился, кто он.
– Я Джек Прендергаст, – сказал он, – и клянусь Богом, что вы будете благословлять тот момент, когда впервые услышали мое имя.
Я прекрасно помнил его дело, произведшее громадную сенсацию повсюду в стране незадолго до того, когда я был арестован. Он принадлежал к очень хорошей семье и был очень образован. Но, обладая в то же время крайне порочными наклонностями и привычками, он выкинул какое-то гениальное мошенничество, сделал подлог и ограбил на крупную сумму лондонских купцов.
– Вы помните мое дело! – с гордостью произнес он.
– Очень хорошо помню.
– В таком случае вы должны помнить также, что один пункт в моем деле остался невыясненным.
– Какой пункт?
– У меня было около четверти миллиона, не так ли?
– Так говорили.
– А было ли что-нибудь найдено, а?
– Так. А где, вы полагаете, находятся эти деньги?
– Не имею понятия.
– То-то вот и есть, – воскликнул он с триумфом. – Благодаря Бога, у меня было денег больше, чем у вас волос на голове. А если у вас есть деньги, сын мой, и вы умеете распорядиться ими, то возможно достигнуть всего. Ну, как вы можете видеть, человек, подобный мне, вовсе не намерен сидеть в тухлой норе, на этом поганом старом китайском судне. Нет, сэр, такой человек пожелает прежде всего освободиться сам и освободить также и своих товарищей. Можете быть уверены, что это так. Верьте мне, и я не обману ваших надежд.
Он говорил таким образом, и я сначала не придавал значения его словам, считая их простой болтовней. Но он, очевидно, решил, что испытал меня в достаточной степени, и сообщил мне, что, в самом деле, существует заговор среди заключенных, чтобы овладеть судном. Двенадцать человек ссыльных задумали это еще до отплытия судна из порта. Прендергаст был избран вожаком партии, а его деньги должны были служить нам двигательной силой.
– У меня есть союзник, – продолжал он, – это на редкость хороший человек. Деньги мои у него, а он сам, как вы полагаете, где в данную минуту находится? Он состоит священником на нашем судне; да, он всего только священник здесь. Он пришел одетым в черное платье, его бумаги оказались в прекрасном порядке. Денег он имел также достаточно для того, чтобы приобрести симпатии. И теперь команда предана ему телом и душой. Двое стражников подкуплены им, один шкипер также; он мог бы подкупить самого капитана, но в этом нет надобности.
– Что мы должны делать? – спросил я.
– А вы думаете – что? – ответил он. – Мы сделаем так, что куртки солдат станут еще краснее, чем были тогда, когда их сшил портной.
– Но они вооружены! – сказал я.
– И у нас будет оружие, мой мальчик. Для каждого хорошего парня найдется пара пистолетов, и если мы не перебьем команду и не овладеем судном, то нас следует послать в пансион для благородных девиц. Попробуйте еще сегодня ночью поговорить с вашим соседом, чтобы убедиться, не выйдет ли толку из него.
Я так и сделал. Моим соседом по другую сторону оказался какой-то молодой человек, совершивший преступление, сходное с моим, и сосланный за подлог. Имя его было Эванс. Впоследствии он, как и я, переменил имя и живет теперь на юге Англии богатым и всеми уважаемым человеком. Он быстро изъявил согласие принять участие в нашем заговоре. Это был единственный шанс спасения. Прошло еще несколько дней, и о заговоре не знали всего только двое из заключенных. Один из них был полоумный, а другой тяжело больной, который не мог быть нам полезным.
Сначала казалось так, что для овладения судном нам не встретится никаких препятствий. Вся команда была точно нарочно подобрана из отъявленных негодяев. Самозванный священник усердно посещал каждого из нас, радея о спасении наших душ, но каждый раз его сапоги и карманы были наполнены, так что по прошествии нескольких дней у каждого из нас под подушкой лежало уже по пистолету, по фунту пороха и по двадцать патронов. Двое конвойных состояли агентами Прендергаста, а второй шкипер был его правой рукой. Капитан, два шкипера, лейтенант Мартин, его восемнадцать солдат, да еще доктор – вот и все наши враги.
Все-таки мы, не пренебрегая никакими предосторожностями, хотели совершить нападение ночью и внезапно. Но все произошло несколько раньше, чем мы думали, и случилось это так.
Однажды вечером, в конце третьей недели нашего плавания, доктор пришел к одному из узников, который заболел, и, случайно просунув руку под изголовье, нащупал пистолет. Если бы он промолчал, то все дело обошлось бы на этот раз. Но доктор был человек нервный и от испуга вскрикнул. Больной, увидев его бледное лицо, догадался, в чем дело, и мгновенно бросился на доктора. Он был привязан к койке еще раньше, чем успел поднять тревогу. Дверь после его прихода осталась не запертой, и все мы кинулись наверх. Двое часовых возле трюма были убиты вместе с их унтер-офицером.
Возле двери кают-компании также стояли двое солдат. Но их ружья были не заряжены, и через секунду они оба уже лежали мертвыми. Когда мы бросились к каюте капитана, дверь в которую была отворена, мы услышали звук выстрела из револьвера. Капитан лежал лицом на столе, уткнувшись в карту, которую он только что рассматривал перед этим. Возле него стоял священник, держа в руке револьвер, который еще продолжал дымиться. Оба шкипера были связаны, и мы думали, что дело наше закончено. Двери кают-компании были открыты настежь, мы все столпились в ней, шумели, кричали точно помешанные от радости, что снова очутились на свободе. Вдоль всей комнаты стояли шкафы. Вильсон, мнимый священник, отпер один из шкафов и вытащил из него дюжину бутылок старого хереса. Мы отбили горлышки у бутылок и уже собирались выпить на радостях за успешное окончание нашего дела, как вдруг раздался ружейный залп и комната наполнилась дымом до такой степени, что мы не могли видеть друг друга. Когда дым несколько рассеялся, комната превратилась в бойню. Вильсон и восемь других узников были убиты и ранены. Херес, пролитый на стол, смешался с кровью, и даже теперь, когда я вспоминаю эту картину, волосы поднимаются на моей голове. Это неожиданное нападение до такой степени испугало нас, что мы были бы побеждены неминуемо, если бы не Прендергаст. Он заревел как бык и ринулся в дверь, сопровождаемый всеми оставшимися в живых узниками.
На палубе стоял лейтенант, окруженный своими десятью солдатами. Последние не успели еще зарядить ружья снова, как мы бросились на них. Они сопротивлялись мужественно, но мы одолели – и через пять минут все было кончено. Боже мой! Была ли еще где-нибудь такая ужасная резня! Прендергаст был похож на дьявола. Он точно малых детей хватал солдат и швырял их за борт. Один сержант, смертельно раненный, долго держался на воде, пока его кто-то из нас из жалости не прикончил. Наконец битва окончилась; за исключением нас самих, на судне остались только конвойные и доктор.
Из-за них-то между нами вспыхнула жестокая ссора. Среди нас оказалось много таких, которые, обрадованные свободой, не желали убивать невинных людей ни за что ни про что. Одно дело – убивать солдат, которые вооруженными бросаются на вас, а другое – стоять и смотреть, как льется кровь беззащитных. Восемь человек, в числе которых находились три матроса из экипажа, объявили, что они не желают допустить это. Но Прендергаст, поддерживаемый некоторыми другими, не хотел ничего и слышать. Он говорил, что наш единственный шанс на спасение именно и заключается в том, чтобы не было свидетелей этой кровавой резни. Дело дошло до того, что мы едва не разделили участь несчастных узников. Но наконец он предложил нам сесть в лодку и уехать. Мы схватились за это предложение, потому что бойня нам уже опротивела и можно было ожидать чего-нибудь еще худшего.
Мы взяли с собой немного матросской одежды, запаслись водой, сухарями и компасом. Прендергаст сам проводил нас до лодки, сказал нам, чтобы мы назвали себя потерпевшими крушение моряками, судно которых затонуло под 15° северной широты и 25° западной долготы, затем отрубил канат, и мы отплыли от судна.
А теперь, мой дорогой сын, я подхожу к самой удивительной части в моей истории. «Слава Шотландии» медленно удалялась от нас. Мы с Эвансом, как самые образованные из всей нашей партии люди, стали размышлять, куда нам направиться. Положение было затруднительное. Кабо-Верде находился от нас в 500-х милях к северу, а для того, чтобы добраться до Африки, нужно было сделать 700 миль в восточном направлении. В конце концов мы решили направиться в Сьерра-Леоне. В тот момент «Слава Шотландии» находилась уже на горизонте. Мы взглянули на нее и вдруг увидели черный, наподобие громадного столба, дым, поднявшийся с судна. В следующую затем секунду раздался оглушительный, точно громовой удар. А когда дым несколько рассеялся, от «Славы Шотландии» не осталось ни малейшего следа.
В одну минуту мы повернули нашу лодку и, гребя изо всех сил, направились на место катастрофы. Вспененная и расходящаяся кругами вода указывала нам место, где находилось за минуту перед тем судно. Прошел добрый час, прежде чем мы успели доплыть туда, и мы потеряли уже всякую надежду спасти кого-нибудь. Повсюду вокруг плавали обломки мачт, деревянная посуда, пустые бочонки, но не видно было ни малейших признаков живого существа. Мы уже повернули было обратно, как вдруг услышали крик о помощи и на некотором расстоянии от лодки увидели человека, который держался за обломок мачты. Когда мы взяли его в лодку, то оказалось, что это молодой матрос по имени Хадсон. Он обгорел до такой степени, что только на следующее утро был в состоянии что-нибудь рассказать нам.
Оказалось, что как только мы успели отплыть, Прендергаст и его сторонники приступили к казни пятерых узников: прежде всего пристрелили двух стражников и выбросили их за борт; точно такая же участь постигла и третьего шкипера. После этого Прендергаст спустился в нижнее помещение и собственными руками зарезал несчастного доктора. Остался только первый шкипер, который был находчивый и энергичный человек. Как только он увидел, что убийца с окровавленным ножом приближается к нему, он с силой дернул путы на руках, оборвал их и в два прыжка сбежал с палубы в трюм.
Человек двенадцать заговорщиков с пистолетами в руках сошли вслед за ним вниз и увидели его со спичечной коробкой в руках, сидящего перед открытой бочкой пороха. Всех бочек было на пароходе сто. Шкипер закричал, что он взорвет всех, если его кто тронет.
В ту же секунду раздался взрыв, хотя Хадсон полагает, что он был скорее следствием выстрела, нежели произошел от спички шкипера. Но от чего бы ни произошел взрыв, судно «Слава Шотландии» погибло вместе с той сволочью, которая им овладела.
Вот какова была, мой дорогой мальчик, та ужасная история, в которую я был невольно вовлечен.
На следующий день мы встретили судно «Хотспур», шедшее в Австралию. Капитан этого судна взял нас на борт, легко поверив, что мы спасшиеся от кораблекрушения. «Слава Шотландии» была записана в адмиралтействе в число судов, пропавших без вести, и никто даже до сих пор и не подозревает, какова ее настоящая участь. После благополучного плавания «Хотспур» пришел в Сидней. Я и Эванс переменили фамилии и отправились на золотые прииски, где обыкновенно собираются люди всех национальностей и где чрезвычайно трудно установить тождество чьей-нибудь личности.
Остальное рассказывать не стоит. Мы работали, разбогатели, вернулись в Англию и сделались богатыми землевладельцами. Мы прожили мирно, спокойно более двадцати лет, думая, что прошлое кануло в вечность. Представь же себе теперь, что я должен был почувствовать, когда к нам явился неизвестный моряк, в котором я тотчас же узнал человека, некогда спасенного нами! Он, очевидно, проследил нас как-нибудь и решил использовать наш страх в свою пользу. Теперь ты легко поймешь, почему я изо всех сил стремился сохранить с ним добрые отношения. И ты пожалеешь меня, когда узнаешь, под каким я жил страхом после того, как этот человек ушел от меня с угрозами к другой своей жертве».
Внизу приписано неразборчивым почерком, который можно прочесть с трудом:
«Беддос извещает меня шифрованной запиской, что X. рассказал все. Создатель, будь милостив к нам, грешным».
Вот все то, что я прочел в ту ночь молодому Тревору, и я думаю, Ватсон, что в обстоятельствах этого дела есть очень много драматического. Добряк Тревор был опечален всем этим до такой степени, что уехал отсюда в Терай торговать чаем, где находится и по сие время. Слышно, что он там процветает. Что же касается матроса и Беддоса, то со времени получения последнего рокового письма о них ничего не было более известно – оба они исчезли бесследно. В полицию никаких донесений не поступало, так что опасения покойного Тревора были напрасны: Хадсон только грозил. В последнее время его видели кое-кто, и полиция думала, что он, убив Беддоса, убежал. Я думаю иначе. Весьма вероятно, что Беддос, доведенный до отчаяния угрозами Хадсона, убил его и бежал из страны, захватив с собой столько денег, сколько их имел под рукой.
Вот и все факты этого дела, доктор, и если оно годится в нашу коллекцию, то вы можете воспользоваться им.
