«Сын». Павел Антокольский. "Сын". Отрывки
С.А.Зубенко
ТВОРЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ ПОЭМЫ П.Г.АНТОКОЛЬСКОГО «СЫН»
Хотя поэма «Сын» заслуженно считается лучшим произведением
Антокольского и ей посвящено значительное количество работ, в ее
изучении существуют заметные лакуны. Так, предметом специального
внимания не становилась творческая история произведения. Задача данной
статьи – в меру сил восполнить этот пробел. Как установил Л.Левин, работа
Антокольского над поэмой «Сын» началась сразу после того, как поэт узнал о трагической потере. Запись в дневнике Антокольского, повествующая о страшном событии соседствует с первыми набросками будущего поэтического текста.
Однако наряду с творческой историей поэмы, у нее была и, так сказать, предистория. Начальные подступы к теме обнаруживаются уже в лирике Антокольского. В 1920 г. он написал стихотворение «На рождение младенца», тогда же напечатанное в журнале «Художественное слово» а спустя девять лет доработанное для сборника «Стихотворения» и в таком виде вошедшее во все последующие издания.
Стихотворение «На рождение младенца» дошло до нас в двух редакциях. Как отметил Л.Аннинский, этот сюжет был «учуян в 1920 году, додуман в 1929» . Им же был сделан первый анализ двух дошедших до нас редакций, который, однако, нуждается, на наш взгляд, в некоторых дополнениях и уточнениях.
В первой редакции стихотворение начиналось строфой:
Дитя? Понимаешь ты? Вот он твой мир – златотронная школа, Расплавленный глобус на вахте, скелеты и чучела тьмы.
Будь смелым, будь нищим, и жадно сквозь бред векового раскола Разлейся в глаза первым встречным, и мертвым заройся в умы .
Здесь господствует книжность, отвлеченно романтический антураж, столь характерный для молодого Антокольского.
Все это уступает место потоку реалий внесенных в сознание поэта картинами действительности конца 1920-х – начала 1930-х гг.:
Модели, учебники, глобусы, звездные карты и кости, И ржавая бронза курганов, и будущих летчиков бой… Будь смелым и добрым. Ты входишь, как в дом, во вселенную в гости, Она ворохами сокровищ сверкает для встречи с тобой .
Та же тенденция в строфе о тех, кто выстраивает младенцу новый мир:
Матросы, ткачи, рудокопы, шпионы, застрельщики, вестники, Полки, корпуса Белой Рассы друг друга зовут из-за гор, В содружестве бурь всенародных и в жизни, и в смерти ровесники, Недаром, недаром, недаром меж вами немой договор .
В позднейшей редакции рудокопов заменяют инженеры, шпионов – шахтеры, а вместо полков Белой Рассы появляются «рабочие люди вселенной».
Отметив, что Антокольский свободно меняет фактурный ряд, сохраняя при этом ритм и тон, и общий план возводимого Дома, Л.Аннинский проницательно связывает это с театральным строем мышления, так явственно жившем в сознании молодого Антокольского: «Он возводит жилье для рождаемого младенца, как возводят театральную декорацию: быстро, легко и уверенно, запросто меняя аксессуары, но твердо сохраняя общий план – то, что называется зеркалом сцены. Там, где предполагается оркестровая яма, высвечивается котлован для фундамента: разыгрываемая ”действующими лицами” мировая и отечественная история» .
Таким образом, проведенная доработка развивала и более совершенными стилистическими средствами выражала идею, сложившуюся уже в первоначальном варианте: рождение младенца знаменует его вхождение в огромный мир, огромный и в пространстве, и во времени.
Естественно, главное место в ряду этих средств принадлежит гиперболам.
Если в раннем варианте этот мир был «златотронная школа, / Расплавленный глобус на вахте, скелеты и чучела тьмы» , то в окончательном это вся вселенная: «Ты входишь, как в дом, во вселенную в гости, / Она ворохами сокровищ сверкает для встречи с тобой .
Место стиха «Полки, корпуса Белой Рассы друг друга зовут из-за гор» занял такой:
«Рабочие люди вселенной друг друга зовут из-за гор». Ни о каких индивидуальных особенностях «младенца» и речи нет. Даже то, что он сын поэта подразумевается, но прямо об этом не сказано.
А в стихотворении «Мой сын»(1936) сказано уже самим заглавием.
Здесь и какие-то черты внешнего облика («худой подросток»), и уже сегодня присущая ему широта восприятия мира:
Он слышит гул подземных руд, Бетховенской сонеты клекот.
Он знает муравьиный труд.
И все, что близко иль далёко .
Но главный предмет творческих раздумий поэта – будущее этого подростка. Стихотворение открывает сборник Антокольского «Тридцатые годы», которому предпослан грибоедовский эпиграф, в котором особенно значим стих: «Всё что-то видно впереди…». Поэт именно и стремится заглянуть в то, что «видно впереди» в судьбе его сына. Как и «младенца» из стихотворения 1929 г. его ждет соприкосновение со вселенной: «В уме вселенную держа, / Он вновь ее переиначит». Ему открыты все пути: «В нем спит кузнец, художник, рыцарь».
Эти пути ему открывает молодость, которая несется извилистым ручьём, пробивается в узловатых сучьях, «в прущей зелени, в свирепых / Побегах завтрашнего дня…». Неизвестно, сознательно или нет, но здесь под пером
Антокольского воскресает образ из стихотворения Багрицкого «Весна»:
«Пошла в наступленье свирепая зелень». И заканчивается стихотворение скептической строфой, содержащей призыв к сыну на своем празднике забыть отца:
Я ничего не значил.
Я – перечеркнутый чертеж, Который ты переиначил, Письмо, что ты не перечтешь .
К работе над своей главной поэмой Антокольский, как уже говорилось, приступил как только узнал о трагическом событии, и ее первая редакция, состоявшая из семи частей и с подзаголовком «Повесть в стихах» появилась в журнале «Смена» (1943, № 4, с. 10-12). Результатом последующей работы стал текст, опубликованный через несколько месяцев в журнале «Знамя»
(1943, № 7-8, с.1-12). Здесь уже десять частей, последующая правка оказалась не столь значительной. Но окончательной принято считать редакцию, вошедшую в двухтомные «Избранные сочинения», выпущенные в 1956 г.
Движение поэтической мысли автора и динамика изменений, вносимых им в текст привлекали к себе внимание исследователей, но их работа не имела системного характера и большей частью сводилась к фиксированию отдельных, выборочных моментов. Необходимость вернуться к указанной проблеме и ликвидировать остающиеся лакуны обостряется тем, что единственное научное издание Антокольского не имеет отдела «Другие редакции и варианты», а номера «Смены» и «Знамени», вышедшие в разгар войны, когда территория Украины была оккупирована, стали библиографической редкостью и практически недоступны ни читателям, ни исследователям.
Когда Антокольский перерабатывал текст, напечатанный в «Смене», первые три главы не претерпели существенных изменений. Четвертая, пятая и шестая были преобразованы, существенно расширены и перестроены и превратились в шесть глав: с четвертой по девятую. Что же касается заключительной, десятой главы окончательного текста, самой короткой, но заслуживающей того, чтобы признать эти пять строф, эти двадцать стихов вершиной всего творчества Антокольского, то этого поэтического реквиема в первой редакции не было вообще, что, конечно, решающим образом влияло на то, как должны были воспринять произведение его первые читатели, и насколько обедненным было это восприятие в сравнении с тем, которое получили читатели редакции, опубликованной в «Знамени» всего лишь через три-четыре месяца.
Первоначальная четвертая глава была значительно расширена и разделена на четвертую и пятую.
Границу между ними Антокольский провел предельно четко, двумя стихами, отсутствовавшими в раннем варианте:
Так проходил наш праздник. На рассвете, В четыре тридцать началась война .
Соответственно теперь в эту главу вошли воспоминания о сыне, относившиеся к довоенному периоду. Тем не менее она увеличилась в объеме, со 104 до 140 стихов.
Введен, например, фрагмент, призванный показать разносторонность интересов одаренного юноши, которого одновременно притягивали и живопись, и музыка:
Холст грунтовать? Писать сиеной, охрой И суриком, чтобы в мазне лучей Возник рассвет, младенческий и мокрый, Тот первый на земле, еще ничей?
Или рвануть по клавишам, не зная В глаза всех этих до-ре-ми-фа-соль, Чтоб в терцинах запрыгала сквозная Смеющаяся штормовая соль?.. .
Антокольский сохранил строфу ранней редакции:
Идут года – тридцать восьмой, девятый И пограничный год, сороковой, Идет зима, вся в хлопьях снежной ваты, И вот он, сорок первый, роковой .
Но прежде за ней следовал уже тот отрезок короткой жизни Владимира Антокольского, который пролег с начала войны до дня его смерти. В последней редакции продолжен рассказ о довоенных событиях: как после окончания десятилетки юноша «шатался об руку» с отцом по Москве, жадно любовался полотнами Гогена и «разубранной, как для торжества» столицей, отмечал праздник в грузинском ресторане, и у его отца было ощущение, что не мальчика он «вел, а ПОЛУБОГА / В открытый настежь мир». Весь этот продолжительный, эмоциональный, выдержанный в восторженном тоне рассказ призван создать ощущение острого контраста с той атмосферой бедствий, крови и гибели, в которую внезапно оказался брошен вчера еще благополучный и счастливый мир.
Вторую половину прежней четвертой главы Антокольский тоже увеличил в объеме, но не так значительно, как первую – на 8 стихов. Но сохранен очень выразительный, исполненный глубинного трагизма финал – прежней четвертой главы, нынешней пятой. Отец разглядывает рисунок, оставленный на полях тетрадки, куда сын, учась в военной школе, сын вписывал «закон артиллериста, / Святую математику огня». Сюжет рисунка неожиданный, но объяснимый: в нем слились мирное вчера и военное сегодня: «…Дворец / В венецианских арках. Тут же рядом / Под кипарисом пушка».
И отец пытается проникнуть в мысли сына:
В какой задумчивости смутным взглядом Смотрел он на рисунок свой простой?
Какой итог, какой душевный опыт Здесь выражен, какой мечты глоток?
Итог не подведен. Глоток не допит.
Оборвалась и подпись:
«В.Анток…»
Шестая глава окончательного текста в редакции «Смены» отсутствовала полностью. О том, почему Антокольский при доработке поэмы ощутил ее необходимость, можно судить лишь предположительно, и подтверждение возникающих гипотез следует искать в тексте. Смысл этой главы в том, чтобы подчеркнуть - образ сына типичен, что таких, как он, было много.
Сначала речь лишь о том, что таких было много среди московских школьников или вчерашних школьников, посланных райкомом комсомола копать противотанковые рвы: «Шли многие ребята / Из Пресни, от Кропоткинских ворот, / Из центра, из Сокольников, с Арбата».
Потом масштаб стремительно ширится, выясняется, что таких, как он, кого-нибудь «из наших сыновей» можно было встретить «на Черном море или на Ла-Манше, / На всей планете солнечной твоей», что этот «смуглый школьник» лишь один из тех, кто «рос на планете, где бушуют войны, / И грудью встретил свой железный век». «Уже он был жандармом схвачен в Праге, / Допрошен в Брюгге, в Бергене избит». Он один из подростков мира, за которыми охотятся гестаповские шпики, ибо «в их черном списке все подростки мира, / Вся поросль человеческой весны. / От Пиреней до древнего Памира…». Его догоревшая молодость клубится «горячим пеплом всех сожженных Библий, Всех польских гетто и концлагерей».
И в резком контрасте со всем предшествующим текстом главы мы видим в ее предпоследней строфе, что Антокольский возвращается от судеб миллионов таких же юношей, рассеянных по всей земле, от Ла-Манша до Пиреней, от Москвы до Памира к одной единственной судьбе, судьбе того, кому не в Праге, не в Бергене, не в Брюгге, а «в районе Жиздры, западней Орла» «навеки постлана постель». Как подлинный художник, Антокольский сумел увидеть судьбу одного человека как подобие миллионов в чем-то сходных судеб и вместе с тем в ее трагической особенности и несопоставимости. Не это ли стало ведущим побуждением к написанию этой главы и введению ее в окончательный текст?
Седьмая глава последней редакции в целом соответствует тексту пятой главы, напечатанное в «Смене». Главное отличие: после стиха «Он смотрит и не смотрит на часы» Антокольский сделал купюру и обозначил ее двумя рядами точек. Позднее эта купюра была ликвидирована и введены (или восстановлены?) шестнадцать стихов: от «Сегодня в ночь я сына провожаю»
до «Я ровно в десять сына упросил». На сюжетное построение главы эти стихи существенно не влияют, главное в них – спор: сын просил его не провожать, но «отец взмолился» и добился своего. Главное, что в обеих редакциях детально воспроизведены обстоятельства, сопровождавшие отъезд, слова, поступки обоих и четкий переход от описания судьбы сына как одного из миллионов к судьбе неповторимо индивидуальной – судьбе одного, только этого человека.
Восьмая глава почти без изменений повторяет шестую ранней редакции.
Обращают на себя изменения в строфике, но не исключено, что они были вызваны не авторским замыслом, а техническими условиями, в которых печаталась «Смена». Зато седьмая была полностью исключена и заменена девятой с совершенно другим текстом, за которым следовала, как уже говорилось новая десятая. Таким образом, если начало поэмы Антокольского в основном устроило, то ее окончание он переработал полностью. Приводим полный текст седьмой главы, которой завершалась редакция, напечатанная в «Смене», и потому, что он запечатлел важный этап творческой истории произведения, и потому, что сегодняшнему читателю он практически недоступен.
Пылает в тучах небо фронтовое.
Кружится снег. Опять летит весна.
Но на земле мы вечно будем двое, – Отец и сын, не знающие сна.
Не вырвать ни одной сыновней жизни Из материнских и отцовских рук.
Хлынь, юная. Снопами света брызни, И рядом встань. И оглянись вокруг.
Все та же ты. Все та же, не чужая, В защитной гимнастерке молодежь.
Сто тысяч раз навстречу ты идешь.
Не знаю, где, – но очень близко где-то Пробилась к свету, будущим дыша, – Особенная, ни в отца, ни в деда, Твоя мужская, стойкая душа.
Ты – это каждый в юном поколеньи, Взращенный в счастьи, вскормленный трудом, Не знавший одиночества и лени Любивший школу, родину и дом.
И вот встают в строю неистребимом Любимые, чужие сыновья.
Встают на смену сыновьям любимым – Во имя правды, большей, чем моя .
Не будем забывать, что эта глава мыслилась Антокольским как последняя, завершающая поэму. И завершить ее он хотел мыслью, пронизывающей приведенные строфы, – что и сама смерть не может разлучить сына с любящим отцом: «мы вечно будем двое», «не вырвать сыновней жизни из отцовских рук», «сто тысяч раз навстречу ты идешь».
Отзвук этой мысли мы видим в предпоследней главе окончательной редакции, с небольшим, но значимым изменением повторены два стиха.
Было: «…мы вечно будем двое, / Отец и сын, не знающие сна». Стало: «…на земле вас (Выделено нами. – С.З.) будет вечно двое / Сын и отец не знающие сна». Но в целом она как бы отодвинута на второй план и заслонена другими.
Хотя девятая глава в сравнении с прежней седьмой была по существу написана наново, она восприняла от своей предшественницы функцию завершения и обобщения. Все остальные главы, за исключением третьей, насыщены конкретикой, воспоминаниями о сыне, воссозданными до малейших деталей: как проходило его детство, чем увлекался, как провели последний мирный день, учеба в военной школе, проводы на вокзал, роковая пуля, последняя минута жизни, как она рисовалась воображению отца. Ни в прежней седьмой, ни в нынешней девятой этого нет – здесь размышления, проистекающие из сознания всего, что было.
В ходе этих размышлений Антокольский как бы возвращается к своему давнему стихотворению «Мой сын» и пересматривает его концовку. Тогда ему казалось, что переживший его сын забудет отца: «Я – перечеркнутый чертеж…». Но действительность сложилась иначе: «Не сын тебе, а ты ему наследник. / Вы поменялись местом, он и ты». Приходит осознание того, что судьба его единственного и неповторимого Вовы – это судьба многих: «Со всей Москвой ты делишь траур. В окнах / Ни лампы, ни огарка».
Здесь уместно напомнить, что наряду с редакцией «Смены» и окончательной, которые мы сопоставляли до сих пор, существовала еще и промежуточная, опубликованная в 1943 г. в «Знамени». Отличия ее от окончательной не столь значительны, можно сказать, единичны, но на том, которое мы видим в рассматриваемой главе, нельзя не остановиться. После стиха: «Шрапнельный визг.
Железный гул судьбы шли строки:
Враг опозорил землю Украины, Сжег Новгород, приполз под Ленинград.
Холма, леса, и реки, и равнины О мщении друг с другом говорят.
О мщеньи? Да, о мщеньи. Так и надо… И далее текст промежуточной редакции совпадал с текстом окончательной. Таким образом, вначале речь шла о мщеньи за все беды, которые принесли гитлеровцы на советскую землю, за Украину, за Новгород, за Ленинград, и не сам он приходит к этой мысли, а об этом говорят реки равнины. Но потом, по-видимому, счел этот антураж излишне официозным и плакатным и заговорил о мщении как внутренней потребности, о мщении не за все и всех, а за своего Вову. Это он, именно он, спрашивает себя: «Так, значит, мщенье?» и отвечает: «Мщенье! Так и надо». Не упустим из виду, что только здесь после слова «мщенье» появляется восклицательный знак.
Так, значит, мщенье? Мщенье! Так и надо.
Чтоб сердце сына смерть переросло.
Пускай оно ворвется в канонаду.
Есть у сердец такое ремесло .
Здесь очень значимо используемое поэтом множественное число «у сердец», как и прежде «в окнах». В первой редакции были строки, в которых чувство к сыну прямо распространялось на его сверстников, на всю в защитной гимнастерке молодежь.
Сто тысяч раз тебя я провожаю.
Сто тысяч раз навстречу ты идешь «Ты – это каждый в юном поколеньи», «любивший школу, родину и дом», и теперь чужие сыновья идут тебе на смену «во имя правды, большей, чем моя», т.е. чем правда моей утраты, моего горя. Так должна была заканчиваться поэма. В окончательном варианте Антокольский эту мысль даже развил и усилил, добавив, что у него нет права «ни на какую / Особую отдельную тоску», то от намерения завершить этим поэму отказался и добавил еще одну главу, самую короткую и целиком посвященную излиянию именно своей, «отдельной тоски».
9 июля 1944 г. Антокольский как бы продолжил свою поэму небольшим стихотворным фрагментом. Он не был завершен, не попал в собрания стихотворений поэта и остался обойденным вниманием как читателей, так и исследователей. Представляется, поэтому, не лишним напомнить этот текст.
Любимый, единственный, вечно живой Ребенок моей высоты Ты гибнешь на линии передовой И снова рождаешься ты.
И снова по гребню вселенной ползут Проклятые цепи времен И тлеет трава, где раздет и разут, Где голый ты похоронен И нету исхода твоей чистоте Твоей наготе ледяной… А все остальные? А юноши те Встающие насмерть стеной На линии фронта, в горниле огня?
Что я им скажу о тебе?
Что я им скажу, если нет у меня…
– – –
1. Антокольский П.Г. Стихотворения. Поэмы. Л.: Сов. писатель, 1982.
2. Смена, 1943, № 4.
3. Антокольский П.Г. Проза о войне // Вопросы литературы, 1985, № 5.
4. Аннинский Л. Павел Антокольский: Небыль сама превращается в быль» // Литературная учеба, 2003, кн. 4, с. 151-164.
– – –
Зубенко С.А.Творческая история поэмы П.Г.Антокольского «Сын».
В статье прослежена творческая история поэмы П.Г.Антокольского «Сын», показано созревание будущего эпического произведения в лирике поэта, сопоставлены редакции поэмы, публиковавшиеся в журналах «Смена», «Знамя» и окончательный текст, появившийся в «Избранных стихотворениях» (1956).
Ключевые слова: творческая история, поэма, лирика, поэт, стихотворение, редакция, текст
Анотація
Зубенко С.О. Творча історія поеми П.Г. Антокольского «Син».
У статті простежено творча історія поеми П.Г.Антокольского «Син», показано дозрівання майбутнього епічного твору в ліриці поета, зіставлені редакції поеми, що публікувалися в журналах «Зміна», «Знамя» і остаточний текст, який з"явився в «Вибраних поезіях» (1956).
Ключові слова: творча історія, поема, лірика, поет, вірш, редакція, текст
Abstract
Zubenko S.A. The creation history of the poem by P.Antokolskskiy "The Son".
The article has traced the creation history of the poem by P.Antokolskskiy "The Son", the maturation of the future epic work in the poet’s lyric has been shown, the different editions of the poem, published in the journal "Zmina", "Znamya" and the final text, which appeared in the "Selected Poems" (1956) have been compared.
Keywords: creative story, poem, poetry, poet, poem, edition, text ПРАВИТЕЛЬСТВА РСО-АЛАНИЯ АХУРБЕК МАГОМЕТОВ В БОЕВОМ СТРОЮ Образование, литература, культура, печать Северной Осетии в дни борьбы против немецко-фашистских захватчиков на территории республики в 1942 году К 70-летию Победы Советского Союза над фашистской Германией Владикавказ 2014 ББК 63.3 (2 Рос.Сев) 6-7 М 12 М 12 Магометов А. А. В боевом строю:...»
«Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru || [email protected] 1 Электронная версия книги: Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || [email protected] || [email protected] || http://yanko.lib.ru || Icq# 75088656 || Библиотека: http://yanko.lib.ru/gum.html || Номера страниц внизу update 09.06.07 БИБЛИОТЕКА ЖУРНАЛА НЕПРИКОСНОВЕННЫЙ ЗАПАС Сергей Кузнецов ОЩУПЫВАЯ СЛОНА Заметки по истории русского Интернета НОВОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБОЗРЕНИЕ МОСКВА 2004 Кузнецов С. Ощупывая...»
« отмечала свое 35 летие. Именно тогда генерал губернатор Новороссийского и Бессарабского края граф М.С. Воронцов обратился к министру внутренних дел А.А. За кревскому с просьбой открыть в Одессе публичную библиотеку. И 13 (25) сентября 1829 года вышел рескрипт императора Николая I об основании в Одессе городской публичной библиотеки. Открытие...»
«Политическая Россия: прошлое и современность. Исторические чтения. Вып. 10. «Гороховая, 2» - 2012. СПб. 2013. М.В. Сидорова, Е.И. Щербакова Российские финансы под опекой III отделения. Министры и фальшивомонетчики. «Лучше подделывать монету, чем истину» Это изречение, по преданию, было высечено на стене святилища Аполлона в Афинах. И, наверное, внимая мудрости древних, монеты подделывали с давних пор. В том числе и в России. Одним из органов, призванных это очевидное зло пресекать было III...»
«ВОЗВРАЩЕНИЕ К СЕБЕ: ПСИХОТЕРАПИЯ ГЛАЗАМИ ПАЦИЕНТА ЛАВРОВА О.В. Клинический случай При описании клинических случаев обычно используются тексты, написанные психотерапевтом о пациенте, и то, что действительно переживает пациент, известно со слов психотерапевта. В моей практике был всего один необычный случай, когда пациентка приносила мне свои тексты, которые она писала о себе по договоренности со мной – в виде сказок и историй. Я предложила ей такую форму работы в связи с тем, что она была...»
« курьезами о том, как разрешались коммерческие и иные конфликты. Мы ограничимся здесь теми случаями, когда это происходило без суда и применения силы. Люди издавна изобретают способы мирного разрешения и избежания конфликтов. Неудивительно, ведь без конфликтов не обходится ни деловая, ни личная жизнь. Вашему вниманию предлагается серия...»
«2015/1(19) УДК 725.1 Горлова И.И., Еремеева А.Н. ОЧЕРК ИСТОРИИ ПАМЯТНИКА ИНЖЕНЕРНОГО ИСКУССТВА Аннотация. Рецензируется книга В.В.Бондаря и О.Н.Марковой «Краснодарский гиперболоид инженера Шухова: Очерк истории памятника инженерного искусства – водонапорной башни системы академика В.Г.Шухова» (Краснодар, 2014). Отмечается как теоретическая (с точки зрения реконструкции предпосылок, истории возведения и бытования башни), так и практическая (связанная с перспективами использования памятника науки...»
2016 www.сайт - «Бесплатная электронная библиотека - Научные публикации»
Материалы этого сайта размещены для ознакомления, все права принадлежат их авторам.
Если Вы не согласны с тем, что Ваш материал размещён на этом сайте, пожалуйста, напишите нам , мы в течении 1-2 рабочих дней удалим его.
Читаем "Антологию русского лиризма. ХХ век".
Павел Антокольский
(1 июля 1896 - 9 октября 1978)
Фото Н. Кочнева
Павел Григорьевич Антокольский родился в Петербурге. Некоторое время учился в Московском университете на юридическом факультете. Работал в студии под руководством Е. Вахтангова и позже в театре его имени (до 1934 года). Одновременно пишет стихи и с 1918 года печатается; в 1922 году первый сборник. В военное время руководил фронтовым театром, вступил в партию. За поэму «Сын» получил Сталинскую премию 2-й степени. Переводил поэтов Грузии, Армении, Азербайджана, преподавал в Литинституте. Кавалер орденов Ленина, Трудового Красного Знамени (трижды), «Знак Почёта». Всегда «в ногу со временем».
Умер в Москве.
(Фрагмент из поэмы)
Памяти младшего лейтенанта
Владимира Павловича Антокольского,
года
Прощай, моё солнце. Прощай, моя совесть.
Прощай, моя молодость, милый сыночек.
Пусть этим прощаньем окончится повесть
О самой глухой из глухих одиночек.
Ты в ней остаёшься. Один. Отрешённый
От света и воздуха. В муке последней,
Никем не рассказанный. Не воскрешённый.
На веки веков восемнадцатилетний.
О, как далеки между нами дороги,
Идущие через столетья и через
Прибрежные те травяные отроги,
Где сломанный череп пылится, ощерясь.
Прощай. Поезда не приходят оттуда.
Прощай. Самолеты туда не летают.
Прощай. Никакого не сбудется чуда.
А сны только снятся нам. Снятся и тают.
Мне снится, что ты ещё малый ребенок,
И счастлив, и ножками топчешь босыми
Ту землю, где столько лежит погребённых.
На этом кончается повесть о сыне.
(Отрывки из поэмы)
Памяти младшего лейтенанта
Владимира Павловича Антокольского,
павшего смертью храбрых 6 июня 1942 года
Прощай, мое солнце. Прощай, моя совесть.
Прощай, моя молодость, милый сыночек.
Пусть этим прощаньем окончится повесть
О самой глухой из глухих одиночек.
Ты в ней остаешься. Один. Отрешенный
От света и воздуха. В муке последней,
Никем не рассказанный. Не воскрешенный.
На веки веков восемнадцатилетний.
О, как далеки между нами дороги,
Идущие через столетья и через
Прибрежные те травяные отроги,
Где сломанный череп пылится, ощерясь.
Прощай. Поезда не приходят оттуда.
Прощай. Самолеты туда не летают.
Прощай. Никакого не сбудется чуда.
А сны только снятся нам. Снятся и тают.
Мне снится, что ты еще малый ребенок,
И счастлив, и ножками топчешь босыми
Ту землю, где столько лежит погребенных.
На этом кончается повесть о сыне.
1943
В 1946 году Павел Антокольский получил за эту поэму Сталинскую премию. Их со Сталиным объединяло общее горе - оба они не дождались с фронта своих сыновей...
С сентябрем связана дата начала и окончания второй мировой войны. И мне вспомнилась поэма Павла Антокольского «Сын».
Вот что автор написал в эпиграфе: «Мой сын погиб. Он был хорошим сыном, красивым, добрым, умным смельчаком». Младший лейтенант Владимир Павлович Антокольский пал смертью храбрых 6 июля 1942 года. Из муки этой потери родились слова о «запахе горя»:
Все неоглядней горе. Все мертвей.
Все путаней нехоженые тропы,
Все сумрачней дорога. Все мертвей…
Отец призывает нас вместе с ним «смотреть во все глаза», чтобы
Все видеть. Все сказать. Все перенесть.
Всем своим сердцем он уходит в память о сыне, и эта память жива настолько, насколько живо его сердце. Отец не верит в Бога. Он так воспитан всем строем советской власти. Но чаяние посмертного существования сына для него так реально, что он отказывается рвать нить своей веры. Вопреки всему, сын для него жив! В этот момент мне почему-то приходят на ум знаменитые Фаюмские портеры. Помните? Египетского юношу или подростка, с нездешними глазами? В них столько вечности. Столько ожидания жизни там, за гробом. Столько веры в невидимое!
Вот и Павел Антокольский верен этой своей неосознаваемой вере. Он подтверждает ее словами:
Я с сыном никогда не отпрощаюсь.
И в ответ на эту его веру рождается диалог с погибшим:
И тогда из дали неоглядной,
Из далекой дали фронтовой,
Отвечает сын мой ненаглядный,
С мертвою горящей головой:
Не зови меня, отец, не трогай,
Не зови меня - о, не зови.
Мы идем нехоженой дорогой,
Мы летим в пожарах и в крови.
Ответе сына несет смысл посмертного развоплощения, мрака:
Оба мы - песчинки в мирозданье.
Больше мы не встретимся с тобой.
Так начинается поединок в сердце отца. На одной стороне - его вера в невидимое, живое. На другой - вера в холодное, безлюбовное ничто. Не страшно ли неверующим после короткой жизни на земле оказаться в вечной тьме? Ведь
Ты в ней остаешься. Один.
Отрешенный от света и воздуха…
Страшно. Страшно думать, что умрешь - а там тьма. (Этим, помнится, мучился Лев Толстой. Состояние безверия преследовало Федора Тютчева.) Но что-то внутри мешает человеку поверить в эту тьму, в эту «летящую над городом метель».
Метет метель, мешается в рассудке,
А все метет…
Неверующий ощущает потерю близких и дорогих гораздо больнее, чем христианин. Он бунтует против Бога, как бунтовал Иван Карамазов Достоевского, отдавая Творцу билет:
Кем был мой сын? Он был Созданьем Божьим.
Созданьем Божьим? Нет. И это ложь.
Понимаешь, откуда эта уверенность отца. Ведь если предположить обратное, то почему Бог берет его сына тогда, когда у отца все болит, все протестует против этой несправедливости. Взял бы после смерти отца, по норме любви… Павел Антокольский никак не может смириться с тем, что случилось. Смерть Володи для него - абсолютное зло, и в этом он прав, ибо смерть там, где ад, а ад там, где нет Бога. Отец интуитивно обращается к воспоминаниям, входит в живую «реку времен»:
Несется время. Мы его не ищем.
Оно само найдет нас в нужный миг.
Вот его Вова рождается «для света и тепла», знакомится с «жизнью облаков, аэродромов, комнат, оркестров, зимних вьюг и летних гроз». Вот он «летит на лыжах», слушает музыку, мастерит «макеты сцен», »модели шхун», рисует, учится, любуется «домами на мирных улицах Москвы», фотографирует, «снимая всех и все, что под рукой», бродит с друзьями в свободный от учебы «денек». Получает аттестат зрелости 21 июня 1941 года. Володя взрослеет, мужает, вырастает в того, кто готов войти в «священное дыханье тысячелетий». Мечтает о том, чтобы строить мосты, любить ее, «самую лучшую», «самую златокудрую». Всем своим 18-летним опытом он припадает к «празднику мироздания живого». Но - война!
И курсант военного училища «спешит на фронт, спешит в железный ад»:
Благослови, Москва, нас перед боем.
Что там ни суждено - благослови!
В этой поэме ведется диалог с врагом, противопоставляются сыновья двух народов:
Мой мальчик - человек, А твой - палач.
Видна ненависть Антокольского к фашизму, с его обезличиванием, с четким выполнением приказов, подобно безжалостной машине, тупой и бездушной, насилующей и несущей ужас. Эта ненависть как бы подтачивает его живую память о сыне, она слабеет и признает себя побежденной. Отец больше не ждет чуда, он признает власть рассудочного приговора:
Прощай. Поезда не приходят оттуда.
Прощай. Самолеты туда не летают.
Прощай. Никакого не сбудется чуда.
А сны только снятся нам. Снятся и тают.
Но чудо в нашей жизни на самом деле происходит, даже несколько чудес. Первое чудо - это то, что поэма «Сын» не о смерти, а о любви, той любви, которая сдвигает горы забвения. В ней описана любовь отца к сыну, в которой отец ощущает себя «наследником» сына, наследником жизни.
Не сын тебе, а ты ему наследник,
Вы поменялись местом, он и ты.
И хочется надеяться, что вскоре после рассудочного приговора отец, как блудный сын, вернется к памяти любви. Чудо - День Победы, единственный объединяющий всех нас праздник, со слезами на глазах. В этот День всерьез оживает наша память.
Наверно, чтобы она не скудела и была с нами все 365 дней в году, необходимо покаяние. Вот и немецкий народ принес миру свое покаяние. А что же мы? Услышали ли мы немцев? Захотели ли всерьез задуматься: прощать - не прощать? Не на дипломатическом уровне, а в своем сердце?
Этим летом под Калугой, когда взрослые и подростки в очередной раз были в походе, наш проводник, хорошо знающий эти места, сказал: я взял с собой ружье, чтобы выстрелами почтить память тех, кто 70 лет тому назад погиб во время Спас-Деменской операции, но теперь понимаю, что время выстрелов прошло. Наступило время покаяния...
Павел Антокольский, биография и творчество которого заслуживают пристального изучения, прожил долгую и очень интересную жизнь. На его памяти были революции, войны, эксперименты в искусстве, становление советской литературы. Стихи Антокольского - это живой, талантливый рассказ о переживаниях поэта, о жизни страны, о его размышлениях.
Происхождение
19 июня 1896 года в Санкт-Петербурге родился Антокольский Павел Григорьевич. Он был старшим из четырех детей в семье и единственным мальчиком. Его отец, известный, но не особенно удачливый адвокат, постоянно строил планы о том, как преобразовать свою жизнь к лучшему. Но работал он по большей части помощником присяжного поверенного, а в советское время - мелким чиновником в разных учреждениях. Все заботы о детях лежали на плечах матери. Мальчик приходился внучатым племянником знаменитому скульптору Марку Антокольскому, от которого в какой-то степени Павлу передались художественные способности. Несмотря на то что семья имела еврейские корни, в жизни будущего поэта национальность не сыграла никакой роли.
Детские годы
Детские годы Павел Антокольский провел в Санкт-Петербурге, а когда ему исполнилось 8 лет, семья переехала в Москву. Главным увлечением детства, по словам самого Антокольского, было рисование цветными карандашами и акварелью. Его любимым сюжетом было изображение головы - иллюстрации к «Руслану и Людмиле» А. С. Пушкина. Позже появился второй излюбленный сюжет - изображение Ивана Грозного, которое напоминало статую деда М. Антокольского. Переезд в Москву мальчик хорошо запомнил: после спокойного и величественного Петербурга она показалась ему приземистой, шумной и грязной. Но постепенно он привык к Москве и стал считать ее своим родным городом. Революция 1905 года осталась ярким впечатлением в памяти мальчика, противостояние народа и власти позже станет одной из тем его размышлений.
Учеба
Павел Антокольский учился в московской гимназии, которую окончил в 1914 году. Учеба давалась ему легко, но не вызывала особого увлечения. Через год после окончания гимназии Павел поступает в Московский государственный университет на юридический факультет. Уже на первом курсе он увидел в коридорах корпуса МГУ на Моховой объявление о наборе в студенческую драматическую студию под руководством актеров МХАТа, с этого момента началась другая жизнь Антокольского. Времена были бурные, и как-то постепенно Павел забросил учебу в университете, сначала ради работы в революционной милиции, но в конечном итоге ради студии, которая становилась все более значимой для него.
Театр
Театральной студией МГУ руководил тогда еще малоизвестный режиссер Евгений Вахтангов, именно к нему и попал Павел Антокольский. Биография его круто изменилась с появлением театра, сначала Павел пробует себя в актерском ремесле, но таланта у него оказалось маловато. За три года занятий в студии, которая переросла в «Театр народа», Антокольский попробовал себя во всех возможных театральных профессиях: от монтажера сцены до режиссера и сценариста. Для студии он написал три пьесы, в том числе «Кукла Инфанты» и «Обручение во сне». В 1919 году он уходит от Вахтангова, но продолжает работать в московских театрах, где вплоть до середины 30-х годов исполняет обязанности режиссера. Позже он возвращается в театр Вахтангова, вместе с ним работает над освоением здания на Арбате. После смерти великого основателя театра Антокольский сам и в сотрудничестве с другими режиссерами ставит спектакли. С театром Вахтангова Павел Григорьевич выезжает на гастроли в Швецию, Германию, Францию. Эти поездки помогли ему лучше узнать мир и самого себя, он еще больше осознал себя именно советским человеком. Позже впечатления от этих путешествий воплотятся в стихах, в частности в книге «Запад». Театр навсегда остался важным делом жизни для Антокольского, даже когда он избрал другую стезю.
Поэзия
Свои первые стихи Павел Антокольский пишет еще в юности, но серьезно к этому занятию он не относился. В 1920 году он сближается с группой московских литераторов, которые собирались в Кафе поэтов на Тверской улице. Там происходит встреча Антокольского с В. Брюсовым, которому понравились стихи начинающего автора, и в 1921 году он издает его первые сочинения. В. Брюсов был не только выдающимся поэтом, но и отличным организатором, под его руководством складывалась литературная поэтическая организация в Москве, которая оказалась очень полезной для молодого Антокольского. Здесь он набирался мастерства и поверил в свое новое предназначение. Ранние произведения поэта были полны романтики и увлечения театром. Так, поэма «Франсуа Вийон» и сборник «Действующие лица» передают мечты и эмоции человека театра. Но постепенно лирика Антокольского приобретает гражданское звучание. Постепенно происходит зрелость, обретается стиль и собственная тематическая направленность автора.
В день начала Великой Отечественной войны Павел Антокольский подает заявление на вступление в ряды КПСС, с этого момента начинается, по его словам, новая жизнь. Ужасы войны подстегивают перо поэта, в эти годы он очень много пишет. Кроме стихов, он создает очерки, работает ездит по фронтам с бригадой актеров и как журналист. После войны Антокольский продолжает писать на социально-значимые темы, появляются книги стихов «Сила Вьетнама», «Поэты и время», «Повесть временных лет», ставшие образцом гражданской советской поэзии.
Творческое наследие
Всего за свою долгую творческую жизнь Павел Антокольский, фото которого есть в любой энциклопедии по советской литературе, написал девять сборников стихов, несколько поэм и выпустил четыре сборника статей. Каждая книга поэта - это цельное произведение, проникнутое глубокими переживаниями и размышлениями автора. Самым известным творением Антокольского является поэма «Сын», написанная о смерти героически погибшего на фронте сына. Поэма принесла поэту мировую известность и Сталинскую премию. Несомненный интерес представляют произведения, написанные под влиянием французского революционного духа: поэма о Франсуа Вийоне, о Коммуне, стихотворения «Робеспьер и Горгона», «Санкюлот». Последний сборник стихотворений «Конец века» выходит в 1977 году и является своеобразным подведением жизненных итогов.
Переводы
Павел Антокольский большую часть своей творческой биографии посвятил переводческой работе. Еще во второй половине 30-х годов Антокольский посещает братские республики - Армению, Азербайджан, Грузию - и увлекается их культурой. Тогда и начинается его работа по переводу национальной поэзии этих стран на русский язык. Более всего он занимается переводами в 60-х и 70-х годах. Кроме произведений грузинских, украинских, армянских и он много переводит французскую литературу. В его переводе выходят сборники «Гражданская поэзия Франции», «От Бернаже до Элюара», фундаментальная антология «Два века поэзии Франции».
Личная жизнь
Поэт прожил достаточно насыщенную и долгую жизнь. В ней была дружба с такими коллегами, как М. Цветаева, К. Смионов, Е. Долматовский, В. Катаев. Антокольский был дважды женат. Первая жена - Наталья Щеглова - родила ему дочь Наталью и сына Владимира, погибшего в 1942 году на фронте. Она впоследствии стала художницей и тоже вышла замуж за поэта Леона Тоома. Внук Антокольского Андрей стал профессором физики, работает в Бразилии. Вторая жена - Зоя Константиновна Бажанова - была художницей, но всю свою жизнь посвятила служению мужу. Павел Антокольский, его жены, дети, внуки всегда были связаны с главным делом его жизни - поэзией. В доме был настоящий культ Мастера. В конце жизни Антокольский остался один, жена умерла, у друзей была своя жизнь. Он большую часть времени проводил на даче. Скончался поэт 9 октября 1978 года, похоронен на Востряковском кладбище в Москве.
