Михаил зощенко
Да что ж это, граждане, происходит на семейном фронте? Мужьям-то ведь форменная труба выходит. Особенно тем, у которых, знаете, жена передовыми вопросами занята. Давеча, знаете, какая скучная история. Прихожу домой. Вхожу в квартиру. Стучусь, например, в собственную свою дверь - не открывают. - Манюся,- говорю своей супруге,- да это же я, Вася, пришедши. Молчит, притаилась. Вдруг за дверью голос Мишки Бочкова раздаётся. А Мишка Бочков - сослуживец, знаете ли, супругин. - Ах,- говорит,- это вы, Василь Иваныч. Сей минуту,- говорит,- мы тебе отопрём. Обожди, друг, чуточку. Тут меня, знаете, как поленом по башке ударило. «Да что же это,- думаю,- граждане, происходит-то на семейном фронте - мужей впущать перестали». Прошу честью: - Открой,- говорю,- курицын сын. Не бойся, драться я с тобой не буду. А я, знаете, действительно не могу драться. Рост у меня, извините, мелкий, телосложение хлипкое. То есть не могу я драться. К тому же, знаете ли, у меня в желудке постоянно что-то там булькает при быстром движении. Фельдшер говорит: «Это у вас пища играет». А мне, знаете, не легче, что она играет. Игрушки какие у ей нашлись! Только, одним словом, через это не могу драться. Стучусь в дверь. - Открывай,- говорю,- бродяга такая. Он говорит: - Не тряси дверь, дьявол. Сейчас открою. - Граждане,- говорю,- да что ж это будет такое? Он,- говорю,- с супругой закрывшись, а я ему и дверь не тряси и не шевели. Открывай,- говорю,- сию минуту, или я тебе сейчас шум устрою. Он говорит: - Василь Иваныч, да обожди немного. Посиди,- говорит,- в колидоре на сундучке. Да коптилку,- говорит,- только не оброни. Я тебе нарочно её для света поставил. - Братцы,- говорю,- милые товарищи. Да как же,- говорю,- он может, подлая его личность, в такое время мужу про коптилку говорить спокойным голосом?! Да что ж это происходит! А он, знаете, урезонивает через дверь: - Эх,- дескать,- Василь Иваныч, завсегда ты был беспартийным мещанином. Беспартийным мещанином и скончаешься. - Пущай,- говорю,- я беспартийный мещанин, а только сию минуту я за милицией сбегаю. Бегу, конечно, вниз, к постовому. Постовой говорит: - Предпринять, товарищ, ничего не можем. Ежли,- говорит,- вас убивать начнут или, например, из окна кинут при общих семейных неприятностях, то тогда предпринять можно... А так,- говорит,- ничего особенного у вас не происходит... Всё нормально и досконально... Да вы,- говорит,- побегите ещё раз. Может, они и пустят. Бегу назад - действительно, через полчаса Мишка Бочков открывает дверь. - Входите,- говорит.- Теперь можно. Вхожу побыстрее в комнату, батюшки светы,- накурено, наляпано, набросано, разбросано. А за столом, между прочим, семь человек сидят - три бабы и два мужика. Пишут. Или заседают. Пёс их разберёт. Посмотрели они на меня и хохочут. А передовой ихний товарищ, Мишка Бочков, нагнулся над столом и тоже, знаете, заметно трясётся от хохоту. - Извиняюсь,- говорит,- пардон, что над вами подшутили. Охота нам было знать, что это мужья в таких случаях теперь делают. А я ядовито говорю: - Смеяться,- говорю,- не приходится. Раз,- говорю,- заседание, то так и объявлять надо. Или,- говорю,- записки на дверях вывешивать. И вообще,- говорю,- когда курят, то проветривать надо. А они посидели-посидели - и разошлись. Я их не задерживал.
Во внешности русского прозаика, драматурга и переводчика Михаила Зощенко и манере себя держать было что-то такое, что сводило с ума многих женщин. Нет, он не был похож на роковых кинокрасавцев, но его лицо, по словам одного из его знакомых, казалось освещенным экзотическим закатом - писатель уверял, что ведет свое происхождение от итальянского зодчего, работавшего в России и на Украине. По словам Даниила Гранина, узкое его смугловатое лицо привлекало какой-то старомодной мужской красотой. Маленький рот с белыми ровными зубами редко складывался в мягкую улыбку. Темно-карие задумчивые глаза, маленькие руки. Волосы расчёсаны на безукоризненный пробор. Деликатность и твёрдость, скорбность и замкнутость соединялись в его облике. Передвигался он неторопливо и осторожно, точно боясь расплескать себя. Чинность его и холодок можно было принять за высокомерие и даже вызов.Еще до постановления ЦК компартии от 14 августа 1946 г. о журналах "Звезда" и "Ленинград", после которого Зощенко исключили из писательского союза, еще в то время, когда Зощенко находился в зените славы, Корней Чуковский сказал ему: «Миша – вы самый счастливый человек в СССР. У Вас молодость, слава, талант и деньги. Все 150 000 000 населения страны должны завидовать вам». Но Зощенко никогда не был счастлив, потому что страдал депрессиями. Не радовали его ни красавица-жена, ни сын. Он считал, что за любовью следует расплата. Своих холостых избранниц Зощенко неизменно стремился выдать замуж и даже наделял приданым не только из душевной доброты, но из искренней уверенности, что любви без денег нет.
С первого курса университета, где он не столько учился, сколько коротал время, Зощенко ушел добровольцем на фронт Первой мировой войны. Участвовал во многих боях, неоднократно был ранен, отравлен газами и надорвал сердце, имел пять боевых наград и дослужился до звания штабс-капитана. В марте 1917 г. его демобилизовали из армии по болезни. Главная любовь его жизни вышла замуж и эмигрировала после революции. Зощенко пытался утешиться романом с некоей восемнадцатилетней замужней особой весьма необременительных правил, но ее лживость и глупость наконец надоели ему.
Война парализовала психику Зощенко настолько, что он не мог найти себе нигде успокоения. О душевных переживаниях он, спустя годы, написал в автобиографической повести «Перед восходом солнца»: «Я пробовал менять города и профессии. Я хотел убежать от этой моей ужасной тоски. Я чувствовал, что она меня погубит...»
Некоторое время судьба писателя была связана с Архангельском, куда он приехал в начале октября 1917 г. В Государственном архиве Архангельской области частично сохранились документы о М. Зощенко. Из них можно узнать, что он в чине штабс-капитана был зачислен в списки 14-й пешей дружины. Военнослужащие несли караульную службу в городе, охраняли склады, разгружали оружие, продовольствие на Бакарице и Экономии.
Журналист Л. Гендлин слышал от Зощенко историю его жизни в краю вечной мерзлоты. Бесхитростные поморы ему нравились. В Мезени Зощенко встретил синеокую красавицу Ладу Крестьянникову. В 23 года у нее уже было трое детей. Муж ее пропал безвести в море. Лада не верила в его гибель и ждала. Зощенко попросил Ладу разделить с ним одиночество. Но Лада сказала: «А что будет потом? Пройдет восторг первых ночей, наступит обыденность, вас потянет в Ленинград или Москву». Но Зощенко не мог отвести глаз от этой женщины - ему нравилась ее воздушная походка, певучая образная речь, и то, как она работала – убирала, стирала, готовила. Она не жаловалась на судьбу, не роптала, все делала легко, с удовольствием. Когда засыпали дети, она брала в руки стареннькую гитару и пела старинные песни и романсы. Михаил Михайлович не мог понять, откуда она брала силы, какие соки питали ее светлую душу?
Однажды зимой, когда стемнело и началась метель, Ладе пришлось отправиться в лавочку. Сквозь завывания метели ей почудилось, что кто-то ее нагоняет. Она остановилась и прислушалась. Вдруг перед ней появилась огромная мохнатая глыба – голодная белая медведица. Она сверлила Ладу злыми пуговицами глаз. Лада вытащила кинжал, с которым не расставалась, и вступила в поединок со зверем. Женщина победила. Всю зиму потом у нее было мороженое мясо...
Зощенко не переставал ей твердить, что в этом ледяном краю она пропадет. «Нет, - отвечала Лада, - ошибаетесь. У меня есть три сына-богатыря. Я нарекла их царскими именами – Петр, Александр, Николай. У меня есть вера в Бога, Библия, любимые книги. Разве этого мало?» Зощенко пытал ее: «Вы говорите про веру в Бога, соблюдаете обряды и учите этому детей. А как же вы смирились с тем, что Бог забрал у вас самого любимого человека?». Лада вздохнула: « Мой отец – священник, его с матушкой расстреляли в Кронштадте большевики. Вообще-то мы из Пскова, а сюда нас сослали...»
Зощенко, гонимый своей тоской, уехал. Города сменяли друг друга: Псков, Новгород, Курск, Брянск, Орел, Владимир, Суздаль, Тамбов... Писательский Союз направил Зощенко в «творческую командировку» на Беломоро-Балтийский канал. Первым ужасным потрясением в его жизни было отравление газами во время войны. Второе не менее тяжелое потрясение - встреча на дальнем лагерном пункте с Ладой – грязной, в дырявой телогрейке. Он не удержался, спросил про сыновей с царскими именами. Она безразлично ответила, что об их судьбе ничего не знает. Вернувшись домой, Зощенко послал ей посылку с теплыми вещами и продуктами. Он хотел написать повесть о женщине-лагернице, сделав прообразом Ладу, но из этого замысла ничего не получилось.
Писатель Даниил Гранин присутствовал на заседании Президиума Союза советских писателей по вопросу партийного постановления о журналах "Звезда" и "Ленинград" от 4/1Х 1946. Он запомнил, как стойко держался Михаил Зощенко. Много лет спустя он попытался найти стенограмму выступления Зощенко в архивах, но ее нигде не было. Числилась, но не было. Она была изъята. Когда, кем - неизвестно. Очевидно, кому-то документ показался настолько возмутительным или опасным, что его и в архивах не следовало держать. Копии нигде обнаружить тоже не удалось. Д.Гранин рассказал об этом знакомой стенографистке. Та пожала плечами: вряд кто-то из стенографисток сделал себе копию, не положено, особенно в те годы это строго соблюдалось. Через месяца два она позвонила Гранину, попросила приехать. Когда он приехал, ничего не объясняя, она протянула ему пачку машинописных листов. Это была та самая стенограмма выступления Михаила Михайловича. Откуда? Каким образом? От стенографистки, которая работала на том заседании. Удалось её разыскать. Стенографистки хорошо знают друг друга. К стенограмме была приложена записка: "Извините, что запись эта местами приблизительна, я тогда сильно волновалась, и слёзы мешали". Подписи не было.
Эта незнакомая с Зощенко лично, но наверняка читавшая его произведения женщина проявила подлинный героизм: сидя на сцене сбоку, за маленьким столиком, она не могла поднять глаз на Зощенко и вникнуть в происходящее. И, однако, лучше многих поняла, что Зощенко не мимолётное явление, что речь его не должна пропасть, сняла себе копию, сохраняла её все годы.
В 1958 году Михаила Зощенко не стало. Огромные толпы почитателей пришли с ним попрощаться. Самый красивый венок принесла на его могилу Лада Крестьянникова...
(Письмо в редакцию)
Уважаемые товарищи редакторы и дорогие наборщики! Узнав из газеты, что вы выпущаете специальный дамский номер, то прошу присоединить и мой скромный голос.
Потеснитесь слегка, дорогие писатели! Позвольте и мне какое-нибудь местечко сообщить насчет женского вопроса и насчет равноправия.
Как же это так, дорогие товарищи, насчет женского равенства? Неужели же позабыт этот симпатичный лозунг? Неужели же, между прочим, от него ничего не осталось?
Не далее как в 18 году, при полном восторге, был объявлен этот лозунг - равенство. Это значит, что любая мало-мальски пустяковая дамочка приравнивается мужчине, и если куда с ним идет, то платит на равных основаниях и из своего кармана.
Но не прошло и пяти лет, как лозунг этот позабыт, и перед лицом зрителя встает иная картина. Идешь ли с какой-нибудь дамочкой в театр или посещаешь с ней кинематограф, плати входные и за театр и за кинематограф. А если дамочка берет с собой малолетнюю сестренку, то и за малолетнюю сестренку. А если увяжется, между прочим, престарелая мамаша, то и за мамашу, так, здорово живешь, - выкладывай денежки. Хотя, между прочим, мамаша слаба глазами и даже через очки ни черта не смыслит, и деньги, значит - выбрасывай зря и на ветер.
Или, например, влезаешь с дамочкой в трамвай - плати кондуктору и за трамвай. А если вынимаешь деньги за одного, то после слёз и скандалу не оберешься.
Как же так, дорогие товарищи наборщики? Какое же это, между прочим, равенство? За что же человеку страдать, если в свое время был объявлен дорогой лозунг? И закон обратного хода не имеет?
Потеснитесь еще слегка, уважаемые и маститые писатели! Не сердитесь, дорогие наборщики, что заставляю вас набирать - за вашего же брата, мужика, - хлопочу и стараюсь.
Так вот: в 18 году был объявлен дорогой лозунг, а в 19 году, не откладывая дела в долгий ящик, принялся я отыскивать подругу жизни, которая бы совпадала с лозунгом. Но такой подруги не нашел.
Некоторые дамочки просто смеялись над лозунгом, говоря, что им не надо такого лозунга. Другие, напротив того, говорили, что лозунг симпатичный, но, между прочим, чуть до дела - так и гони монету: и за вход плати, и место уступай, и монпасье покупай... Вот вам и лозунг!
Два года я искал и, наконец, нашел.
Потеснитесь еще слегка, уважаемые писатели! Дозвольте досказать фабулу. Пожирнее набирайте, дорогие наборщики.
Так вот - нашел. Встретил ее в клубе, когда она с пеной на губах защищала этот лозунг.
Конечно, она не была красивая эта дамочка, но я смотрел не на ее наружность, я смотрел на ее внутренность.
А наружность у ней была скромная - волосики были под ноль отрезаны и одна губа несколько свешивалась книзу, что придавало лицу печальное выражение. Но зато цвет лица был красный и здоровый.
Когда я к ней подошел, то она брызгала слюной и говорила, что никогда не позволит мужчине на себя тратиться.
Это, - говорю - гражданка, до первого случая. Небось, когда корабль тонет, то дамы вперед, а мужчина тони и захлебывайся в море.
Нет, - говорит, - тонуть, так вместе.
Ну, - говорю, - разрешите тогда познакомиться.
Познакомились. Стали с ней всюду бывать. Действительно, платит за себя и презрительно отзывается о других дамах.
Два месяца я с ней походил - делаю официальное предложение.
Позвольте, - говорю, - быть вашим спутником в жизни. Вы, - говорю, - работаете на себя, я на себя. Вы за вход, и я за вход. Очень, говорю, это симпатично и вполне совпадает с лозунгом.
А она говорит:
Ладно. Только, - говорит, - все свадебные издержки пополам.
Пожалуйста, - говорю.
Так вот я и женился.
Потеснитесь еще слегка, дорогие писатели! Сейчас доскажу.
Так вот, женился я в мае, а в июне увольняют мою супругу со службы, как замужнюю.
А она домой приходит и смеется.
Вы, - говорит, - мне супруг, вы и содержите.
Побежал я на ее службу объясняться, а там и слушать не хотят и насчет лозунга улыбаются.
Уважаемые редакторы и дорогие наборщики! Как же это так? За что же я погиб? И за какие грехи мне теперь жить с кикиморой?
Где же дорогой лозунг? Неужели позабыт навеки?
Михаил Зощенко. «Забытый лозунг». 1924
10 августа 1895 года в Санкт-Петербурге появился на свет мальчик Миша - один из восьмерых детей в небогатой дворянской семье Зощенко. Отец его, Михаил Иванович, был художником передвижником и служил при Академии художеств. Некоторые из картин старшего Зощенко хранятся в Третьяковской галерее и в Музее революции. Мать Миши, Елена Осиповна, когда-то играла на сцене, а после замужества писала рассказы и публиковала их в столичном журнале «Копейка».
Миша унаследовал материнский талант - лет с восьми сочинял стихи, а в тринадцать написал свой первый рассказ, называвшийся «Пальто». Правда, литературные способности не отразились на его учебе. В девять лет Мишу отдали в восьмую петербургскую гимназию, и учился он очень посредственно, а самые плохие оценки имел, как ни странно, по русскому языку. Впоследствии Зощенко сам немало этому удивлялся, ведь он с детства мечтал стать писателем. Но факт остается фактом: на выпускном экзамене Михаил получил за сочинение единицу. Для семнадцатилетнего юноши такая оценка стала огромным ударом, и он даже попытался покончить с собой - по его словам, не столько от отчаяния, сколько от бешенства.
Отец Зощенко умер в 1907 году, оставив семью практически без средств к существованию, но Елена Осиповна все нашла возможность платить за гимназию, а в 1913 году Михаил Зощенко стал студентом юридического факультета. Однако через полгода Михаила отчислили из университета - в семье не было денег, чтобы оплачивать его образование. И весной 1914 года Зощенко отправился на Кавказ, где стал контролером на железнодорожной линии «Кисловодск - Минводы», а заодно подрабатывал частными уроками. Осенью он вернулся в Санкт-Петербург, но вместо университета решил сделать военную карьеру.
Михаил стал юнкером Павловского военного училища (вольноопределяющийся 1 разряда), но учиться все же не захотел - прошел ускоренные военные курсы и в феврале 1915 года уехал на фронт в звании прапорщика. Никаких патриотических настроений по поводу начавшейся войны Зощенко не испытывал - скорее, хотел каких-то перемен, борясь таким образом со своей склонностью к меланхолии и ипохондрии. Однако воевал будущий писатель вполне успешно, и никакой меланхолии боевые товарищи за ним не заметили, по крайней мере, в сражениях.
Попал Зощенко в Кавказскую гренадерскую дивизию, уже в ноябре получил осколочное ранение, а в декабре - звание подпоручика. Летом 1916 года он был отравлен газами и после госпиталя отчислен в резерв. Но в запасном полку Зощенко служить не пожелал и осенью вернулся на фронт. В ноябре он стал командиром роты и штабс-капитаном, почти сразу стал исполнять обязанности командира батальона. За войну он получил четыре ордена и был представлен к пятому, но ни орден Святого Владимира, ни чин капитана получить не успел - в России грянула Февральская революция. В том же месяце у Михаила обнаружилось следствие отравления - порок сердца, и его все же демобилизовали. Летом 1917 года Зощенко назначили комендантом Петроградского почтамта, но в октябре Михаил эту должность оставил и уехал служить в Архангельск - адъютантом 14-й Архангельской дружины и секретарем полевого суда. Кстати, здесь ему предложили эмигрировать в Париж, но Михаил отказался - после Октябрьской революции он без раздумий принял Советскую власть.
В Архангельске Михаил встретил свою первую любовь, но Лада, мать троих сыновей, ждавшая пропавшего в море мужа, ему отказала, боясь, что провинциальная обыденность столичному офицеру очень быстро надоест. Возможно, в ее словах была доля истины - Зощенко обладал внешностью, весьма интересной для женщин. По-старомодному красивый и деликатный, он вызывал любопытство своим внешним высокомерием, причиной которого были на самом деле замкнутость характера и неторопливость движений.
В 1918 году Зощенко вернулся в Петроград и сразу записался в Красную Армию - сначала служил пограничником в Кронштадте, потом уехал на фронт. Весной 1919 года болезнь снова дала о себе знать, и Михаилу пришлось демобилизоваться. В Петрограде его ждала тогда невеста, Вера Владимировна Кербиц-Кербицкая, и в следующем году они поженились - ровно через полгода после смерти матери Михаила. А еще через год Вера родила сына Валерия, ставшего впоследствии театральным критиком.
После фронта Зощенко сменил больше десятка профессий, побывав и столяром, и агентом угрозыска, и делопроизводителем, и даже инструктором по разведению кур и кроликов. И все это время он занимался литературой, все больше уверяясь, что его истинное призвание - писательство. С 1919 года он посещал литстудию, организованную при издательстве «Всемирная литература» под руководством Корнея Чуковского. В 1921 году Зощенко вошел в литературную группу «Серапионовы братья» и состоял во фракции, приверженцы которой утверждали, что учиться писать нужно у русских классиков.
В августе 1922 года издательство «Алконост» выпустило первый альманах группы «Серапионовы братья», в котором был и рассказ Зощенко. В том же году вышла и его первая книга, названная «Рассказы Назара Ильича господина Синебрюхова». Этот сборник новелл стал настоящей литературной сенсацией. Максим Горький, впечатленный талантом Михаила, называл его «тонким писателем» и «чудесным юмористом». Интересно, что первый перевод советской прозы на Западе - «Виктория Казимировна», рассказ Зощенко, который опубликовал бельгийский журнал «Le disque vert».
За последующие несколько лет Михаил Зощенко обрел невероятную популярность, а фразы из его рассказов становились крылатыми выражениями. К середине двадцатых годов он считался едва ли не самым знаменитым советским писателем, причем его творчество любили люди, принадлежащие к разным социальным слоям общества. В основном, слава Зощенко основывалась на том, что он создал новый тип литературного героя - советского обывателя, не имеющего ни образования, ни культурного багажа, примитивного и с убогой моралью. Рассказы были написаны несомненно художественным и при этом обычным, внелитературным, бытовым языком.
В 1927 году в Советском Союзе началась постепенная ликвидация сатирических журналов, а некоторые рассказы самого писателя признали «идеологически вредными». В 1929-м вышла его книга «Письма к писателю», составленная из читательских писем и комментариев к ним. Книга была очень похожа на социологическое исследование и у многих вызвала большое недоумение, ведь от Зощенко по привычке ожидали только смешных историй.
Разумеется, подобные перемены не могли не сказаться на писателе, который и так был с детства склонен к депрессиям. Особенно угнетающее впечатление на него произвела в тридцатые годы поездка группы писателей по Беломорканалу. Там Михаил Михайлович встретил в одном из лагерей свою архангельскую любовь, не имевшую представления, где теперь ее сыновья. После этой поездки писать о «перевоспитании» преступников оказалось просто невыносимым. В 1933 году Зощенко издал повесть под названием «Возвращенная молодость», попытавшись избавиться от депрессии и хоть как-то скорректировать свою психику. Эту книгу, посвященную проблемам психического здоровья, рецензировали научные издания и обсуждали в Академии наук.
Его творческая судьба складывалась очень странно: публикации, популярность, материальное благополучие, известность за границей, в 1939 году - орден Трудового Красного Знамени, но при всем этом - постоянные нападки критики.
В первые дни Великой Отечественной войны Зощенко попытался уйти на фронт, но ему отказали из-за здоровья. В октябре писатель эвакуировался в Алма-Ату, в ноябре стал сотрудником отдела сценаристов «Мосфильма», а в 1943 году его вызвали в Москву и предложили пост ответственного редактора сатирического журнала «Крокодил». Эту должность Михаил Михайлович не принял, но вошел в состав редколлегии «Крокодила». В конце года были приняты два правительственных постановления - одно требовало повышения ответственности секретарей литературных журналов, второе ужесточало контроль над этими журналами. Повесть Зощенко «Перед восходом солнца» объявили «политически вредной и антихудожественной», а ее автора вывели из редколлегии «Крокодила» и лишили продуктового пайка.
С 1944 года года Зощенко писал для театров, и одна из его комедий, «Парусиновый портфель», выдержала за год двести представлений. Но печатать его произведения практически прекратили. И все же Михаил Михайлович получил медаль «За доблестный труд», а в 1946 году стал одним из редакторов журнала «Звезда». Но в августе 1946-го после печально известного постановления «О журналах «Звезда» и «Ленинград», Зощенко исключили из Союза писателей и вновь лишили продуктовой карточки. Все договоры, заключенные с издательствами, журналами и театрами, были расторгнуты. Зощенко пытался подработать в сапожной артели, а Вера Владимировна распродавала их вещи… Основным заработком Зощенко стали тогда переводы, причем фамилия переводчика в книгах отсутствовала.
Михаила Михайловича восстановили в Союзе писателей после смерти Сталина, но всего лишь на год - в 1954 году травля продолжилась. На его защиту встали известные литераторы - Чуковский, Каверин, Тихонов. В конце 1957 года удалось выпустить книгу избранных произведений, но здоровье и психика Зощенко были безвозвратно подорваны.
22 июля 1958 года Михаил Зощенко скончался от сердечного приступа на даче в городе Сестрорецке. Опала не прекратилась и после смерти: хоронить писателя в Ленинграде не разрешили. Его могила находится на городском кладбище Сестрорецка. Говорят, что в гробу Михаил Михайлович, отличавшийся в жизни мрачностью, улыбался…
Родился 10 августа 1894 года в городе Сестрецке. Во время Первой мировой войны Зощенко получил тяжелейшее отравление газами, которое впоследствии вызвало болезнь сердца. После демобилизации Михаил некоторое время подрабатывал сапожником, столяром и милиционером. В 1920–1921 годах Зощенко написал свои первые произведения из цикла «Рассказы Назара Ильича, господина Синебрюхова», которые сразу же принесли ему широкую известность. В течение следующих 10 лет рассказы Зощенко стали невероятно популярны, а сам автор находился в зените славы, по праву став признанным классиком русской литературы. В материале рубрики «Кумиры прошлого» мы расскажем о карьере, жизни и любви писателя Михаила Зощенко.
Однажды в 1936 году к известному психиатру пришел человек с признаками дистрофии и стал жаловаться на беспричинную тоску и потерю аппетита. Врач осмотрел ипохондрика и прописал перед едой… читать юмористические рассказы: «Лучше всего, батенька, возьмите томик Зощенко». «Доктор, - грустно вздохнул пациент, - я и есть Зощенко»… «Граждане! Осторожно! Трамвай отправляется. Следующая остановка - «Улица Зощенко Росси» - так в 20-х годах постоянно оговаривался один ленинградский кондуктор (на самом деле остановка называлась «Улица зодчего Росси»).
А как не оговориться, когда кругом только и разговоров, что о рассказах молодого юмориста. Читатели воображали его балагуром, «своим в доску» парнем, который по-простецки описывает разные случаи, не иначе как из собственной жизни: то в баню пошел, а у него одежду сперли, то повел одну «аристократку» в театр, а она давай дорогущие пирожные в буфете поедать, то на коммунальной кухне соседи передрались. С кем не бывает! Да и язык у Зощенко не какой-нибудь там интеллигентский, неизвестно в каких университетах усвоенный, а самый что ни на есть пролетарский, на котором в любом трамвае разговаривают. Словом, свой человек!
По стране гуляло несколько десятков самозванцев, выдававших себя за Зощенко на манер «детей лейтенанта Шмидта». Один из «Зощенок» был брачным аферистом, и Михаилу вечно приходили разгневанные письма от обманутых провинциальных девиц. Зато в Ленинграде писателя знали в лицо и никогда ни с кем не путали. Ему невозможно было выйти на улицу без того, чтобы кто-нибудь не ткнул пальцем: «Гы-ы-ы! Зощенко!!!» «Вы не первый совершаете эту ошибку. Должно быть, я действительно похож на писателя Зощенко. Но я - Бондаревич», - неубедительно врал виновник ажиотажа и уходил прочь. Его речь была вовсе не похожа на речь пролетария. А походка напоминала чаплинскую: «трудная и грустная походка обиженного жизнью человека» - определял друг Зощенко Чуковский.
Как-то Корней Иванович сказал: «Миша, вы - самый счастливый человек в СССР. У вас молодость, слава, талант и деньги. Все 150 000 000 населения страны должны жадно завидовать вам». Зощенко ответил: «А у меня такая тоска, что я уже третью неделю не прикасаюсь к перу. И никого из людей видеть не могу. У нас условлено с женою: чуть придет человек, она говорит: Миша, не забудь, что ты должен уйти. Я надеваю пальто и ухожу»…
Бывало, что он пропадал из дома надолго. Однажды друзья обнаружили его в мансарде у одного фотографа на Невском. «Вторую неделю не бреется, - таинственным шепотом сообщил фотограф. - Сидит и молчит». Зощенко вообще считал, что веселого в жизни мало. И что его сатирические рассказы скорее грустны. Впрочем, когда он сочинял, сам смеялся так, что соседи возмущенно стучали в стену. Но потом приносил свои сочинения в редакцию и читал, сохраняя на лице самое мрачное выражение. Кажется, во всем Ленинграде не было человека, меньше похожего на автора зощенковских рассказов, чем сам Зощенко…
