Взял не жену а колдунью. Из логова змиева из города киева взял не жену а колдунью

Дорогие Солнечноветровцы! Предваряя перепост, хочу сообщить, что изменила название авторской публикации своевольно. Кому интересно - могут пройти по ссылке.

А перед собственно статьёй - стихотворение Гумилева:

Из логова змиева,
Из города Киева,
Я взял не жену, а колдунью.
А думал - забавницу,
Гадал - своенравницу,
Веселую птицу-певунью.

Покликаешь - морщится,
Обнимешь - топорщится,
А выйдет луна - затомится,
И смотрит, и стонет,
Как будто хоронит
Кого-то,- и хочет топиться.

Твержу ей: крещенному,
С тобой по-мудреному
Возиться теперь мне не в пору;
Снеси-ка истому ты
В днепровские омуты,
На грешную Лысую гору.

Молчит - только ежится,
И все ей неможется,
Мне жалко ее, виноватую,
Как птицу подбитую,
Березу подрытую,
Над очастью, богом заклятую. (благодарю блогера 2 босота )

Теперь читайте и, у кого хватит терпения дочитать, ругайтесь, спорьте, сколько хотите...

________________________________________________

Со времён перестроечной публицистики в той среде, которая у нас сама себя назначила интеллигенцией, критика сталинской верхушкой поэтессы Ахматовой стала одной из популярных мифологем. При этом во всех публикациях на данную тему максимально подробно, под самой толстой лупой рассматривается лишь одна из сторон того давнего литературного конфликта. Те же, кто своей критикой поднял руку на святое, предстают этаким абсолютным «Доктором Зло». Такая черно-белая метафизика очень удобна для мифа. Но вероятно, спустя четверть века после того, как ЦК КПСС окончательно разрешил разоблачать сталинизм, стоит немножко подробнее рассмотреть «тёмную» сторону того литературно-политического конфликта.

Вкратце напомню содержание мифа: клевреты тирана Сталина по врождённой злобе и черноте своей души всячески поносили и травили благородную поэтессу Анну Ахматову, которая творила и печатала свои произведения в советской прессе исключительно «вопреки»… Главным клевретом в это истории выступает член Политбюро товарищ Жданов – в постперестроечной мифологии это ведущий специалист по угнетению творческой интеллигенции в сталинском СССР. С лёгкой руки западных советологов врёмен холодной войны запущен даже специальный термин - «ждановщина».

Современное «ахматоведение» - это десятки монографий и статей, но везде мотивы «Доктора Зло» рассматриваются именно на таком примитивном уровне. Без сомнения интеллигентнейшие исследователи творчества и судьбы Анны Ахматовой, удовлетворяясь таким эрзацем понимания, теряют весьма колоритные детали той эпохи…

В Царском Селе – дачном пригороде имперского Петербурга – тверские дворяне Гумилёвы снимали второй этаж в доме купца Полубояринова. Именно с этого этажа спускался 18-летний Николай Гумилёв, чтобы где-то в царскосельских парках признаться в любви ещё более юной Анне Горенко.

Соседями семейства Гумилевых была снимавшая первый этаж купеческого дома семейная пара художников – дворянин Ярославской губернии Дмитрий Кардовский и его жена, Ольга Делла-Вос-Кардовская, дочь крупного чиновника из Министерства финансов. Именно Ольга Людвиговна, талантливая художница «серебряного века», напишет широко известные, ставшие почти классикой портреты молодого Николая Гумилёва и молодой Анны Ахматовой. Художница будет близкой подругой этой пары, наблюдая все перипетии их бурного романа и не очень удачного брака.

В Ярославской губернии у дворян Кардовских имелось наследственное имение и свой дом в древнем городе Переславле-Залесском, почти на берегу Плещеева озера. Кардовские часто посещали тихую провинцию, отдыхая здесь от петербургского света. В соседнем доме обитал их хороший приятель – его портрет Ольга тоже нарисует углём и мелом – преподаватель греческого языка в местной женской гимназии Иван Жданов. И каждое лето до начала Первой мировой войны в их общем дворе бегал его родной племянник, росший без отца школьник-подросток, который через четверть века станет вторым лицом сталинской диктатуры.

На первый взгляд, эта усадебная идиллия в Царском Селе и на берегу Плещеева озера покажется тем самым «хрустом французской булки», еще одним мифом о «России которую мы потеряли». Покажется, если не помнить, что и благополучные отпрыски имперского чиновничества и даже вся провинциальная разночинная интеллигенция составляли лишь несколько процентов в тёмном крестьянском море. Там за окнами симпатичных усадебных домиков с книгами, каминами и роялями половина богобоязненных пейзан не знала букв, но голодала каждый третий год, пытаясь пахать землю сохой времён даже не «Очакова и покоренья Крыма», а едва ли не монгольского нашествия.

В отличие от петербургских поэтов и художников тот же Иван Жданов, сын сельского священника, был немножко ближе к земле – в 1905 году его родного брата застрелили при подавлении крестьянских волнений в Рязанской губернии, а в архивах Переславской полиции была заведена отдельная папка с надписью «Дело Жданова И.А.»

Это у Анечки Горенко «в пушистой муфте руки холодели» тогда исключительно от романтической любви. А рядом холодела в снегах другая Россия, где в чудовищной смеси пережитков феодализма и дикого капитализма, зрели гроздья гнева. Кстати, «пережитки феодализма» - это не поэтический оборот, а юридическая ежедневная реальность того времени. Потомственные дворяне Гумилёвы, потомственные дворяне Кардовские, дворяне Горенко - это ведь не почётные грамоты и не современные игрушки тщеславия, а всесильный тогда Свод законов Российской империи. Сейчас нам даже сложно осознать всю чудовищность того сословного деления людей: в наши дни именно так, строго по породе и прочим формальным признакам, делят исключительно животных: этот по родителям и экстерьеру входит в элиту, а тот беспородный и достоин немногого...

Ну а пережитки дикого капитализма современный читатель знает уже на собственной шкуре. Тогда же они не смягчались даже современным подобием всеобщего образования и усугублялись сословным, феодальным неравенством. В этом свете некоторым цинизмом отдают всхлипы постсоветской интеллигенции о потерянном царскосельском рае, который с таким талантом и надрывом описывала в своих стихах Анна Андреевна Ахматова:

Показать бы тебе, насмешнице
И любимице всех друзей,
Царскосельской веселой грешнице,
Что случилось с жизнью твоей.

Что может случиться с весельем единиц на спинах немого до времени большинства? Вопрос риторический… Кстати, о «весёлых грешницах». Апологеты «серебряного века», чьи взгляды на литературу ныне господствуют почти безраздельно, как-то старательно обходят тот факт, что весёлое декадентство Ахматовой воспринималось значительной частью современников примерно так, как мы сейчас воспринимаем эпатаж Ксении Собчак с её «Домом-2».

Из личных мемуаров (записки А.Смирнова «Заговор недорезанных») до нас дошел пересказ колоритных и злых воспоминаний дочери художников Кардовских:

«Старики Гумилевы восприняли брак Николая Степановича с Горенко как несчастье… Аня часто приезжала из Петербурга домой на рассвете, совершенно разбитая, с длинной шеей, покрытой засосами, и искусанными губами. Потом, после таких загулов, она обычно спала полдня, а потом уезжала снова. И постепенно молодой Гумилев понял, кто такая на самом деле его жена, и вообще перестал обращать внимание на ее поведение. А Кардовские, хорошие семейные люди, с ужасом смотрели на образ жизни Ахматовой, пока она не съехала из их дома к какой-то из своих подруг, а ее муж не отправился путешествовать по миру… При всем том Ахматова любила Кардовских и иногда приходила к ним, бледная, без косметики, и любила часами смотреть, как Делла-Вос пишет красками: свернется на ампирном диване, как кошка, и тихо смотрит, никому не мешая.

Ахматова была сложным взрывным поэтическим механизмом с огромной энергией неприятия того, что ей не нравилось, а не нравилась ей с 1917 года и до самого конца в глубокой старости вся советская власть полностью».

Сексуальная раскрепощённость будущей поэтессы Ахматовой не секрет и не повод для морализаторства. Но, как минимум, причина вспомнить, что в нашем обществе всегда существовали и другие точки зрения на отношения полов и на отношения социальных классов и даже, о ужас, на литературу. Помимо и параллельно нынешнему мэйнстриму «серебряного века» остаётся ведь и классическая русская литература с её «тургеневскими барышнями» и совсем не модным ныне народничеством.

«Ахматоведы» прекрасно знают историю художников Кардовских и их отношений с Ахматовой и Гумилёвыми. Но присущий современным проповедникам от литературы интеллигентский снобизм и всё тот же миф не требующего изучения «Доктора Зло», помешали им обратить внимание на скромного коллежского асессора Ивана Жданова, в доме которого будущий член сталинского Политбюро А.А.Жданов впервые услышал об Анне Ахматовой, что называется, из первых уст замечательной художницы серебряного века Ольги Людвиговны Дела-Вос-Кардовской.

Поэтому исследователи творчества и судьбы Ахматовой не сомневаются, что не раз звучавшая в разных вариациях фраза товарища Жданова про ахматовский «блуд с молитвой на устах» является всего лишь плагиатом из статей почитаемого ими Бориса Эйхенбаума, крупнейшего ленинградского литературоведа 20-х годов прошлого века: «…начинает складываться парадоксальный своей двойственностью образ героини — не то “блудницы” с бурными страстями, не то нищей монахини, которая может вымолить у бога прощение».

Кстати, родной брат интеллигентнейшего Бориса Эйхенбаума – Всеволод Эйхенбаум (Волин) – был в годы Гражданской войны «идеологом» в армии батьки Махно. Махновщина стала еще более экстремальным проявлением социального взрыва, и не задави большевики этот апофеоз народного бунта, боюсь, победившие крестьянские «полевые командиры» критиковали бы всех дворянских поэтесс разом одним нехитрым и очень неприятным способом…

Но вернёмся от крестьян к интеллигентам. Именно Ольга Людвиговна, друг обоих семей Гумилёвых и Ждановых, стала для будущего члена Политбюро первоисточником вполне небеспочвенных слухов о весьма вольной личной жизни Анны Андреевны… Кардовская явно симпатизировала молодому Николаю Гумилёву, сочувствовала его семейной драме и вполне по-женски осуждающе сплетничала с приятелями о жизни Горенко-Ахматовой. Для круга общения провинциальных интеллигентов в переславской усадьбе Кардовских такие «римские» нравы петербургской богемы были весьма шокирующими. Литературное отражение этих нравов тем более негативно воспринималось людьми, воспитанными на русской классике XIX века. Здесь мы видим совершенно понятное и очевидное для нас тихое противостояние столичного «креативного класса» и «непродвинутой» провинции – за сто лет Россия тут не сильно изменилась.

Всё семейство Ждановых с их священническим происхождением и «народническими» вкусами отличалось и весьма строгими взглядами на мораль в отношениях полов. Так что после таких соседских баек в Переславле, услышанных еще подростком, Жданов искренне презирал «блудницу» Ахматову. Здесь личное отношение к человеку полностью совпадало со столь же презрительным мнением о её творчестве. И всё это ложилось на упомянутую выше большую политику, выросшую на крахе благополучного меньшинства России в ходе беспощадного и наполненного большевистским смыслом русского бунта 1917-го года.

Спустя четверть века после интеллигентских посиделок в переславской усадьбе художников Кардовских, 25 сентября 1940 г., в Кремле управляющий делами ЦК ВКП (б) товарищ Крупин представил на имя члена Политбюро и секретаря ЦК по идеологии Жданова докладную записку «О сборнике стихов Анны Ахматовой». Ленинградское отделение издательства «Советский писатель» в мае 1940 г. выпустило солидный сборник стихов поэтессы. Как позднее вспоминал будущий доктор искусствоведения, а тогда референт литературной секции Комитета по сталинским премиям Виталий Виленкин, сборник Ахматовой «стал событием для старой интеллигенции и совершенно ошеломил студенческую и литературную молодежь». Скажем мягко, Виленкин - приятель Ахматовой и личный секретарь Немировича-Данченко, один из создателей Школы-студии МХАТ - за всю «студенческую и литературную молодежь» считает только свой круг общения, людей близких к искусству и зачастую далеких всему иному. Мнение «старой интеллигенции» и по-хорошему богемной молодёжи тех лет, несомненно, заслуживает уважения и внимания, но в наши дни – не побоимся этого слова – тоталитарно господствует взгляд на историю культуры именно этого среза общества. Настолько тоталитарно, что создаётся впечатление полного отсутствия в социуме тех лет совсем иных вкусов, взглядов и мнений. Точнее, по господствующей ныне версии, другие взгляды присутствуют только у партийных чиновников, которые гнобят творцов не иначе как по врождённой черноте своей души.

Но реальность несколько сложнее новой тоталитарной версии истории искусств. Тот же товарищ Крупин Дмитрий Васильевич отнюдь не родился бюрократом правящей партии. В юности он был сельским учителем в Вятской губернии, и только мировая война сделала его прапорщиком, а огонь гражданской войны комиссаром стрелковой бригады. Энергия социального взрыва превратила в партийного босса обычного школьного учителя.

Так вот, значительная часть такой провинциальной русской интеллигенции начала XX века – а к ней принадлежали и Жданов, и Крупин и великое множество иных партийных и беспартийных – имела вкусы, радикально отличавшиеся от навязываемого ныне стандарта «серебряного века». Для них сейчас старательно забытый крестьянский поэт Спиридон Дрожжин был несравненно лучше и ценнее всяческих «символистов» и «акмеистов» с «имажинистами».

После революции эта искренняя неприязнь к столичной «салонности» с её «аристократическими» замашками, особенно остро воспринимавшимися разночинной интеллигенцией полуфеодальной империи, трансформировалась в решительное неприятие тех, кто дезертировал из будней строительства «нового общества». Строилось ведь это самое новое общество потом и кровью не потусторонними пришельцами, а во многом той самой провинциальной интеллигенцией, некогда ушедшей «в социализм».

Накануне же рокового 1941 года сюда примешивался ещё один немаловажный момент: осознание, что в преддверии великой войны уж точно не нужны рефлексирующие неврастеники или колеблющиеся созерцатели – нужны характеры бойцов, когда человеческие чувства и интеллект становятся средством достижения победы, а не растворяются в личном самокопании или салонном эстетстве. Ведь современные «ахматоведы» как-то упорно забывают, что описываемая ими «тоталитарная» критика Ахматовой звучала не в наше травоядное время, а в эпоху двух мировых войн…

Докладная записка Крупина Жданову – управляющий делами ЦК секретарю ЦК – по форме самая настоящая, пусть и спорная, но литературная рецензия с обильными стихотворными цитатами Ахматовой:

«Переиздается то, что было написано ею, главным образом, до революции. Есть десяток стихов (а в сборнике их больше двухсот), помеченных 1921-1940 гг., но это также старые “напевы”.

Стихотворений с революционной и советской тематикой, о людях социализма в сборнике нет. Все это прошло мимо Ахматовой и “не заслужило” ее внимания.

Издатели не разобрались в стихах Ахматовой, которая сама в 1940 году дала такое замечание о своих стихах:

“...В стихах все быть должно некстати,
Не так, как у людей.
Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда...” (сборник, стр. 42).

Два источника рождают стихотворный сор Ахматовой и им посвящена ее “поэзия”: бог и “свободная” любовь, а “художественные” образы для этого заимствуются из церковной литературы».

Кстати, с церковной литературой товарищ Жданов был знаком не понаслышке – отец и дед главного сталинского идеолога были известным в России конца XIX века богословами, преподавателями Московской духовной академии, специализировавшимися на изучении «Апокалипсиса»… Когда-то семинарист Джугашвили зубрил их учебники, а позже уже с их сыном и внуком редактировал все учебники СССР.

Разгромная «рецензия» писалась товарищем Крупиным явно в спешке и по вдохновению: похоже, чиновный автор перепечатывал отрывки из Ахматовой по памяти, так как допустил в цитировании мелкие ошибки. От рецензии докладная записка управделами ЦК отличалась лишь последней безапелляционно-начальственной фразой: «Необходимо изъять из распространения стихотворения Ахматовой».

Ситуация усугублялась тем, что Анна Ахматова была именно петербургской-ленинградской поэтессой, помимо ленинградского отделения издательства «Советский писатель», её стихи в том же году активно публиковали литературные журналы города на Неве – «Ленинград», «Звезда», «Литературный современник». И товарищ Жданов, первый секретарь Ленинградского обкома и горкома, особенно остро воспринял это, с его точки зрения, форменное безобразие, написав на первом листе «рецензии»-докладной раздражённую резолюцию: «Просто позор… Как этот Ахматовский «блуд с молитвой во славу божию» мог появится в свет? Кто его продвинул?»

О личных источниках этого «блуда с молитвой на устах» читатель уже знает. В этом странном и опосредованном противостоянии «слона и кита», Жданова и Ахматовой, роковым образом совпадало всё: и личная неприязнь к человеку иной морали, и искреннее отвращение к другим литературным вкусам, и полярные политические взгляды и роли.

Выполняя указания Жданова, Управление пропаганды и агитации ЦК ВКП(б), тот самый пресловутый «Агитпроп» подготовил проект постановления «Об издании сборника стихов Ахматовой» из двух пунктов. В первом «за беспечность и легкомысленное отношение к своим обязанностям» объявлялся выговор директору издательства «Советский писатель» и директору его Ленинградского отделения, а также политредактору (цензору) Главлита. Вторым пунктом предлагалось «внести в ЦК ВКП(б) предложения об усилении политического контроля за выпускаемой в стране литературой». В таком виде постановление было представлено секретарям ЦК Жданову и Андрееву. Резолюция первого гласила: «За. Жданов». Но председатель Комиссии партийного контроля прореагировал жёстче: «По-моему, это решение недостаточно. Андреев». Вероятно, ныне этот абсолютно забытый член Политбюро с замечательно безликим именем – Андрей Андреевич Андреев – вспомнил, что дочь петербургского чиновника Аня Горенко писала эти богемные стихи, как раз в то время как он, сын нищего смоленского крестьянина, 13-летним мальчиком работал посудомойкой в московском трактире.

Товарищ Андреев вписал карандашом еще один, очень короткий последний пункт: «Книгу стихов Ахматовой изъять». В 1914 г., когда у «царскосельской весёлой грешницы» вышла первая книга стихов о салонных томлениях изысканной барышни, подросток с безликим именем Андрей Андреев вкалывал на петербургской обувной фабрике «Скороход». «Перо задело о верх экипажа. Я поглядела в глаза его. Томилось сердце, не зная даже…» – Не зная даже, даже не задумываясь о тех миллионах полуголодных, остававшихся за бортом того красивого экипажа.

Позже, уже в знаменитой критике 1946 года, Жданов назовёт эти стихи Ахматовой «поэзией десяти тысяч верхних старой дворянской России». Современные литературоведы не спешат задумываться о том, что же стояло за этими словами «Доктора Зло», совершенно понятными для большинства современников Ахматовой, родившихся в полуфеодальной России дикого капитализма, той России, которую мы – спустя век – так и не потеряли…

Когда Анне Горенко было пять лет, она впервые побывала в Киеве, где проживали ее дяди и тети, кузены и кузины со стороны матери. Здесь, гуляя по Царскому саду (Мариинскому парку),пятилетняя Анечка нашла на дорожке булавку в виде лиры. И бонна сказала ей: «Ты будешь поэтом».

Киев был наиболее подходящим (и дешёвым) местом для продолжения учёбы, потому что там жили родственники Анны. Она поступила в последний класс Фундуклеевской гимназии, а позднее,осенью 1907 года, на юридический факультет Высших женских курсов.По её воспоминаниям, обучение там нравилось ей, пока они изучали историю права и латынь, когда же началось изучение чисто юридических наук, Анна к ним охладела.

В Киев к ней несколько раз приезжал Н.С.Гумилёв, он не упускал ни одной возможности повидать её. Он неоднократно предлагал ей руку и сердце и всякий раз получал отказ. Три раза он пытался покончить жизнь самоубийством. В одном из стихотворений1909 года Ахматова переживает воображаемую гибель брата, за которой можно увидеть тревогу, как бы одна из попыток самоубийства Гумилёва не увенчалась "успехом".

В Киев Анне пришлось переехать в 17 лет. Родители расстались. Отец растратил капитал жены и нашел новую «даму сердца». Мать перебралась к киевской родне. «Наследнице Чингисхана»приходилась самой мыть полы, стирать. «Истинная херсонесийка»,непокорная и свободолюбивая, плавающая, как птица,вскарабкивавшаяся по ночам на крышу, чтобы побеседовать с луной,была вынуждена подстраиваться под чужой и чуждый уклад. «Живем в крайней нужде… Денег нет. Тетя пилит. Кузен Демьяновский объясняется в любви каждые пять минут», - с тоской пишет она.

Поступив в старший класс Фундуклеевской гимназии,Анна держится одиночкой - гордой, обособленной и нелюдимой. Ведет себя, как королева, не только с девочками из богатых семей, но и с преподавательницами, осмелившимися сделать ей замечание. Она чувствует себя королевой в изгнании. Немудрено, что когда полгода спустя в город приезжает ее царскосельский друг, а ныне студент Сорбонны поэт Николай Гумилев и делает ей предложение, она принимает его. Да и приезжает он сюда не случайно. Анна сама вызывает его из Парижа письмом…

Именно в киевской мышеловке она впервые осознает себя поэтом (звездой!). Чем нелицеприятнее, чем невыносимее мир,который тебя окружает, тем отчаяннее ты ищешь спасение в глубинах своего «я», в мыслях о своей исключительности, в мифическом и блистательном будущем. Но кому здесь нужны стихи гимназистки-приживалки, в чьем арсенале нет и приличной шляпы? А Гумилев уже успел издать первый поэтический сборник «Путь конквистадоров».

«Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте. Если не считать повести о Николае и Анне», - скажет он много лет спустя. Будущего мужа будущая Анна Ахматова встретила в возрасте Джульетты - в 14 лет. Ему было столько же, сколько Ромео.Он влюбился сразу. Гумилев, однако, был настоящим поэтом и влюблялся «сразу» почти ежедневно. И все же Анне удалось остаться единственной (несмотря на то, что его вторую жену тоже звали Анной). Первое предложение руки и сердца он сделал еще в Царском Селе. Она ответила отказом. Они поссорились. Уезжая, отказчица не сочла нужным сказать ему: «До свидания».

Но, поселившись в Киеве, она написала ему сама. Он ответил очередным предложением. По приезде сделал третье. Она прочла ему свои стихи. Он был не в восторге: «А может, ты лучше будешь танцевать? Ты гибкая». Но он влюблен и готов на все. Гумилев первым печатает ее стихотворение в своем журнале «Сириус». Увозя для публикации ее раннюю пробу пера «на руке его много блестящих колец», он уезжает из Киева ее женихом.

«Гумилев - моя судьба, и я покорно отдаюсь ей… Люблю ли его, я не знаю, но кажется мне, что люблю», - пишет она. Но рокового 13 октября 1907 года жених появляется в Киеве вновь… А ей уже так не кажется. Анна больше не нуждается в избавителе? Окончив гимназию, она по совету врачей отправляется на юг, в Севастополь(иначе - смерть!).

Или ей нравится самая печальная повесть о«Бессердечной красавице и безутешном рыцаре»? Пьеса, где она наконец играет главную роль, - сказка, колдовским кругом отрезающая от реалий. Кто она без Гумилева? Провинциальная девочка, рисующая в тетради первые, неумелые строки. Но в его глазах она - Прекрасная Дама, он посвящает ей стихи и рассказы. Кочуя между Парижем,Петербургом и Африкой, он несет ее образ…

Женившись и разведясь с ней, Гумилев придет к выводу: если она и любила его, то очень недолго. «Для нее наш брак был лишь этапом, эпизодом в наших отношениях, в сущности ничего не менявших в них. Ей по-прежнему хотелось вести со мной «любовную войну» по Кнуту Гамсуну - мучить и терзать меня… Для нее «игра продолжалась», азартно и рискованно».

Он тоже никогда не любил - ее. Он боготворил созданный ею и мастерски дорисованный им миф о Ней! Быть может,поэтому он любил только ее образ, сбрасывая со счетов бесчисленных любовниц, как малозначимые эпизоды. Шесть лет, прыгая из романа в роман, он продолжал страдать о безвестной девочке, запертой в провинции… Нет, о «царице», шесть лет говорившей ему роковое «не надо»!

Он и сам с детства мнил себя принцем, «колдовским ребенком, словом, останавливающим дождь». Сам всю жизнь ходил по лезвию жизни и смерти, путешествуя по диким экзотическим странам,убегая добровольцем на Первую мировую войну. И если судить художников по законам придуманного ими же мира, их отношения были идеальными.

Он едет за ней в Севастополь и получает новый отказ.Приехав в другой раз, удостаивается нежного свидания и вдруг слышит: «Я влюблена в негра из цирка, если он потребует, я все брошу и убегу с ним».

В то время в Севастополе даже не было цирка! Он знает об этом. Знает, негр выдуман ею - Прекрасная Дама просто сочла нужным ввести в их пьесу необходимый ей колоритный персонаж.Она неоднократно говорит ему «да» и еще чаще «нет». Он, в лучших театральных традициях, мчится в Нормандию топиться. Позже его находят в Булонском лесу - он пытается отравиться цианистым калием.Год спустя она объявляет: отказ окончательный. А в начале 1909 года узнает о еще одной попытке покончить с собой... Их брак, так же как и развод, был предрешен.

С 1908 года семья Горенок опять живет в Киеве. Анна без особой охоты учится на высших женских курсах. Ей 21 год.Перспектив - никаких. И, сидя за столиком в Европейской гостинице(на месте которой возвышается ныне громада бывшего музея Ленина),она соглашается стать женой Гумилева.

Венчание было тайным. Анна вышла из дома в обычной одежде и по дороге переоделась в подвенечный наряд. Ни киевские дяди и тети, кузины и кузены, ни мать, ни сестра, ни брат невесты Андрей, бывший другом Гумилева, там не присутствовали. Родня была против брака с поэтом. Точнее, брака с поэзией... Или таинственная свадьба на околице города просто казалась им обоим красивой строкой?

Незадолго до венчания Анна написала «Молитесь обо мне. Хуже не бывает. Смерти хочу». У нее не было другого шанса сбежать из Киева.

Незадолго после венчания он написал:

Из города Киева, из логова Змиева

Я взял не жену, а колдунью…

У него, таки вписавшего вымарываемый ею город четырех Лысых гор в ее биографию, были все основания считать жену -колдовской.

В период жизни в Киеве Анной Ахматовой были созданы такие стихотворения, как: "Он любил три вещи на свете", "Хочешь знать, как всё это было", "Сжала руки под тёмной вуалью", "Сероглазый король", "Молюсь оконному лучу...", первые два стихотворения из цикла "Обман", который был посвящён поэтессой жене своего брата Андрея Марии Горенко, и другие, позднее вошедшие в сборник "Вечер".

Возможно, наиболее известное из этих стихотворений,это "Сжала руки под тёмной вуалью":

Сжала руки под темной вуалью...

"Отчего ты сегодня бледна?"

Оттого, что я терпкой печалью

Напоила его допьяна.

Как забуду? Он вышел, шатаясь,

Искривился мучительно рот...

Я сбежала, перил не касаясь,

Я бежала за ним до ворот.

Задыхаясь, я крикнула: "Шутка

Все, что было. Уйдешь, я умру".

Улыбнулся спокойно и жутко

И сказал мне: "Не стой на ветру"

В этом, казалось бы, очень коротком стихотворении высказано многое, оно написано по всем канонам русской классической поэзии, в нем нет ничего лишнего, но вместе с тем не возникает ощущения недосказанности, каждое слово в контексте приобретает особый смысл, добавляющий стихотворению точность в изображении картин, выразительность мыслям и поступкам героев.

Чувство, само по себе острое и необычное, получает дополнительную остроту, проявляясь в предельном выражении — взлета или падения, встречи или разрыва, опасности или тоски. Обычно ее стихи — начало драмы, или ее кульминация, или финал и окончание.

Слава тебе, безысходная боль!

Умер вчера сероглазый король.

Вечер осенний был душен и ал,

Муж мой, вернувшись, спокойно сказал:

"Знаешь, с охоты его принесли,

Тело у старого дуба нашли.

Жаль королеву. Такой молодой!..

За ночь одну она стала седой".

Трубку свою на камине нашел

И на работу ночную ушел.

Дочку мою я сейчас разбужу,

В серые глазки ее погляжу.

А за окном шелестят тополя:

"Нет на земле твоего короля..."

Царское Село

Память о киевском периоде жизни поэтессы хранит изыскано выполненная мемориальная доска на доме стиля модерн по улице Заньковецкой, 7.

Позднее поэтесса вспоминала, что не любила Киев. Но,несмотря на это, он остался в её творчестве прекрасными стихами:

Древний город словно вымер,

Странен мой приезд

Над рекой своей Владимир

Поднял черный крест.

Липы шумные и вязы

По садам темны,

Звезд иглистые алмазы

К Богу взнесены.

Путь мой жертвенный и славный

Здесь окончу я,

И со мной лишь ты, мне равный,

Да любовь моя.

Это стихотворение было написано в июле 1914го года в селе Слепнёво. Другое стихотворение, в котором упоминается о Киеве,было написано поэтом позднее, в 1915 году: Веселую птицу-певунью.

Покликаешь — морщится,
Обнимешь — топорщится,
А выйдет луна — затомится,
И смотрит, и стонет,
Как будто хоронит
Кого-то, — и хочет топиться.

Твержу ей: крещеному,
С тобой по-мудреному
Возиться теперь мне не в пору;
Снеси-ка истому ты
В Днепровские омуты,
На грешную Лысую гору.

Молчит — только ежится,
И все ей неможется,
Мне жалко ее, виноватую,
Как птицу подбитую,
Березу подрытую
Над очастью, Богом заклятою.

Н.Гумилёв.

Это стихотворение Гумилёва знаю давно, оно мне нравилось. И вот сравнительно недавно услышал песню на эти стихи и честно говоря испытал восторг (прослушал несколько раз подряд). Предлагаю вашему вниманию -

Ее называли «Северная звезда»,но она родилась на юге у берега Черного моря.Поэтесса прожила долгую и яркую жизнь.Прошла сквозь войны и революции.В ее жизни было множество потерь.Сейчас ее имя известно всей России,но во времена СССР она была персоной нон грата.Эту свободолюбивую "татарку-украинку"(по мнению некоторых наших современников),великую русскую поэтессу,звали Анна Ахматова .Личная жизнь её была очень бурной.На ее счету множество романов с известными личностями того времени.Ее воздыхателями были:Пастернак,Мандельштам и Блок.Но она любила лишь одного мужчину-Николая Гумилева.Он несколько раз предлагал ей руку и сердце,но девушка упорно отказывалась принимать это предложение.Родные не верили в этот союз и даже не явились на церемонию бракосочетания.В итоге они все-таки расстались,но прожили вместе довольно долго.От их любви родился единственный ребенок-Лев.

Аня родилась жарким летом в Одессе 1889 года.Ее отцом был потомственный дворянин Андрей Горенко.Работал он на флоте простым инженером.Мать Инна Стогова также была дворянкой.Ее корни уходили до ордынского хана Ахмата.

Когда девочке исполнился годик вся семья переехала жить в Царское Село.Аня полностью окунулась в атмосферу,где жил и творил сам Пушкин.В летнее время родители ее отправляли к морю,где жили ее родственники.

Их знакомство произошло в Царском Селе в канун Нового года. Оба учились в гимназии.Гумилёву только исполнилось 17.Впечатлительный и эмоциональный юноша был увлечен творчеством Оскара Уайлда,во всем пытался подражать своему кумиру:подкрашивал губы и глаза,завивал волосы и носил цилиндр.Аня Горенко была полной противоположностью Николаю.Ей было 14 лет,она была очень взбалмошной.


Девушка только кокетничала с Николаем,не приближая,но и не отталкивая его. Тогда Аня была безумно влюблена в своего репетитора ,с Гумилевым любила прогуливаться по окрестностям Царского Села и принимать его знаки обожания.Он называл ее колдуньей и нимфой,посвящал стихи.Девушка откровенно кокетничала с Николаем,не подпуская его близко!

В 16-летнем возрасте судьба молодой девушки преподнесла ей неожиданный подарок.Мать разводится с отцом и забирает молодую особу с собой в Евпаторию.Вскоре их ждал новый переезд в Киев.

Николай не оставлял попыток завоевать сердце девушки,читал ей стихи.Он даже признавался в любви,но Анна всегда успевала убежать.Гумилев сделал предложение руки и сердца,отказ стал для него крайне болезненным.Молодой человек отправился в Париж залечивать душевные раны.


Попутно успешно окончил Сорбонну.Затем отправился в путешествие по Италии,продолжая страдать и любить Анну.

В то время,как Николай пребывал за границей,Анна пыталась решить,насколько Гумилёв ей дорог.В ее стихах можно проследить её тоску по молодому воздыхателю.Анна отправила письмо Николаю,что скучает,но тут же пожалела о своём поступке. Молодой человек,получив письмо,тут же примчался к девушке.Но Анна не приняла его.Наконец пара встретилась и Николай признался в своей любви.Он снова сделал ей предложение,а девушка,как и в первый раз,его отвергла.Объяснила она это тем,что увидела плохой знак.В тот момент волной на берег выбросило дельфинов.Отвергнутый во второй раз,он впал в жуткую депрессию.Решил покончить с собой,спрыгнув в озеро.К счастью, его вовремя спасли.В результате все его знакомые начали над ним посмеиваться.Он снова сделал предложение Анне,на этот раз отправив его письмом.Получил отказ.С этого момента жизнь вновь стала для него бессмысленной.Он отправился в лес и выпил там огромную дозу снотворных таблеток.Спас его лесничий.Оправившись,Николай отправился в Африку.

Когда Николай путешествовал в Африке,Анна реализовывала себя как поэтесса.Ее стихи издавались в Петербурге и были крайне популярны среди населения.Она подписывалась фамилией бабушки,отец не разрешил ей использовать собственную.Он считал, что написание стихов-несерьезное и пустое занятие.

Вскоре Николай Гумилев вернулся из путешествия.Случайно они встречаются на одном из литературных собраний.Вскоре пара объявляет о свадьбе.Церемония была в 1910-ом году в Киеве.

Уже в феврале следующего года Ахматова пишет своей подруге:"Хуже не бывает.Хочу смерти.Если бы я умела плакать..."Рай,который обещал Гумилев,превратился в кромешный ад. Он начал изменять жене,не скрывая своих похождений.1914-ЫЙ ГОД.Николай отправился на войну.Анна в это время не сохраняла верность мужу и заводила головокружительные романы один за другим.Наверное это стало причиной расставания.Добившись расположения красавицы,творческая натура Николая захотела иную музу.

Прожив вместе некоторое время,пара решила расстаться.Их брак не спасло даже рождения сына.После расставания Анна призналась бывшему супругу,что даже будучи замужем она осталась одинокой в своей душе.(взято"РУССКАЯ СУДЬБА")

Через некоторое время Гумилёв вновь женился,а Ахматова еще несколько раз была замужем.Но когда Гумилёва в 1921 году расстреляли большевики,она свято хранила его рукописи,издавала сборники стихов Гумилева,сотрудничала с его биографами.Всегда называла себя вдовой Гумилева и до конца жизни посвящала ему свои строки.Сын,Лев,Лёвушка,был арестован в 30-ых годах.

Двадцать первое.Ночь.Понедельник.Очертанья столицы во мгле.

Сочинил же какой-то бездельник,что бывает любовь на земле.

Будь же проклят.Ни стоном,ни взглядом окаянной души не коснусь,но клянусь тебе ангельским садом,чудотворной иконой клянусь,и ночей наших пламенным чадом—я к тебе никогда не вернусь.Задыхаясь,я крикнула:«Шутка.Всё,что было.Уйдёшь,я умру».Улыбнулся спокойно и жутко и сказал мне:«Не стой на ветру».