Биография михаила зощенко. Михаил зощенко о женском равноправии

120 лет назад родился выдающийся писатель ХХ века Михаил Зощенко

В 1920—1930 годы слава Михаила Зощенко была такова, что журналы буквально сражались за право напечатать его рассказы. Произведения писателя издавались и переиздавались огромными тиражами. А сам он ездил по стране с выступлениями, и успех был невероятен.

В 1939 году Михаила Зощенко наградили орденом Трудового Красного Знамени, в 1946-м — медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне в 1941—1945 годы». И вдруг… началась травля. 14 августа 1946 года вышло постановление Оргбюро ЦК ВКП (б) о журналах «Звезда» и «Ленинград». Оба издания порицались за предоставление трибуны писателю Зощенко, «произведения которого чужды советской литературе». Михаилу Михайловичу вменялось в вину написание пустых, бессодержательных и пошлых произведений, рассчитанных на то, чтобы дезориентировать молодежь и отравить ей сознание.

Жизнь знаменитого литератора превратилась в ад: его исключили из Союза писателей, перестали печатать, лишив средств к существованию, имя не упоминали в прессе и даже не указывали в переводах, которые он делал. Многие коллеги-литераторы от Зощенко отвернулись…

О непростой судьбе своего прадеда «ФАКТАМ» рассказала ныне живущая в Санкт-Петербурге актриса и телеведущая Вера Зощенко .

— Что касается даты рождения Михаила Михайловича, она до сих пор доподлинно не известна, — говорит Вера Зощенко. — В одном документе указывается 1895 год, в другом — 1894-й. Поэтому 120-летие Михаила Зощенко празднуем уже второй год подряд. Я все-таки придерживаюсь версии (которую разделяет не вся наша семья), что мой прадедушка появился на свет в 1895 году. Скорее всего, в 1894 году у родителей Михаила Зощенко родился сын, его назвали Миша, но, к сожалению, новорожденный умер. А спустя год появился мой прадед. Ему тоже дали имя Михаил, чтобы забыть о смерти предыдущего ребенка. Если все так и было, становится понятным, откуда возникли два документа. К слову, достоверно неизвестно и место рождения Михаила Зощенко. Согласно одному источнику, родился он в Петербурге, а в соответствии с другим — в Полтаве.

*Вера Зощенко: «Поскольку мое отчество Михайловна, некоторые принимают меня за… дочь Михаила Зощенко и удивляются, как я хорошо сохранилась» (фото из архива Веры Зощенко)

— Вера, что в вашем доме напоминает о знаменитом прадеде?

— Его книги и, конечно, фотографии. Большая же часть вещей отдана в музей Зощенко, который находится в Санкт-Петербурге. Кабинет прадеда сохранился практически в первозданном виде. В нем — его пишущая машинка, подушечка, которую он сшил себе сам, чтобы было удобно читать… Одну из печатных машинок мы отдали в сочинский музей Николая Островского, где есть витрина, посвященная Михаилу Михайловичу.

— Как Михаил Зощенко обычно праздновал свои дни рождения?

— С возрастом он становился все более замк-нутым и мрачным. Его мало что радовало. И при этом Михаил Михайлович все время пытался отыскать в жизни радость. Гуляя по Невскому проспекту, любил смотреть на счастливых улыбающихся людей. Когда, к примеру, наблюдал, как они заходили в гастроном, покупали кусочек красной рыбки, бутылочку портвейна и потирали руки в предвкушении того, как замечательно проведут вечер, приобретал то же самое — в надежде испытать такой же прилив счастья. Но, принеся все это домой, клал на шкаф и… забывал о покупке. Жена Михаила Михайловича Вера Владимировна обнаруживала рыбу, когда та уже была совершенно испорчена, и выбрасывала ее.

— Правда, что некий известный в то время гипнотизер предсказал Михаилу Зощенко, что он станет знаменит на всю страну, но плохо закончит?

— Прадед об этом никогда не рассказывал в семейном кругу. Дедушка и папа о подобной истории где-то читали. Но мне кажется, что Михаил Михайлович был глубоко мистический человек, который старательно это отрицал. В повести «Перед восходом солнца» читатель найдет тому подтверждение. Случались загадочные вещи, связанные с личностью прадеда, и в моей жизни. В детстве мы с мамой поехали отдыхать в Сочи, где любил бывать и Михаил Михайлович. Сняли квартиру и буквально на следующее утро обнаружили в почтовом ящике газету со статьей о Михаиле Зощенко. Издание было ежедневное. И то, что публикация появилась, как только мы приехали, думаю, непростое совпадение. Причем рассказывалось в статье о случае, о котором мы не знали. Михаил Зощенко отдыхал в местном санатории. Как-то пошел прогуляться по набережной. И вдруг его сбил с ног велосипедист. Зощенко стоял посреди улицы в рваных брюках в полном недоумении, но виновник происшествия не только не извинился, а еще и обругал его по полной программе.

— Типичный хамоватый персонаж из произведений Михаила Зощенко.

— Именно. В испорченном настроении Михаил Михайлович вернулся в санаторий, переоделся. А на следующее утро в газете «Труд» на первой полосе вышла большая статья с его фотографией — о том, что Михаилу Зощенко присужден орден Трудового Красного Знамени. Прочитав ее, велосипедист тут же отправился к санаторию и стал поджидать писателя, чтобы попросить прощения. И когда увидел Зощенко, упал перед ним… на колени. «Ну что вы? Встаньте! — сказал Михаил Михайлович. — Обыкновенного извинения было бы вполне достаточно».

*Поручик Зощенко в годы Первой мировой войны. Фото 1917 года

— Как Михаил Зощенко относился к славе?

— В 1920—1930 годы Михаил Зощенко был популярен на уровне актеров. Его фотографии продавались в киосках «Союзпечати». Прадеда узнавали на улицах, не давали проходу — особенно женщины. А молодые люди иногда представлялись сыновьями Зощенко. Такие «атрибуты» славы Михаила Михайловича тяготили. По натуре он был замкнутым человеком. Даже в семье оставался таким. С женой Верой Владимировной они жили, как английские аристократы, — общались на «вы». У каждого была своя комната, собственная территория со своим укладом. Прабабушка, воспитанница института благородных девиц, много читала, практически каждый час пила чай. А прадед работал в своем кабинете, и главное — чтобы никто его не тревожил. Тем не менее они были привязаны друг к другу и прожили в браке до самой смерти Михаила Михайловича. Когда Зощенко оказался в опале, жена за него заступалась и даже писала Сталину о том, что такое отношение к ее мужу несправедливо.

— Читала, что на пике популярности писатель жил весьма обеспеченно, а в пору травли для его семьи наступили тяжелые времена. Врач, приходившая к супруге Зощенко Вере Владимировне, обычно любовалась спальней из белого полированного дерева и стеклянной горкой с редчайшей красоты фарфоровыми фигурками. Но постепенно наблюдала, как с каждым разом их становилось все меньше, а потом не стало и самой горки, и других предметов обстановки. Чтобы выжить, все это приходилось продавать.

— У Веры Владимировны действительно был хороший вкус, она любила красивые вещи: изысканные, как в лучших домах Парижа, сервизы, столовое серебро, фарфоровые статуэтки… Она же вышла из аристократических кругов. Да и Михаил Михайлович по происхождению дворянин. Его отец — художник. Во время строительства музея Суворова в Петербурге он создавал мозаичную картину на фасаде. Одна из еловых веточек, кстати, выложена пятилетним Мишей Зощенко. Мама же Михаила Михайловича до замужества была актрисой. Что касается вещей, увы, в трудные годы жене Михаила Зощенко многое пришлось продать. Значительно хуже стали и жилищно-бытовые условия. Из пятикомнатной квартиры семья переехала в двухкомнатную с ванной на кухне.

— До глубины души меня тронул эпизод, описанный Вениамином Кавериным в «Эпилоге»: когда в 1952 году Зощенко приехал в Москву, ему не удалось достать отдельного номера в гостинице и пришлось поселиться в общежитии. Дежурный как-то крикнул: «Зощенко к телефону!», и соседи по комнате не могли поверить, что это тот самый знаменитый писатель.

— Все это, конечно, было очень унизительно. Но самым ужасным, как считал Михаил Михайлович, являлось то, что ему не давали работы. Чтобы выжить в годы опалы, прадеду приходилось вырезать и продавать войлочные стельки. Хотя, знаете, могло ведь все быть и еще хуже — многих тогда сажали, ссылали в лагеря, расстреливали…

— Известно, что от Зощенко отвернулось немало коллег и знакомых. Но были ведь и те, кто его поддерживал?

— Например, Аркадий Райкин в тяжелое для Михаила Михайловича время заказывал ему сатирические миниатюры и хорошо оплачивал. Даже если Аркадию Исааковичу что-то не подходило, все равно покупал.

— В 1953 году, после смерти Сталина, Зощенко ведь был восстановлен в Союзе писателей?

— Да. А год спустя его и Анну Ахматову, которая в том же постановлении Оргбюро ЦК ВКП (б) от 14 августа 1946 года называлась «типичной представительницей чуждой советскому народу пустой безыдейной поэзии», пригласили в Дом писателя на встречу с английскими студентами, которые хотели убедиться, что Зощенко и Ахматова живы. Прозвучал вопрос об их отношении к вышеупомянутому постановлению. Анна Андреевна холодно ответила, что с решением партии согласна — ее сын Лев Гумилев ведь в то время находился в заключении. А Зощенко сказал, что с оскорблениями в свой адрес согласиться не может. После этого начался новый виток его травли.

— А жить Михаилу Зощенко оставалось всего четыре года…

— Это так. Прадед уже себя неважно чувствовал, поселился на даче в Сестрорецке. В последнее время почти не писал — силы были исчерпаны, настроение преобладало депрессивное. Когда началась хрущевская оттепель, к Зощенко приехала делегация из Союза писателей, коллеги говорили: мол, пиши мемуары, как ты все эти годы страдал, как мучил тебя Сталин… Прадед ответил: «Я никогда не был ослом, пинающим мертвого льва».

— Читала, что незадолго до смерти Зощенко дали пенсию республиканского значения — 1200 рублей, по тем временам хорошие деньги.

— Думаю, это во многом заслуга его жены Веры Владимировны — она хлопотала, чтобы обеспечить семью. Сын Валерий, правда, к тому времени уже был взрослым, но подрастал внук Миша — мой папа. Его назвали в честь знаменитого деда. И с этим, к слову, в моей жизни связано немало курьезов. Так как мое отчество Михайловна, некоторые принимают меня за… дочь Михаила Зощенко и удивляются, что я хорошо сохранилась (Вере Зощенко, 32 года. — Ред. ).

— Умер Михаил Зощенко в 63 года от острой сердечной недостаточности. И правда, какое сердце такие испытания выдержит?

— Прадед очень страдал от того, что время идет, а ничего в лучшую сторону не меняется. Он был разочарован во всем. И в последнее время от переживаний буквально почернел.

— Существует легенда, что Зощенко, мрачный в жизни, в гробу улыбался.

— Я лично не видела, так как родилась уже после смерти прадеда. Но очевидцы говорили, что это правда. Хочется верить, что хотя бы после смерти Михаил Зощенко обрел какой-то покой.

— Что бы вы сказали своему знаменитому прадеду, если бы он мог вас услышать?

— Надеюсь, что тебе удалось побыть счастливым хотя бы несколько минут в своей жизни.

К известному врачу однажды явился пациент с жалобой на апатию, отсутствие аппетита, затяжные приступы меланхолии. Как выяснилось, он перепробовал все средства, все лекарства, но ничего решительно не помогло.
Внимательно выслушав, тщательно исследовав иппохондрика, врач предложил ему последнее радикальное средство - читать по одному рассказу в день: перед завтраком, обедом и ужином. Правда, добавил врач, произведения Зощенко под запретом, но он, доктор, во имя медицины рискнет дать больному книгу из собственной библиотеки.
- Увы, - грустно улыбнулся пациент, - мне это не поможет. Я и есть Зощенко.

***
Собственная популярность всегда мало интересовала Зощенко. Однажды писатель вышел из дома во время дождя и увидел ужасно длинную очередь в книжный магазин.
- За чем они стоят? - спросил он у входившего в подъезд соседа.
- Да за вашим однотомником и стоят, -ответил тот. - Кто еще соберет такую очередь?!
Лицо Михаила Михайловича сразу помрачнело.
- С ума сошли, - прошептал он. - Ведь промокнут до нитки.

***
Популярную певицу Изабеллу Юрьеву окружали толпы поклонников, при этом муж ее боготворил и не страдал от ревности. Так они и жили: окруженная всеобщим обожанием Изабелла и снисходительно взирающий на это муж. Но когда среди воздыхателей появился Зощенко, муж насторожился. Он напряженно следил за их беседами, с подозрением косился на невинные знаки внимания - цветы и конфеты - и однажды (первый и последний раз за всю долгую совместную жизнь!) потребовал, чтобы жена отказалась от встреч с писателем: “Я спущу его с лестницы, если увижу еще раз!” Преданная жена рассталась с Зощенко благородно: поклоннику разрешили прощальный визит, было благосклонно принято прощальное письмо... Все обошлось.

3. СЕМЕЙНЫЕ ОТНОШЕНИЯ

К началу тридцатых годов отношения Зощенко с женой вошли в тот противоречиво-устойчивый круг, который крепился общими насущными интересами и ставшими уже привычными житейскими связками и давал также каждому из супругов автономный выход вовне.

Сам Зощенко не вел дневники, и о его личной жизни известно по многочисленным свидетельствам других людей. Среди этих свидетельств, естественно, особое место занимают обширные воспоминания Веры Владимировны, которые фрагментарно опубликованы в трехтомном издании Института русской литературы (Пушкинский Дом) - «Михаил Зощенко. Материалы к творческой биографии» и которые частично, применительно к 20-м годам, уже нами цитировались. Оценивая эти воспоминания, публикаторы отмечают повышенную сосредоточенность мемуаристки на собственных душевных излияниях и упреках к мужу в ущерб ожидаемой полноте информации о нем самом; оговаривается также моральное право печатать записи интимного характера, поскольку самой Верой Владимировной даже «в статьи, явно предназначенные для печати, включены сокровеннейшие страницы дневника, создававшегося в жанре „романа сердца“».

Вот запись, сделанная летом 1930 года, когда вся семья находилась в сестрорецком Курорте:

«Сегодня „28 июля“ - 13 лет моей жизни с Михаилом. 13 лет назад произошло то, что „связало наши жизни“.

Жалею ли я об этом? Этот человек не дал мне счастья… Немножко „яркой страсти“ в молодые годы, несколько лет „обеспеченной“ жизни в зрелые - вот и все, что я от него имела.

Несколько „приятных“ разговоров с умным человеком - вот еще можно прибавить…

И это - все…

Сегодня Михаилу 35 лет… Ведь „тогда“ - я „подарила ему себя“ - наивно и романтично.

Сегодня же я подарила ему 3/4 банки абрикосового варенья - на целую не могла уже достать абрикос. Он был очень доволен, наверное, не меньше, чем 13 лет назад… Подарила ему еще флакон одеколону - шипр, он любит, устроила „праздничный обед“ с пирогом.

Михаил после обеда, несмотря на дождь, уехал на бега. Хотел вернуться вечером. Хотя бы он догадался - привез мне какой-нибудь подарок к сегодняшнему 13-летию… Кстати - возвратившись из Москвы, из 1000 рублей, полученных из „Мюзик-холла“, он дал мне 200 р. Правда, мне было бы приятнее, если б он сам купил бы мне что-нибудь, привез бы из Москвы какой-нибудь маленький подарок…»

На страницах воспоминаний, относящихся к зиме 1931 года, есть такие строки:

«Михаил устает, худеет.

Обдумывает новую повесть, считает, что откроет ею какие-то новые горизонты. Я, по правде, „новых“ мыслей не вижу в ней. Но одно время он был страшно увлечен этой работой. Осенью - работал на заводах - в „стенной газете“ - тоже „общественная нагрузка“.

„Ревизор“ закрыт, он что-то делает в детском журнале - „Ленинских искрах“.

Увлекается он картами - покер, преферанс - и радио. Уверяет, что страстно любит музыку, кажется, - это правда. Последнее время разговаривает по телефону с „девицами“. Больше я не знаю о его жизни». (По поводу «новой повести» в 1971 году было сделано уточнение: «Очевидно - „Возвращенная молодость“».)

Показателен летний эпизод 1931 года:

Вообще первое впечатление от Афона было самое неблагоприятное, тем более что обед в монастырской трапезной оказался ниже всякой критики, к тому [же] и сервировка, и ужасные, грубые подавальщицы, и совершенно „пролетарские“ соседи за столом, не умеющие даже прилично есть, - все это было так ужасно, что мы с Михаилом решили прожить здесь не более 10 дней, нужных для осмотра Афонских красот, а затем уехать в Гагры.

Но… уже на третий день неожиданно заболел Валя. И мы с Михаилом по очереди дежурили около него, причем я обычно после обеда спускалась вниз, к морю - купаться, а Михаил всячески забавлял и развлекал мальчика - играл с ним в карты, в какие-то игры, читал ему и очень старательно измерял ему температуру, даже начертил в моей книжечке „кривую температуры“.

Когда Валя заболел, оставаться в нашей крохотной комнатке, к тому же залитой весь день горячим южным солнцем, стало совсем невозможно, и я настояла на том, чтобы Михаил похлопотал о более удобном помещении. И вот бедняжке Михаилу пришлось решиться на этот „отчаянный шаг“, что, разумеется, дорого ему стоило. Сначала невежественная регистраторша-абхазка в грубой форме отказала ему, к счастью, все же нашелся в Афоне „читатель и почитатель“ Зощенко и при его содействии мы, наконец, получили такую комнату, какую я себе наметила - большую, крайнюю, с 3 окнами в сад и на море.

Лишь только у Вали установилась нормальная температура, Михаил уехал в Ленинград.

А после его отъезда начался мой „Афонский Декамерон“, мои „10 дней, которые потрясли мир…“. Я оказалась окруженной „поклонниками“, на море купаться я спускалась в обществе 6 или 7 мужчин, и они звали меня „нашей русалочкой“… » (Как видно, и среди «пролетариев» отыскались при надобности галантные кавалеры.)

Зима 1931/32 года.

« Но во вторую половину зимы единственно, что меня немножко радовало, - это отношения с Михаилом… Правда, в них нет ни нежности , ни ласки, но он как-то много говорит со мной о своих делах (деловых, конечно), он как-то мягче, ближе и искреннее со мной…

25/1–32 г. Но и он меня беспокоит - он плохо чувствует себя, перегружен работой, не дающей ни удовлетворения, ни больших денег… Он много нервничает, волнуется, беспокоится…

Последние дни он говорил, что на него ожидается „гонение“ - об этом его предупреждают со всех сторон его друзья… Его будто бы думают обвинить „во вредительстве“ - м[ожет] б[ыть], поняли, что те „мещане“, над которыми он так смеется в своих книгах, не кто иной - как сам „пролетарий“ - краса и гордость революции.

М[ожет] б[ыть], их удивила та популярность, которой он пользуется за границей. Во всяком случае, сегодня было совещание цензоров и членов ГПУ по вопросу о Зощенке… Всё же они вывели заключение, что он - „порождение советской власти“ и только неправильны методы его работы - он не берет частные случаи, а обобщает… (между прочим, метод его работы - обратный).

Как бы то ни было, пока что он реабилитирован.

В сущности, и не могло быть иначе, т[ак] к[ак] в конце концов Михаил, конечно, „их“, да он и сам признает это, только нет у него полной веры в этих людей, а потому и в исход их дела и их борьбы…»

Однако в это же время у Веры Владимировны набирал силу ее роман с большевиком Н. К. Авдашевым, вторым секретарем Петроградского райкома партии. И на тех же страницах воспоминаний она продолжает, делая вкрапления из своего дневника:

«И через несколько дней я написала (6/II-32 г.): „Он (Н. К. Авдашев) был вчера… И нелепо в душе росла нежность и глаза говорили - люблю тебя, мой милый…“

Он говорил о том, что нужно пойти работать, стать „винтиком“ большой общей машины и тогда придет цель, смысл, радость и обновление…

Тогда не будет тоски и одиночества. ».

«А потом - разговор ночной с Михаилом - о том, что „они“ выбивают почву из-под ног, что „они“ не дают возможности творчески работать, что они загоняли человека, как несчастную, жалкую почтовую клячу, и что на стиле, на безжалостном, фанатически безжалостном отношении к человеческой жизни, они, как выражается Михаил, „сломают себе шею“».

Итак, большевик Авдашев, ставший ее любовником, призывал сделаться «винтиком» в общей машине, писатель Зощенко, бывший ее мужем, отстаивал человечное отношение к людям и право на свободный творческий труд. (Публикаторы «Воспоминаний» дают такой, на наш взгляд, чрезмерный комментарий этой ситуации: «В метаниях В. В. Зощенко между Н. К. Авдашевым и М. М. Зощенко есть что-то от героини Ф. М. Достоевского Настасьи Филипповны с ее дилеммой - Рогожин и Мышкин». Но Вера Владимировна была достаточно эгоистична и прагматична, чтобы не допускать саморазрушения и собственной гибели.)

К лету 1932 года Вера Владимировна выбрала и купила в Сестрорецке дачу. «Михаил был дачей доволен, но почему-то нервничал и хандрил, и не было между нами той чудесной дружбы и близости, как в лето 1929 года», - пишет она в воспоминаниях. И по возвращении осенью из Сестрорецка в Ленинград у них все более определенно пошло параллельное существование. О себе она написала: «…началась моя „двойная жизнь“, и это было так сложно, так мучительно сложно и тяжело». Тогда же была сделана ею запись и о муже:

«Вот сейчас - он случайно встретил сестру своей „первой“ (и единственной) любви - Нади Русановой…

И начал бывать у нее…

Я уже видела у него 2 карточки Нади. Наверное, он написал ей… Хорошо еще, что она за границей. Нет, нет у него ко мне ни любви, ни нежности, ни дружбы…»

Но тут же Вера Владимировна сообщает о собственных «новых увлечениях». У нее - своя отдельная от мужа компания, «наш кружок». Там некий прежний знакомый представил ей своего гимназического товарища, писавшего стихи, который становится ее «придворным поэтом». Отметив, что «романа» между ними «никогда не было», она называет, уже без этой ремарки, фамилии еще двух-трех лиц, в том числе аккомпаниатора в Доме культуры по имени Модест (мать которого она поселила даже в их с Зощенко квартире, в комнате сына)…

А Зощенко той же осенью уезжает в Коктебель, чтобы - после усиленной работы над «Возвращенной молодостью» - «попробовать в первый раз основательно отдохнуть», как объяснял он жене в письме. В Коктебеле он редко получал от нее ответные письма, что послужило очередным поводом для их размолвки. Касаясь этого инцидента, Вера Владимировна дает довольно полную картину своих тогдашних забот, дел и переживаний:

«Очевидно, надо было писать чаще, но замотали дела и всякие неожиданные „переживания“. Каждый день приходилось заниматься с Валей, ходить по делам - без конца в Госиздат за деньгами - надо было продать мою старую дубовую спальню и на эти деньги купить вещи для Михаила, а для этого ходить по комиссионкам. Надо было отдать в чистку халат Михаила, заказать „шляпки“ у Лапидус… ходить в ЖАКТ на совещания…

И, конечно, ссориться и мириться с Модестом…

И, конечно, приходил Николай…

Вскоре же после моего переезда в город…

Позвонил и пришел… Я, конечно, вызвала Шуру… Сначала сидели втроем… Как-то объяснил свое летнее молчание… Потом - Шура ушла в час, а он в 7 утра…

„И хорошо, и глупо, и не нужно, и жаль бросить. Полная неразбериха и тупик…“ - так записала я эту встречу в своей „ежедневке“…

Как странно - только с ним, с „большевичком“, с таким простым, простым человеком, мне, изломанной интеллигентке, было по-настоящему хорошо…»

Но роман «изломанной интеллигентки» с «большевичком» тоже не обошелся без трудностей выбора. И Вера Владимировна записала: «Ради Михаила, ради его спокойствия, ради „призрака семьи“, я оттолкнула человека, который стал мне так нужен!»

И вот как она описывает окончание этого своего романа:

«А в вечер нашей последней встречи (с Николаем) случилось непоправимое… случилось то, что навсегда надломило нашу жизнь с Михаилом… подорвало его веру в меня и в мою любовь к нему… что стало трагедией всей моей последующей жизни… Забывшись в тот последний вечер, я сделала непоправимую ошибку… Я не могла отказать в близости любимому, думая, что теряю его навсегда, что навсегда расстаюсь с ним…

А Михаил… Михаил был за стеной. И он все понял…

Когда Николай ушел, какой мучительный, какой тяжелый разговор с Михаилом пришлось мне вынести. Я знаю - в этом, в последнем - я была не права перед ним, я не пощадила его гордости, его мужского самолюбия - в его доме, почти на глазах я отдалась другому!..

Это было нехорошо, я не имела права так забыться… Но что же делать - это было сильнее меня…

Но во всем остальном я права. Во всей своей жизни - права!

Я всегда хотела от Михаила одного - любви… Он ее мне не давал… Никогда не давал…

И вот, когда, проводив Николая и Шуру в передней, я зашла к Михаилу, как я помню его саркастическую усмешку и его злые, но справедливые упреки… Что я могла ответить?

„Ты любишь его“, - говорил Михаил…

Что могла я ответить?

„Не знаю, ничего не знаю… И он уезжает… уезжает надолго, может быть - навсегда… О какой любви можно говорить за 2000 километров? Все пройдет, все забудется… А сегодня - жалость у меня к нему была, и не могла отказать… за его любовь, за 4 года его любви“.

Так говорила я…

И, действительно, - разве я что-нибудь знала тогда?

Все было так страшно сложно, так неразрешимо!

В общем, жизнь пошла по старому руслу, и снова была близость с Михаилом…»

Да, кардинальных перемен в их семье не произошло. Но Зощенко, как пишет Вера Владимировна, потом «часто поднимал мучительные разговоры». Она приводит его слова в одном из таких разговоров (осенью 1934 года): «Он говорил, что не может и не хочет жить с женщиной, которая любит другого, что он не такой маленький и ничтожный человек, чтобы пойти на это, что он не согласен делить свою жену с „хамом“, что тут классовая гордость - он - „римлянин“, а тот - „варвар“». Еще один пример незащищенности таланта от душевных ран…

Сама Вера Владимировна в это время старалась больше заботиться и помогать мужу: «И Михаилу, пожалуй, не в чем было меня упрекнуть - я делала для него все, что ему было нужно, - убирала его комнату, делала для него покупки, ходила по его делам - например, заказывала железнодорожный билет в Коктебель, ходила в Горком за путевкой. И, конечно, печатала ему…»

А Зощенко в те годы много ездит по стране - выступления перед читателями в разных городах, «экскурсия» (как записано у Веры Владимировны) на Беломорканал, дома отдыха на юге. Побывала вместе с сыном в Коктебеле в 1933 году и Вера Владимировна - познакомилась там с Андреем Белым, Мандельштамом, Лавреневым и их женами. Но были там и молодые люди, с которыми она ходила пешком в Старый Крым, «гуляла по морю»…

В этом устоявшемся стиле жизни семьи сохранялись и свои «неприятности». Одной из их причин были частые денежные «перетраты» Веры Владимировны, которая писала в свое оправдание: «…но ведь так трудно было все учесть! Тут бывали и лишние гости, иногда - лишние покупки, а ведь зарабатывал он тогда достаточно, и, право, совсем не стоило браниться из-за таких пустяков». Зощенко, понятно, считал иначе. Болевой точкой для него оставались и поклонники жены. В конце 1934 года Вера Владимировна записала по этому поводу:

«И вдруг неожиданно неприятности с Михаилом.

Может быть, он обратил внимание на мои встречи с Борисом, может быть, решил, что отношения с Николаем у меня кончены, и в Борисе видел моего любовника? Борис был красивый, очень интеллигентный, воспитанный человек, сын екатеринославского миллионера - еврея… И он „ухаживал“ за мной в течение 5 лет…»

Об этих «неприятных» сторонах их жизни она весьма откровенно и трезво рассказывает в январской записи 1936 года: «В „Доме печати“ ставилась его пьеска - „Муж, жена и другие“, где, кстати, роль актера играл „мой“ Левушка, и он рассказывал, что Михаил усиленно ухаживал за какой-то актриской, а они, актеры, подсмеивались над ним - „разыгрывали“, на что он ужасно обижался…

Одним словом - стоило ли мне так уж корить себя за свое поведение?

25/1. Недавно (третьего дня) говорила с ним до 5 часов утра…

Он говорил, что, когда женился на мне, думал, что я принесу ему в жертву всю жизнь… что я буду беззаветно любить его и его искусство…

А я хотела, чтоб меня любили!..

В этом вся „роковая“ ошибка.

Он говорил - „я был очень „маленький“, когда женился на тебе, я не перебесился, я знал очень мало женщин, и когда я понял, что не должен был жениться, я от вас уехал, стал жить один. Я хотел чувствовать себя свободным, не связанным ничем и никем. Может быть, нам нужно было тогда разойтись…“

(Хорош бы он был, если б разошелся со мной тогда! Прожив с женщиной все самые трудные годы с 1917–1922 гг. - оставить ее и ребенка, лишь только вышел на „широкую дорогу“… Нет, он все-таки был достаточно благородным человеком, чтобы не поступить так!) (В. 3. 71 г.)

Ах, как далека еще до идеала наша жизнь! Ведь если б я работала - тяжелым педагогическим трудом, при полной нагрузке, не имея ни минуточки свободного времени, я могла бы заработать максимум рублей 500 - „прожиточный минимум“.

300 р. - еда (очень скромно). 100 р. - комната, отопление, освещение, 50 р. - стирка, услуги, мелочи - на одежду, развлечения и прочее оставалось бы максимум 50 р. Как живут люди, как можно жить - для меня загадка. ».

(В связи со сделанной Верой Владимировной в 1971 году ремаркой к этой дневниковой записи, воспроизведенной в «Воспоминаниях», напомним, что согласие на брак с Зощенко она дала только в 1920 году после его вторичного предложения. А о заработке «тяжелым педагогическим трудом» она знала не понаслышке - до брака с Зощенко работала учительницей начальных классов и воспитательницей в сестрорецком Курорте.)

Следует отметить, что Вера Владимировна и при жизни Зощенко, и после его смерти при написании «Воспоминаний» вела с ним свой непрерывный спор. Вот еще одна ее ремарка:

«А м.б., - если бы не материнство и не такая трудная, сложная жизнь, в которой пришлось мне жить, я могла бы быть писательницей… Совсем маленькой, правда, но все же - писательницей… Или актрисой. Да, актрисой… И все это я растеряла… И как я прожила? Только женой „знаменитого писателя“… Только женой… В.З. 70 г.».

Публикаторы ее «Воспоминаний» высказывают мнение, что постоянные претензии Веры Владимировны к своему супругу «вызывают в конечном счете не осуждение, а скорее сочувствие к одинокой и трагической фигуре М. Зощенко. Очевидная неудача в семейной жизни лишь отягощает и без того драматическую судьбу писателя».

Конечно, очень хотелось бы, чтобы рядом с Зощенко, пользовавшимся огромной славой и любовью несметной массы читателей, оказалась женщина, которая в полной мере понимала его писательский масштаб, беззаветно любила его таким, каков он был, была бы ему женой-помощницей, женой-вдохновительницей, женой-подвижницей. Как Анна Григорьевна Достоевская, как Елена Сергеевна Булгакова…

Но чтобы воссоздать на основе множества опубликованных материалов целостную картину его жизни, требуется, по возможности, понять - почему эта жизнь в главных ее компонентах сложилась так, а не иначе. И если трагичная писательская судьба Зощенко с ее блестящими успехами, разочаровывающими спадами в заурядность, и обрушившимся на него в конце концов государственным гонением и ошельмованием (именно за вершинные произведения) связана напрямую с советской эпохой, в которую он жил, то истоки его семейной планиды надо, наверное, искать в первую очередь в нем самом, в формировании его личности.

В многолетней, исключительно сердечной и дружественной переписке писательницы Мариэтты Шагинян с Михаилом Зощенко (также опубликованной в посвященном Зощенко трехтомнике «Материалов к творческой биографии») есть ее письмо 1928 года, которое затрагивает «семейный» аспект. В этом письме вроде бы в общей форме Шагинян изложила по поводу семейной жизни мысль, ставшую для Зощенко пророческой. Мысль эта была, видимо, ответом на его сообщение о том, что он теперь живет вместе с семьей. И Шагинян написала:

«Что Вы живете с семьей, это не плохо. Это научит Вас истинному , скрытому, мужественному одиночеству. А холостая жизнь отучает от него. Это не парадокс, живой опыт».

Здесь особую значимость ее словам придает то, что известный ей «живой опыт», то есть некая познанная закономерность, направляется конкретно на Зощенко как на личность, которой этот опыт - «истинного, скрытого, мужественного одиночества» - необходим, соответствует его натуре и писательской судьбе. И с этой точки зрения Вера Владимировна делается той женщиной, которая укрепила в нем тягу к одинокому существованию даже в семейных рамках. Но, как известно, практический путь всегда намного тернистей предполагаемого…

И все же остается вопрос - как образовалась эта одинокость в душе Зощенко, где ее корни и что способствовало формированию этой его поведенческой особости? Понимая всю сложность и зыбкость ответов, назовем возможные причины. Во-первых, это наследственная предрасположенность к обостренному индивидуализму: мать Зощенко говорила о том. что у «него вылитый характер отца», а характер этот, как она утверждала, был трудный, закрытый. Затем, это - война, фронт; это - глубокая травма от оборвавшейся первой юношеской любви; и это - сильная увлеченность в молодости Ницше, который был тогда для многих, в том числе для Зощенко, властителем дум. Ничто в нашей жизни не проходит бесследно.

(Письмо в редакцию)

Уважаемые товарищи редакторы и дорогие наборщики! Узнав из газеты, что вы выпущаете специальный дамский номер, то прошу присоединить и мой скромный голос.

Потеснитесь слегка, дорогие писатели! Позвольте и мне какое-нибудь местечко сообщить насчет женского вопроса и насчет равноправия.

Как же это так, дорогие товарищи, насчет женского равенства? Неужели же позабыт этот симпатичный лозунг? Неужели же, между прочим, от него ничего не осталось?

Не далее как в 18 году, при полном восторге, был объявлен этот лозунг - равенство. Это значит, что любая мало-мальски пустяковая дамочка приравнивается мужчине, и если куда с ним идет, то платит на равных основаниях и из своего кармана.

Но не прошло и пяти лет, как лозунг этот позабыт, и перед лицом зрителя встает иная картина. Идешь ли с какой-нибудь дамочкой в театр или посещаешь с ней кинематограф, плати входные и за театр и за кинематограф. А если дамочка берет с собой малолетнюю сестренку, то и за малолетнюю сестренку. А если увяжется, между прочим, престарелая мамаша, то и за мамашу, так, здорово живешь, - выкладывай денежки. Хотя, между прочим, мамаша слаба глазами и даже через очки ни черта не смыслит, и деньги, значит - выбрасывай зря и на ветер.

Или, например, влезаешь с дамочкой в трамвай - плати кондуктору и за трамвай. А если вынимаешь деньги за одного, то после слёз и скандалу не оберешься.

Как же так, дорогие товарищи наборщики? Какое же это, между прочим, равенство? За что же человеку страдать, если в свое время был объявлен дорогой лозунг? И закон обратного хода не имеет?

Потеснитесь еще слегка, уважаемые и маститые писатели! Не сердитесь, дорогие наборщики, что заставляю вас набирать - за вашего же брата, мужика, - хлопочу и стараюсь.

Так вот: в 18 году был объявлен дорогой лозунг, а в 19 году, не откладывая дела в долгий ящик, принялся я отыскивать подругу жизни, которая бы совпадала с лозунгом. Но такой подруги не нашел.

Некоторые дамочки просто смеялись над лозунгом, говоря, что им не надо такого лозунга. Другие, напротив того, говорили, что лозунг симпатичный, но, между прочим, чуть до дела - так и гони монету: и за вход плати, и место уступай, и монпасье покупай... Вот вам и лозунг!

Два года я искал и, наконец, нашел.

Потеснитесь еще слегка, уважаемые писатели! Дозвольте досказать фабулу. Пожирнее набирайте, дорогие наборщики.

Так вот - нашел. Встретил ее в клубе, когда она с пеной на губах защищала этот лозунг.

Конечно, она не была красивая эта дамочка, но я смотрел не на ее наружность, я смотрел на ее внутренность.

А наружность у ней была скромная - волосики были под ноль отрезаны и одна губа несколько свешивалась книзу, что придавало лицу печальное выражение. Но зато цвет лица был красный и здоровый.

Когда я к ней подошел, то она брызгала слюной и говорила, что никогда не позволит мужчине на себя тратиться.

Это, - говорю - гражданка, до первого случая. Небось, когда корабль тонет, то дамы вперед, а мужчина тони и захлебывайся в море.

Нет, - говорит, - тонуть, так вместе.

Ну, - говорю, - разрешите тогда познакомиться.

Познакомились. Стали с ней всюду бывать. Действительно, платит за себя и презрительно отзывается о других дамах.

Два месяца я с ней походил - делаю официальное предложение.

Позвольте, - говорю, - быть вашим спутником в жизни. Вы, - говорю, - работаете на себя, я на себя. Вы за вход, и я за вход. Очень, говорю, это симпатично и вполне совпадает с лозунгом.

А она говорит:

Ладно. Только, - говорит, - все свадебные издержки пополам.

Пожалуйста, - говорю.

Так вот я и женился.

Потеснитесь еще слегка, дорогие писатели! Сейчас доскажу.

Так вот, женился я в мае, а в июне увольняют мою супругу со службы, как замужнюю.

А она домой приходит и смеется.

Вы, - говорит, - мне супруг, вы и содержите.

Побежал я на ее службу объясняться, а там и слушать не хотят и насчет лозунга улыбаются.

Уважаемые редакторы и дорогие наборщики! Как же это так? За что же я погиб? И за какие грехи мне теперь жить с кикиморой?

Где же дорогой лозунг? Неужели позабыт навеки?

Михаил Зощенко. «Забытый лозунг». 1924

10 августа 1895 года в Санкт-Петербурге появился на свет мальчик Миша - один из восьмерых детей в небогатой дворянской семье Зощенко. Отец его, Михаил Иванович, был художником передвижником и служил при Академии художеств. Некоторые из картин старшего Зощенко хранятся в Третьяковской галерее и в Музее революции. Мать Миши, Елена Осиповна, когда-то играла на сцене, а после замужества писала рассказы и публиковала их в столичном журнале «Копейка».

Миша унаследовал материнский талант - лет с восьми сочинял стихи, а в тринадцать написал свой первый рассказ, называвшийся «Пальто». Правда, литературные способности не отразились на его учебе. В девять лет Мишу отдали в восьмую петербургскую гимназию, и учился он очень посредственно, а самые плохие оценки имел, как ни странно, по русскому языку. Впоследствии Зощенко сам немало этому удивлялся, ведь он с детства мечтал стать писателем. Но факт остается фактом: на выпускном экзамене Михаил получил за сочинение единицу. Для семнадцатилетнего юноши такая оценка стала огромным ударом, и он даже попытался покончить с собой - по его словам, не столько от отчаяния, сколько от бешенства.

Отец Зощенко умер в 1907 году, оставив семью практически без средств к существованию, но Елена Осиповна все нашла возможность платить за гимназию, а в 1913 году Михаил Зощенко стал студентом юридического факультета. Однако через полгода Михаила отчислили из университета - в семье не было денег, чтобы оплачивать его образование. И весной 1914 года Зощенко отправился на Кавказ, где стал контролером на железнодорожной линии «Кисловодск - Минводы», а заодно подрабатывал частными уроками. Осенью он вернулся в Санкт-Петербург, но вместо университета решил сделать военную карьеру.

Михаил стал юнкером Павловского военного училища (вольноопределяющийся 1 разряда), но учиться все же не захотел - прошел ускоренные военные курсы и в феврале 1915 года уехал на фронт в звании прапорщика. Никаких патриотических настроений по поводу начавшейся войны Зощенко не испытывал - скорее, хотел каких-то перемен, борясь таким образом со своей склонностью к меланхолии и ипохондрии. Однако воевал будущий писатель вполне успешно, и никакой меланхолии боевые товарищи за ним не заметили, по крайней мере, в сражениях.

Попал Зощенко в Кавказскую гренадерскую дивизию, уже в ноябре получил осколочное ранение, а в декабре - звание подпоручика. Летом 1916 года он был отравлен газами и после госпиталя отчислен в резерв. Но в запасном полку Зощенко служить не пожелал и осенью вернулся на фронт. В ноябре он стал командиром роты и штабс-капитаном, почти сразу стал исполнять обязанности командира батальона. За войну он получил четыре ордена и был представлен к пятому, но ни орден Святого Владимира, ни чин капитана получить не успел - в России грянула Февральская революция. В том же месяце у Михаила обнаружилось следствие отравления - порок сердца, и его все же демобилизовали. Летом 1917 года Зощенко назначили комендантом Петроградского почтамта, но в октябре Михаил эту должность оставил и уехал служить в Архангельск - адъютантом 14-й Архангельской дружины и секретарем полевого суда. Кстати, здесь ему предложили эмигрировать в Париж, но Михаил отказался - после Октябрьской революции он без раздумий принял Советскую власть.

В Архангельске Михаил встретил свою первую любовь, но Лада, мать троих сыновей, ждавшая пропавшего в море мужа, ему отказала, боясь, что провинциальная обыденность столичному офицеру очень быстро надоест. Возможно, в ее словах была доля истины - Зощенко обладал внешностью, весьма интересной для женщин. По-старомодному красивый и деликатный, он вызывал любопытство своим внешним высокомерием, причиной которого были на самом деле замкнутость характера и неторопливость движений.

В 1918 году Зощенко вернулся в Петроград и сразу записался в Красную Армию - сначала служил пограничником в Кронштадте, потом уехал на фронт. Весной 1919 года болезнь снова дала о себе знать, и Михаилу пришлось демобилизоваться. В Петрограде его ждала тогда невеста, Вера Владимировна Кербиц-Кербицкая, и в следующем году они поженились - ровно через полгода после смерти матери Михаила. А еще через год Вера родила сына Валерия, ставшего впоследствии театральным критиком.

После фронта Зощенко сменил больше десятка профессий, побывав и столяром, и агентом угрозыска, и делопроизводителем, и даже инструктором по разведению кур и кроликов. И все это время он занимался литературой, все больше уверяясь, что его истинное призвание - писательство. С 1919 года он посещал литстудию, организованную при издательстве «Всемирная литература» под руководством Корнея Чуковского. В 1921 году Зощенко вошел в литературную группу «Серапионовы братья» и состоял во фракции, приверженцы которой утверждали, что учиться писать нужно у русских классиков.

В августе 1922 года издательство «Алконост» выпустило первый альманах группы «Серапионовы братья», в котором был и рассказ Зощенко. В том же году вышла и его первая книга, названная «Рассказы Назара Ильича господина Синебрюхова». Этот сборник новелл стал настоящей литературной сенсацией. Максим Горький, впечатленный талантом Михаила, называл его «тонким писателем» и «чудесным юмористом». Интересно, что первый перевод советской прозы на Западе - «Виктория Казимировна», рассказ Зощенко, который опубликовал бельгийский журнал «Le disque vert».

За последующие несколько лет Михаил Зощенко обрел невероятную популярность, а фразы из его рассказов становились крылатыми выражениями. К середине двадцатых годов он считался едва ли не самым знаменитым советским писателем, причем его творчество любили люди, принадлежащие к разным социальным слоям общества. В основном, слава Зощенко основывалась на том, что он создал новый тип литературного героя - советского обывателя, не имеющего ни образования, ни культурного багажа, примитивного и с убогой моралью. Рассказы были написаны несомненно художественным и при этом обычным, внелитературным, бытовым языком.

В 1927 году в Советском Союзе началась постепенная ликвидация сатирических журналов, а некоторые рассказы самого писателя признали «идеологически вредными». В 1929-м вышла его книга «Письма к писателю», составленная из читательских писем и комментариев к ним. Книга была очень похожа на социологическое исследование и у многих вызвала большое недоумение, ведь от Зощенко по привычке ожидали только смешных историй.

Разумеется, подобные перемены не могли не сказаться на писателе, который и так был с детства склонен к депрессиям. Особенно угнетающее впечатление на него произвела в тридцатые годы поездка группы писателей по Беломорканалу. Там Михаил Михайлович встретил в одном из лагерей свою архангельскую любовь, не имевшую представления, где теперь ее сыновья. После этой поездки писать о «перевоспитании» преступников оказалось просто невыносимым. В 1933 году Зощенко издал повесть под названием «Возвращенная молодость», попытавшись избавиться от депрессии и хоть как-то скорректировать свою психику. Эту книгу, посвященную проблемам психического здоровья, рецензировали научные издания и обсуждали в Академии наук.

Его творческая судьба складывалась очень странно: публикации, популярность, материальное благополучие, известность за границей, в 1939 году - орден Трудового Красного Знамени, но при всем этом - постоянные нападки критики.

В первые дни Великой Отечественной войны Зощенко попытался уйти на фронт, но ему отказали из-за здоровья. В октябре писатель эвакуировался в Алма-Ату, в ноябре стал сотрудником отдела сценаристов «Мосфильма», а в 1943 году его вызвали в Москву и предложили пост ответственного редактора сатирического журнала «Крокодил». Эту должность Михаил Михайлович не принял, но вошел в состав редколлегии «Крокодила». В конце года были приняты два правительственных постановления - одно требовало повышения ответственности секретарей литературных журналов, второе ужесточало контроль над этими журналами. Повесть Зощенко «Перед восходом солнца» объявили «политически вредной и антихудожественной», а ее автора вывели из редколлегии «Крокодила» и лишили продуктового пайка.

С 1944 года года Зощенко писал для театров, и одна из его комедий, «Парусиновый портфель», выдержала за год двести представлений. Но печатать его произведения практически прекратили. И все же Михаил Михайлович получил медаль «За доблестный труд», а в 1946 году стал одним из редакторов журнала «Звезда». Но в августе 1946-го после печально известного постановления «О журналах «Звезда» и «Ленинград», Зощенко исключили из Союза писателей и вновь лишили продуктовой карточки. Все договоры, заключенные с издательствами, журналами и театрами, были расторгнуты. Зощенко пытался подработать в сапожной артели, а Вера Владимировна распродавала их вещи… Основным заработком Зощенко стали тогда переводы, причем фамилия переводчика в книгах отсутствовала.

Михаила Михайловича восстановили в Союзе писателей после смерти Сталина, но всего лишь на год - в 1954 году травля продолжилась. На его защиту встали известные литераторы - Чуковский, Каверин, Тихонов. В конце 1957 года удалось выпустить книгу избранных произведений, но здоровье и психика Зощенко были безвозвратно подорваны.

22 июля 1958 года Михаил Зощенко скончался от сердечного приступа на даче в городе Сестрорецке. Опала не прекратилась и после смерти: хоронить писателя в Ленинграде не разрешили. Его могила находится на городском кладбище Сестрорецка. Говорят, что в гробу Михаил Михайлович, отличавшийся в жизни мрачностью, улыбался…